Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 33

Едва Михаил Строгов устроился за купой лиственниц, как заметил какой-то тусклый свет, на котором там и сям выделялись яркие, перемещавшиеся во мгле пятна.

«Да это факелы!» — догадался он.

И быстро подался назад, дикарем-туземцем проскользнув в самую чащу.

По мере приближения к лесу шаг лошадей начал замедляться. А может быть, конники освещали дорогу, чтобы следить за малейшими ее изгибами?

Этого следовало опасаться, и Строгов инстинктивно отполз к крутому берегу ручья, готовый при необходимости в него погрузиться.

Доехав до края леса, отряд остановился. Всадники спешились. Их было человек пятьдесят. Десятеро держали в руках факелы, бросавшие на дорогу широкий круг света.

По некоторым приготовлениям Михаил Строгов понял, что всадники, слава Богу, вовсе не имели намерения заходить в лес, но просто остановиться лагерем — дать роздых лошадям, а людям возможность подкрепиться.

И точно, лошади со снятыми уздечками принялись щипать густую траву, плотным ковром устилавшую землю. А всадники разлеглись вдоль дороги и принялись делить меж собой провизию из своих заплечных мешков.

Строгов, сохраняя хладнокровие, скользил в высокой траве, стараясь все увидеть, а затем и услышать.

Это был отряд, посланный из Омска. Он состоял из узбеков — преобладающего в Татарии народа, по типу заметно приближающегося к монголам [72]. Эти люди, хорошо сложенные, выше среднего роста, с грубыми и дикими чертами лица, на голове носили «тальпак» — папаху из шкуры черного барана, а на ногах желтые сапоги с высокими каблуками и острым, загнутым кверху носком, на манер средневековых башмаков. Их ситцевые халаты, подбитые ватой из неотбеленного хлопка, были подхвачены кожаными поясами с красным галуном. Они были вооружены: щитом — для защиты, а для нападения — кривой саблей, длинным тесаком и кремневым ружьем, подвешенным к луке седла. С плеч их широкими складками ниспадал плащ из яркой ткани.

Лошади, свободно разбредшиеся по кромке леса, принадлежали к одной из степных пород — вероятнее всего, башкирской. Это было хорошо заметно при свете факелов, бросавших под кроны лиственниц яркие блики. Чуть поменьше туркменских коней, но наделенные необычайной силой, эти животные не признают иного бега, кроме галопа.

Отрядом командовал «пенджа-баши», то есть главный над пятьюдесятью воинами, у кого в подчинении находится «дех-баши», командующий десятью солдатами. На обоих были шлемы и кольчужные полусвитки; маленькие трубы, привязанные к луке их седел, служили отличительным знаком их чина.

Пенджа-баши был вынужден дать отдых своим людям, уставшим за долгий перегон. Переговариваясь меж собой и покуривая «бенг» [73] — конопляный лист, составляющий основу «гашиша», который у азиатов в большом ходу, оба офицера прогуливались взад-вперед по лесу, так что Михаил Строгов, оставаясь незамеченным, мог уловить и понять, о чем они говорят, ибо объяснялись они по-татарски.

С первых слов разговора Михаил Строгов испытал крайнее возбуждение.

Еще бы, ведь речь шла о нем.

— Этот гонец вряд ли мог обогнать нас намного, — говорил пенджа-баши, — а с другой стороны, он не мог выбрать другой дороги, кроме барабинской.

— А выехал ли он вообще из Омска? — усомнился дех-баши. — Может, все еще прячется где-нибудь в городе?

— Если бы так! Тогда полковник Огарев мог бы не опасаться, что те послания, которые гонец, без сомнения, везет, дойдут по назначению!

— Говорят, он из местных, сибиряк, — снова заговорил дех-баши.

— Стало быть, хорошо знает местность и мог сойти с Иркутской дороги, уверенный, что сможет потом на нее вернуться!

— Но тогда мы обогнали бы его, — ответил пенджа-баши, — ведь мы выехали из Омска меньше чем через час после его отъезда, и по этой самой короткой из дорог наши лошади неслись во весь опор. Значит, он или остался в Омске, или мы будем в Томске раньше него, отрезав ему путь, и в любом случае до Иркутска ему не добраться.

— А крепкая женщина — та старуха сибирячка, конечно же его мать! — сказал дех-баши.

При этих словах у Строгова бешено заколотилось сердце.

— Да, — согласился пенджа-баши, — как упорно она стояла на том, будто этот купец не ее сын, но было слишком поздно. Полковник Огарев на это не поддался, и, как он сказал, в нужный момент он заставит старую ведьму заговорить.

