Владимир Аристов - Ключ-город Страница 33

Все лето прошло в сборах к походу. Из Кракова от Рангони приехал в Сомбор патер Савицкий. Он подолгу беседовал с Димитрием о католической вере, учил латинскому сочинению и помог составить письмо к папе. Двое писарей целыми днями строчили грамоты. Грамоты пересылали за русский рубеж, совали купцам, торговавшим с Москвою. В грамотах претендент увещевал дворян и черных людей отстать от Бориса и признать его, чудом спасенного царевича, законным государем. Дворянам грамоты сулили поместья, черным людям — многие милости и Юрьев день.

Под Глинянами собиралось войско. На рыцарском коло гетманом выбрали Юрия Мнишка. О помолвке дочери пана Юрия с московским князем Димитрием стало известно всей Польше. Паненки злословили и завидовали черноокой Марине, знатные паны заискивали перед будущим тестем московского царя.

Известие о вступлении войска Димитрия в московские пределы пришло в Краков в конце октября. Пали Моравск, Чернигов и Кромы. Признали спасшегося царевича законным государем Курск и Путивль. Говорили, что крестьяне и посадские люди стоят за Иоаннова сына. Под Новгородом-Северским поляки и казаки разгромили Борисово войско.

Зимою 1605 года в Варшаве собрался сейм. Сигизмунд ехал на сейм уверенный, что победы Димитрия смягчат Замойского и некоторых панов, советовавших королю не вмешиваться в московские дела. Епископ краковский кардинал Мациевский от имени католической церкви обещал королю всяческую поддержку. Замойского, врага иезуитских козней, кардинал ненавидел.

Сейм открылся 20 января. Накануне получили известие, что собранное Годуновым огромное войско и в числе их дворцовая немецкая пехота движутся навстречу искателю престола. Ходили слухи, что ушедшая с Димитрием шляхта, разуверившись в возможности легко добыть царику престол, собирается вернуться в отечество. Это уменьшало шансы на успех предприятия. Королю приходилось хитрить с панами. На сейме объяснение в сенаторской избе давал от имени короля канцлер Лев Сапега. Ласково, по-кошачьи щурясь на панов сенаторов, канцлер говорил:

— Его величество опасается, что поступок того, кого называют цариком Димитрием, может оскорбить московского великого князя. Король не успел разведать, подлинно ли сей Димитрий сын царя Ивана Васильевича, так как вследствие дурных советов, вопреки воле его величества, он собрал вокруг себя наших людей и ушел в пределы Московского государства. Его величество не имеет о нем никаких других известий кроме тех, что многие крепости ему сдались, а чернь и значительное число бояр перешли на его сторону.

Паны мотали головами, дивились хитрости канцлера. Всем было известно, что шляхта ушла с цариком в поход с ведома короля.

Сейм проходил скучно, не было ни брани, ни драк, как всегда на сеймах. Паны зевали или разглядывали наряды соседей. Вытянули шеи, когда с обитого бархатом кресла поднялся девяностолетний Ян Замойский, носивший еще со времен Батория сан гетмана королевства. Замойский поклонился королевскому трону, распушил молочного цвета усы, повел на панов умными глазами:

— Московский государь внушал нам большой страх в прежние времена, и теперь он нам его внушает, но прежде мы гораздо больше его боялись, пока славной памяти король Стефан своими победами не усмирил Ивана Васильевича.

Голос у Замойского был не по-старчески звонкий. На мертвых щеках проступил румянец. Паны внимательно слушали. Дряхлый гетман славился в королевстве красноречием и великим государственным умом. Замойский продолжал:

— Воевать Московскую землю давно уже представлялся случай, и я советовал вашему величеству снестись по этому делу со шведским королем, отцом вашего величества. Ныне я предвижу многие трудности, которых не могло быть ранее. Московский князь успел оградить свои границы крепостями, из них сильнейшая и знатнейшая — Смоленск, для взятия которой потребовалось бы преодолеть неслыханные трудности.

Замойский поднял трясущуюся руку, шелковым платком вытер лоб.

— …Что касается этого Димитрия, то я советовал вашему величеству этим делом не нарушать сейчас мира с Москвою. Тот, кто выдает себя за сына царя Ивана и именует себя Димитрием, уверяет всех, что вместо него зарезали кого-то другого. Помилуй бог! — Старческие глаза блеснули смехом. — Это же комедия Плавта или Теренция. Если убийцы не посмотрели, действительно ли убит тот, кого им было велено, почему охраняющие царевича не подставили козла или барана?

Гетман развел костяными руками. Паны заулыбались, хороня в усах усмешку, отворачивались.

