Людмила Шаховская - На берегах Альбунея Страница 33

– За кого же поднимется она, царь?

– За доброго Лара, за прах родоначальника, если он дерзнет красть палладиум его.

Фаустул не осмелился спрашивать, в чем состоит это священное, таинственное «нечто», заключающее в себе сверхъестественную силу. У него в отцовской хижине тоже сидел Лар под печкой с палладиумом среди своих костей и старшие родственники знали, что этот символ благополучия есть «волчья шерсть в выдолбленном кусочке бараньего рога».

Вблизи развалин старой усадьбы пришедшие остановились, увидя, что Амулий вошел внутрь черты стен руины, не имевшей кровли, где был атриум дома, и стали следить за злодеем.

Амулий развел огонь и оглянулся, услышав шорох, окликнул:

– Кто там?

Ответа не было.

Пришедшие видели, что Амулий сидит на полу подле горящей лучины, отдыхает с пути, пьет вино из захваченного с собой маленького бурдюка. Потом он начал рыть землю под печкой без всякого орудия, и одними руками, но скоро при каком-то неловком движении больно стукнулся головой об низкий свод, выругался, и взглянул кверху, на стоявших там истуканов Лара и Пенатов, имевших, он знал, под глиняной облицовкой деревянные обрубки с изображенными игрою природы человеческими лицами.

– Ты что ль, старый пень, меня треснул? – спросил он изображение Лара.

И с ним вдруг произошло то, что нередко случается с пьяным: Амулий, взглянув прямо в безобразные, огромные глаза болвана со вставленными вместо зрачков черными бобами или горошинами, не мог больше отвести свой взор от них; воля его парализована; точно прикованный, глядел он в эти продолговатые, белые овалы с черными кружками внутри, с черными дугами бровей вверху.

Внутри болвана раздался тихий треск, какой всегда издает сухая деревяшка при переменах состояния атмосферы, так как начиналась гроза, и отскочивший кусочек глины попал Амулию в глаз.

– Аа!.. Ты дерешься, дедко!.. – вскрикнул он со злостью, пересилившею его панический ужас. – Постой!.. Я те проучу!..

Он схватил все три истукана и засунул в печку, намереваясь сжечь, но отложил это ради более нужного ему дела, – стал рыть начатую яму, отыскивая склеп настоящего Лара. Он его нашел, но разломать пустыми руками не мог, а потянувшись за своею секирой, увидел в дверях фигуру человека, свидетеля его беззакония.

– Кто там? – вскричал он в ужасе, – ты Нумитор... брат...

– Не брат, а мститель! – отозвался несчастный царь, поднимая свое оружие из опасений коварства нечестивца.

Предававшийся всевозможным излишествам Амулий давно измельчал духом и ослабел телом, тогда как проводивший жизнь сурово и воздержанно Нумитор отличался крепостью тела и бодростью духа.

Теперь в пылу гнева, он походил на быка, способного забодать и одним махом перебросить через стену жестокого, но трусливого противника, подобного волку.

Нумитор владел секирой в совершенстве, как опытный, могучий боец, хоть и не любил биться с людьми, по своему миролюбию, зато на охоте за дикими зверями, в борьбе с ними один на один Нумитору не было никого равного из простых людей Лациума; один старый Нессо превосходил его в этом.

– Что ты тут делал, нечестивец? – вскричал Нумитор, затрясшись от гнева. – Отвечай, или я раскрою тебе череп по праву старшего, о чем ты уже забыл.

Амулий ответил не словом, а ударом секиры об секиру брата, пытаясь выбить оружие из рук его.

– Где дочь моя! Кто замуровал ее живою без вины, без всякого права на то?

– Марс-Градив скатил лавину.

– Лжешь!.. Лжешь, забывая, что мы стоим пред нашим семейным очагом. Что сделал ты с несчастным Лавзом? Ты потрошил его мертвым или еще живым?

– Я его принес в жертву Доброму Лару.

– Живым?

Амулий перестал отвечать, то нападая, то защищаясь.

Свирепая борьба родных братьев тянулась долго, нарушая тишину руины то резкими, то глухими ударами каменных секир одной об другую, потому что Нумитор лишь отражал удары, не желая убить брата, а лишь утомить его, унизить своею победой, заставить просить пощады, вынудить от него признанье, и тогда уже лишить его жизни, по праву старшего, перед священным дикарю семейным очагом, на что имел право по законам Лациума.

Такая драка глядевшему в дверь Фаустулу была не в диковину. В Лациуме каждый день творилось нечто подобное; оттого молодой пастух решил не вмешиваться в семейную распрю двух царей-братьев, хоть и сочувствовал в ней Нумитору, желал победы, боялся за него, понимая, что тут им руководит вовсе не свирепость, а великая скорбь сына, мужа, отца погубленной семьи и страшная жажда мести, жажда казни беззаконника.