Каждое слово ударом кинжала вонзалось Михаилу Строгову в сердце! Значит, в нем опознали царского гонца! Отряд всадников, посланных ему вдогонку, непременно перережет ему путь! А самая страшная боль — его мать в руках татар, и беспощадный Огарев похваляется, что при желании заставит ее заговорить!

Михаил Строгов прекрасно знал, что отважная сибирячка будет молчать, и это может стоить ей жизни!..

Он не предполагал, что сможет ненавидеть Ивана Огарева сильнее, чем до сих пор, однако жгучая волна нового приступа ненависти подкатила к сердцу. Нечестивец, предавший свою страну, грозился теперь подвергнуть пыткам его мать!

Разговор между двумя офицерами продолжался, и у Михаила Строгова сложилось впечатление, что в окрестностях Колывани не избежать столкновения меж татарами и московскими войсками, идущими с севера. Небольшой русский корпус из двух тысяч человек, замеченный в низовьях Оби, ускоренным маршем приближался к Томску. Если это правда, то в схватке с ядром армии Феофар-хана русскому корпусу грозит неминуемое уничтожение, и вся дорога на Иркутск окажется в руках захватчиков.

А что касается его самого, то из слов пенджа-баши Михаил Строгов узнал, что за его голову назначена высокая цена и отдан приказ захватить его живым или мертвым.

Тем самым возникала спешная необходимость, продолжая путь на Иркутск, опередить узбекских конников и оторваться от них, перебравшись на правый берег Оби. Но для этого надо было исчезнуть до того, как лагерь снимется с места.

Придя к такому решению, Михаил Строгов приготовился к его выполнению.

Остановка конников и в самом деле не могла длиться долго, пенджа-баши не собирался давать своим людям на отдых более часа, хотя с самого Омска их лошади не сменялись и были утомлены настолько же и по тем же причинам, что и конь Михаила Строгова.

Нельзя было терять ни секунды. Был час ночи. Пока рассвет не разогнал тьму, следовало выбраться из зарослей на дорогу; и все же, хотя ночь благоприятствовала бегству, успех такой попытки представлялся почти невероятным.

Не желая полагаться на авось, Михаил Строгов какое-то время раздумывал и тщательно взвешивал шансы «за» и «против», прежде чем остановиться на самом верном.

Из оценки местного ландшафта сам собой напрашивался вывод: нельзя бежать дальней стороной леса, которую замыкала дугообразная полоса лиственниц, стянутая хордой-дорогой. Ручей, окаймлявший эту дугу, был не только глубоким, но к тому же широким и топким. Перейти через него мешали и мощные кусты утесника. Под взмученной водой угадывалось вязкое болото, где не на что опереться ноге. Помимо всего прочего, заросшая кустарником поляна за ручьем не очень-то годилась для бросков стремительного бегства. Стоило раздаться сигналу тревоги, и Михаил Строгов, после жестокого преследования, был бы вскоре окружен и неизбежно попал в руки татарских конников.

Возможным был поэтому лишь единственный путь — большая дорога. Попробовать достичь ее, обогнув кромку леса, и, не привлекая внимания, пройти незамеченным хотя бы четверть версты, выжать из своего коня всю оставшуюся крепость и силу — даже если тот замертво падет на берегах Оби, а затем, будь то на пароме или вплавь — если ничего другого не останется, — пересечь эту важную реку — вот какая попытка предстояла Михаилу Строгову.

Перед лицом опасности мужество и силы его удесятерились. Речь шла о его жизни, о его миссии, о чести его страны, а возможно, и о спасении его матери. Колебаться не приходилось, и он взялся за дело.

Нельзя было терять ни секунды. В отряде среди солдат уже началось какое-то шевеление. Несколько человек уже прохаживались по обочине дороги у кромки леса. Остальные пока лежали под деревьями, но лошади их понемногу собирались к центру лесочка.

У Михаила Строгова мелькнула было мысль завладеть одной из этих лошадей, но он здраво рассудил, что устали они небось не меньше его коня. Поэтому лучше было довериться тому, в ком он был уверен и кто оказал ему столько добрых услуг. Смелое животное, укрытое в высоких кустах, ускользнуло от глаз узбеков. Впрочем, они в глубь зарослей и не заходили.

Под прикрытием травы Строгов подполз к своему коню, лежавшему на земле. Потрепал ему холку, тихо поговорил с ним, и ему удалось без шума поднять его на ноги.

По счастью, выгоревшие факелы уже потухли, а тьма оставалась еще достаточно густой, по крайней мере под покровом лиственниц.