— …Соседние государства знают, что Димитрия ведет к Москве наш народ. Если Борис со своими мужиками побьет наших военных людей, ушедших воевать с этим Димитрием, мы лишимся славы, которую приобрели при короле Стефане своими победами над Москвою, и это поколеблет уверенность соседних государств в нашем могуществе. Поэтому, если вашему величеству хочется добывать Московское княжество, то лучше это начать делать с большею военною силою, с согласия всех чинов, по одобрении сейма…

Сигизмунд со скучающим видом смотрел на Замойского. Гетман окончил говорить, опустился в кресло, обессиленный долгою речью. Лев Сапега объявил, что королю угодно по причине приезда московских послов прервать сейм на несколько дней.

Паны потянулись к выходу. Говорили об уме и красноречии старого гетмана. Последними вышли из палаты Ян Остророг, познанский кастелян, и Дорогостайский, литовский маршал. В сенях слуги кинулись подавать им шубы. Одеваясь, маршал тихо сказал пану Остророгу:

— Наши шляхтичи повели сажать на московский престол Димитрия. Если их выгонят из Московии, куда они пойдут? Как можно доверять подобным людям? Если они хотели посадить в Москве царика, кто поручится, что, отыскав подходящего бродягу, они не попытаются сделать у нас то, что не удалось в Москве. Молю бога, чтобы называющий себя Димитрием остался в Москве. Если ушедшие с ним военные люди вернутся, они будут для государства опаснее внешнего неприятеля.

5

По заметенной снегом дороге брел мужик. Колючий ветер прохватывал сквозь дырявую овчину, леденил бока. Вечерело. Пешеход, трудно дыша, выдирал из сугробов лапти. Видно было — бредет давно. У перелеска остановился, принюхался. Пахло дымом. За оврагом, в стороне от дороги, увидел заваленные снегом избы. Пошел напрямик через овраг. Избы разметались у замерзшей реки, село большое, мужик прикинул — дворов на двадцать. У проруби возилась баба. Увидев чужого, вскинула на плечо коромысло, покачивая деревянными ведерками, заспешила ко двору. Из ворот вышел старик, насупив бровь, смотрел на чужого.

Мужик кивнул шапкой, попросился переночевать. Старик взял у бабы ведра, не сказав ни слова, пошел во двор. Вылил в колоду воду, похлопал по холке карего конька — и шагнувшему во двор чужому:

— Ладно, ночуй. — Вздохнул. — Иди в избу.

В избе потрескивала лучина. Ползавшие по земляному полу голопузые дети, завидев чужого, заревели, полезли за печь хорониться. В корыте запищал младенец. Вошел старик, поколыхал корыто.

— Издалека ли бредешь?

В избе было жарко. Гость, стаскивая с плеч овчину, ответил неохотно:

— Из Литвы, дедка, бреду.

Старик присел на лавку, вполголоса спросил:

— Сокола нашего Хлопка Косолапого не знал ли? Народ говорит, что на Москве вместо Хлопка бояре иного повесили, а Хлопок-де в Литве хоронится.

У гостя жалко дрогнули усы:

— Ложно, дедка, говорят.

Старик длинно вздохнул:

— Вынул ты мое сердце, добрый человек. Думали крестьяне — жив еще Хлопок, людишек черных заступник. Придет час — объявится, порастрясет боярские животы.

Старик разглядывал гостя. Лицо у того круглое, борода русая По лицу видно, что годов немного. Прикинул: «Два десятка да еще пять». Гость сидел на лавке у печки, рассказывал:

— Поп крестил Михалкой, прозвище Лисица. У боярина князя Морткина в Смоленском уезде в кабальных жил. От боярина ушел, в Смоленске с деловыми людьми город каменный ставил. Хлопок деловых мужиков подбил идти к воеводе с челобитьем. Воевода слушать не стал, а велел стрельцам челобитчиков хватать. Хлопок из-под кнута ушел, и я с ним. Хлопок атаманить стал. В голодные годы сбрелось к нему холопов и черных людей многие тыщи. Порастрясли тогда бояр. С Северщины до самой Москвы доходили, думал Хлопок большими боярами тряхнуть, да не судил бог. Царь на атамана рать выслал большую. Воеводе Басманову атаман сам голову ссек; побили бы царскую рать, не подоспей к ратным немцы. — Михайло насупил брови, запнулся. — Месяц целый на березах по дорогам полонянников воеводы вешали. — Глухо: — Хлопка пытками многими пытали, а после того повесили. Меня воеводы не поймали. Из Москвы, как атамана казнили, я за рубеж ушел, там хоронился.