Фаустулу, при всем его желании остаться непричастным, довелось вмешаться в борьбу.

– Перестаньте! – диким голосом закричал он, вбегая в руину, – перестаньте биться, цари!.. Бегите!.. Спасайтесь!..

Он энергично бросился между братьями, отталкивая одного от другого, а потом, весь дрожащий, побледневший, произнес с указательным жестом роковое слово, приговор судьбы:

– Вода!..

Земля и небо смешались в ринувшемся на Лациум ливне, заглушившем и раскаты грома, и треск разрушаемых землетрясением циклопических стен.

Альбуней вздулся и вышел из берегов; его волны проникли в руины старой усадьбы, срывая дом до основания.

Пастух и цари не успели выбежать вон, как уже очутились по грудь в воде, а огонь, разведенный Амулием, погас.

Мгновенно забыв скорбь и ярость, Нумитор охватил брата своими сильными руками и повлек этого оторопелого труса за собою, стараясь отыскать выход впотьмах. Они не столько шли, как плыли, по образовавшейся глубокой пучине, покрывшей все низменности Лациума до самой Альбы и дальше.

– Амулий, – обратился Нумитор к злодею, когда они уже очутились на безопасном мелководье ближнего холма, – я обрекся тени отца моего в день его погребения. Ты говорил, что тень утопит меня при наводнении реки, но я уверен, что именно отец устроил нашу встречу, чтобы я спас тебя от утопления... гляди!.. рухнули старые, крепкие стены нашего атриума... рухнули, лишь только мы вышли оттуда, как будто ждали нашего удаления. Бездушные камни вступились за то, что свято и дорого семье моей; бездушные камни сокрыли навеки гробницу нашего родоначальника, защитили Доброго Лара и палладиум от твоей нечестивой руки, ужасный человек!..

При тусклом блеске занимающейся зари, сквозь пелену густого тумана, братья увидели ровное место, покрытое водою, там, где высились руины их дома.

Усадьба не только рухнула, но и ушла в разверстые недра земли, и лишь небольшая кучка камней осталась, как памятник, на том месте, где был очаг над сидящими Ларом.

Амулий ничего не ответил на справедливые укоры брата. Они расстались, не обнявшись, не пожав взаимно рук, ничего не сказав друг другу о своем одинаковом, обоюдно-совпадающем решении, но невольно, инстинктивно оба сознавали, что расстаются навсегда.

ГЛАВА XXXVI

В священной дубраве

Старому Нессо не удалось ни долго прожить еще, чтобы много-много смельчаков-юношей принести в жертву Цинтии, ни умереть, как он желал, – от удара секиры, под рукою соперника, упасть к подножию алтаря богини в жертву ей, – ни отомстить Амулию на нанесенное оскорбление покушением на его жизнь несвоевременною сменой.

Амулий не ходил в священную дубраву даже и в ночь ежегодного праздника Цинтии, – упрямо отказывался видеться с оскорбленным жрецом.

Но Нессо нередко вызывал перед собою мысленно образ узурпатора и разговаривал с ним в насмешливом тоне.

– Оо!.. Мы еще поживем и поборемся долгонько, храбрый, мудрый Амулий!.. Старого, глупого Нессо не так-то легко сменить с должности молодым умникам Лациума!..

Убеждаясь, что силы его еще нисколько не слабеют, жрец самодовольно потирал руки в промежутках взмахов секиры по воздуху, что он делал ежедневно для упражнения.

Все последние годы он спокойно жил в хижине над озером, занимаясь охотой, рыбной ловлей, приготовлением различных орудий для этого, стряпнёю, починкой одежды, запасая себе все нужное с обыкновенною старческою заботливостью с зимы для лета и с лета для зимы.

Одиночество нисколько не томило его; привыкший к уединению, Нессо любил обстановку такой жизни анахорета; из посетителей один Нумитор был ему приятен; его старый жрец уважал, как царя, и любил, как сына; с ним он вспоминал царя Проку; ласкал он и приходившего с ним Эгерия, угощая их отборными кусками своих обильных запасов.

Разразившаяся страшная катастрофа наводнения застала Нессо совершенно врасплох.

Утомленный дневными трудами, старик только что разделся, лег на отдых и начал дремать, как вдруг страшный, подземный, вулканический гул заставил его вскочить с постели.

Недоумевая, что это значит, жрец прислушался.

Гул продолжался с возрастающею силой, походя на раскаты грома и на рев отдаленного потока или дождевого ливня, происходящего вдали от озера.

Всякие катастрофы огненного или водяного свойства повторялись в Италии так часто, что никому там не были в диковину, но тем не менее, всякий старался предупредительно спастись, не считая пустяком это заурядное явление.