Френк Слотер - Чудо пылающего креста Страница 33

Одним из первых, кого он увидел там, оказался его бывший сокурсник по военному училищу в Никомедии Максенций. Сын августа Запада болтал с какими-то молодыми мужчинами и женщинами, но поскольку Константину они были незнакомы, он не стал вмешиваться в разговор. Вместо этого он подкрепился бокалом вина, закусив засахаренными фруктами с блюда в руках у раба, и стал разглядывать все прибывающую толпу роскошно одетых людей. Константин с удовлетворением заметил, что, несмотря на великолепие своего наряда, Максенций по рангу все еще стоял не выше трибуна. Константин решил пройти мимо, по возможности не обращая на себя внимания, но Максенций его увидел.

— Привет лакею императора, — насмешливо провозгласил он, поднимая высоко вверх бокал, — хранителю императорской спальни и, кто знает, может, и императорского ночного горшка.

По горстке его собеседников пробежал веселый смешок, но одну девушку, заметил Константин, эта шутка нисколько не рассмешила: стройная, изящная, она на светловолосой головке носила небольшую, украшенную жемчугом диадему, выдававшую ее высокое положение в обществе.

— Уж ты прости моего брата, трибун, за то, что он такой грубиян, — сказала она с ослепительной улыбкой. — До нас дошли слухи о том, как ты остановил всю армию Нарсеха перед Антиохией, так что, естественно, он завидует твоей славе.

Максенций покраснел.

— Знакомься, трибун Константин: Фауста, моя сестра. А это мои друзья, — проговорил он с насмешливо-притворной вежливостью.

Максенций не представил их поименно, и Константин был уверен, что эта неучтивость умышленная. Но девушка взяла его за руку и подошла к каждому по очереди, представляя его. На его общепринятые слова приветствия только несколько молоденьких женщин ответили с большой охотой, но Фауста дала всем ясно понять, что она лично берет его под свое крыло. Константин прикинул, что ей будет где-то около шестнадцати, и, несмотря на кажущуюся хрупкость, для своего возраста она уже созрела.

— Во время недавних беспорядков в Мавритании Максенцию пришлось гнаться за несколькими маврами в глубь пустыни, — проговорила Фауста с ехидной улыбкой, — С тех пор жить с ним стало невозможно — впрочем, и до этого было несладко.

— Чем вы там, в Александрии, так долго занимались с Диоклетианом, Константин? — громко спросил Максенций, и Константину стало ясно, что он здорово пьян. — Небось рыбу ловили?

Присутствующие засмеялись, и Константин вместе с ними, но не Фауста.

— Молчи, дурак! — прикрикнула она на брата. — Хочешь навлечь гнев Диоклетиана на свою голову?

— Есть два императора, дорогая сестричка, — отвечал Максенций, — А через несколько лет будет только один. Тогда мы снова вернем столицу в Рим, где и положено ей быть.

Фауста взяла Константина под руку и отвела в сторону, руководствуясь, как он подозревал, не только желанием Пообщаться с ним наедине, но и стремлением поскорей увести его от брата, прежде чем тот слишком разболтается о планах Максимиана на будущее.

— Мой братец вечно, когда напьется, болтает глупости, — призналась она ему. — Ты в первый раз в Риме?

— Да, в первый.

— Тогда тебе нужно получше его осмотреть. Медиолан как столица империи еще слишком новенький и неотделанный; я всегда с удовольствием возвращаюсь в Рим — тут есть что посмотреть в магазинах. Завтра иду за покупками. Может, и ты со мной?

— У императора Востока могут быть на меня другие виды. Я ведь солдат, ты знаешь.

— И любимчик Диоклетиана, это всем известно. Предоставь-ка это дело мне, — убедительно сказала она. — Уж я позабочусь о том, чтобы тебя завтра днем освободили. А там вечером театр и еще один бал. Дел у нас будет по горло.

— Не много ли ты на себя берешь?

— Ты что, не хочешь быть со мной? — Ее глаза засверкали огнем. — У меня в сопровождающих никогда не бывает недостатка, запомни.

— О, я в этом не сомневаюсь, — поспешил он заверить ее, ибо это странно возбуждающее существо уже начало завладевать его воображением. — Но и у меня есть свои дела.

— Тогда все решено, — весело сказала она, — Мне телохранитель нужен гораздо больше, чем Диоклетиану; не представляешь, сколько мужчин имеют на меня виды. Пока ты в Риме, тебя прикрепят ко мне, и тогда мы все время будем вместе.

Фауста привстала на цыпочки и заглянула ему в глаза, словно выискивая там что-то. Затем снова опустилась на каблучки, явно довольная тем, что увидела.

— Когда-нибудь, Константин, я выйду за тебя замуж, — заявила она, снова беря его под руку. — Так что мог бы уж начинать привыкать к моей компании.

От этой наглости он не мог не рассмеяться, но спохватился, вдруг поняв, что она говорит совершенно серьезно.

— Сколько тебе лет? — поинтересовался он.

— Пятнадцать, но я уже с двенадцати женщина. В моей семье девочки созревают рано. Разумеется, нам нельзя пожениться прямо сейчас, — продолжала Фауста. — Дочери августов не такие, как другие девушки. Их браки устраиваются ради государственного блага, как брак твоего отца на моей сводной сестре Феодоре. Скажи-ка, твоей матери было очень не по себе, когда твой отец с ней разводился?

Этот вопрос заставил Константина слегка напрячься, но на пикантном, вскинутом вверх личике он увидел только любопытство невозможно, некоторую озабоченность.

— Да, — признался, он. — Но она так любила отца, что не хотела мешать ему стать цезарем Запада.

— Уж я бы без борьбы от своих прав не отказалась, — заверила его Фауста. — Мне нужно все, что существует на свете, а может, и немного больше.

— Не сомневаюсь, что ты это получишь.

— Я видела твоего отца на свадьбе. Вы очень с ним похожи.

— Все это говорят, ну а раз и ты тоже, значит, это должно быть правдой.

— Не смейся надо мной, Константин, — предупредила она, и он увидел, что Фауста снова посерьезнела. — Тот, кто надо мной смеется, обычно жалеет об этом.

— Я не смеялся, — успокоил он ее, — Я уверен: ты говорила правду, когда утверждала, что всегда своего добиваешься.

— Теперь о нашем браке. Тебе нужно стать хотя бы цезарем, прежде чем отец отдаст меня тебе. Дочерьми августов пользуются для того, чтобы заключать важные союзы или договоры.

— Император Диоклетиан не намерен делать меня цезарем.

— Отчего же? Ведь Максенций надеется, что он им будет.

Константин быстро отвел взгляд, боясь, чтобы в нем она не прочла то, что с приездом в Рим у него развилось сильное подозрение, — а именно что август Запада, будучи моложе и здоровьем намного крепче Диоклетиана, вряд ли намерен расстаться со своим саном вскоре после Виценналии и передать пурпурную мантию Констанцию Хлору, пусть даже Диоклетиан в своих планах уже назначил на этот пост цезаря Запада.

— Ты мне не ответил. — Щеки Фаусты начинали заливаться румянцем гнева. — Ты что, боишься постоять за свои права как сын цезаря Констанция?

— Нет, конечно, не боюсь, — отвечал он. — Но император Диоклетиан считает, что это будет не в лучших интересах Рима, если каждый из августов выберет себе на смену цезаря из круга своей семьи.

— Фу! Это глупо. Какой человек, сколотив состояние или построив империю, потом не захочет, чтобы его сын их не унаследовал? Но поскольку тебя держат при дворе Диоклетиана как заложника…

— Кто тебе это сказал?

— Максенций. А ты этого не знал?

— Ну… знал.

— Тебя удерживают подальше от отца, потому что боятся, что, когда Диоклетиан отречется или умрет, вы с отцом можете захватить власть над империей, особенно теперь, когда всем легионам известно, как ты спас Галерия в Персии.

Константин понял: то, что он слышит, должно быть, обычная тема для разговоров при дворе Максимиана; и поневоле почувствовал себя слегка виноватым — ведь так получалось, что он словно бы подслушивал. Но Фаусту это не беспокоило.

— Я бы тебе всего этого не рассказывала, если бы не собиралась за тебя замуж, — уверила она его. — Понимаешь, нам нужно заранее составлять свои планы, если ты хочешь быть цезарем, а потом и августом, а меня видеть своей августой.

— И что же это за планы? — поинтересовался он.

— Галерий тебя ненавидит, это ни для кого не тайна. — Сморщив нахмуренный лоб, она раздумывала над вопросом, и он заметил ее необычайную серьезность. — Наверное, он попытается тебя убрать после того, как Диоклетиан провозгласит его августом и отречется от трона, но твой отец очень силен и наверняка будет охранять свои собственные права на Западе. А теперь, когда ты знаешь, что может случиться, позаботься о самом себе. Вот так-то. — Лицо ее вдруг прояснилось. — Как только Диоклетиан отречется, ты должен бежать к своему отцу в Треверы. А там он может провозгласить тебя цезарем, и моей семье понадобится, чтобы я вышла за тебя — чтобы можно было привязать тебя к нам.