Василий Балябин - Забайкальцы. Книга 3. Страница 34

Так и спать легли, не дождавшись Никиты. Вечером в Курунзулай выслали еще двоих разведчиков — Семиона Якимова и Василия Матафонова. Самуил тоже просился в разведку, но ему не разрешил Киргизов.

В эту ночь Самуил почти не спал, то выходил из землянки, подолгу стоял возле нее, прислушиваясь к ночным шорохам, то, возвратившись обратно, садился на лавку возле печки, набивал табаком трубку и, не замечая, что в загнетке пышет жаром груда углей, высекал огонь кресалом.

Высланные в Курунзулай разведчики не вернулись к утру, не появились они и к обеду. Забеспокоились коммунары, усилили вокруг дозоры, а те, что остались в зимовье и землянках, места себе не находили: погибли товарищи наши, что же делать-то?

Первый с этим вопросом обратился к Киргизову старик Якимов, отец ушедшего в разведку Семиона.

Киргизов хотел что-то сказать старику, но в это время у огнища, вокруг которого сидели коммунары, раздался громкий голос:

— Еде-ет! Из наших кто-то мчится!

Все повскакали со своих мест, глядя в ту сторону, куда показывал рукой коммунар в сивой папахе. Отовсюду из землянок повысыпали на двор коммунары, глаза всех прикованы к всаднику, скачущему во весь опор. Из толпы до слуха Киргизова долетают взволнованные, полные тревоги голоса:

— Что-то шибко уж торопится.

— Ох, не с добром, однако, так спешит.

— Поди, опять Ванька Евлахи Зарубина.

— Конь-то не Евлахин.

— А может, у суседа выпросил.

А парень уж птицей перемахнул речку, не сбавляя хода, пересек колок и лишь невдалеке от зимовья сдержал коня, перевел на рысь. Это и в самом деле оказался тот расторопный Ванька Зарубин, который не раз доставлял в коммуну продукты. На ходу спрыгнув со взмыленного, тяжело поводившего боками коня, Ванька подбежал к огнищу, зачастил скороговоркой:

— Скореича давайте на выручку. Дядя Вася наказывал, чтобы срочно, да вот тут прописано… — Ванька торопливо развязал на левой ноге подвязку, вытянул из голенища ичига серый конверт и передал его Киргизову.

Пока тот читал донесение Матафонова, коммунары окружили Ваньку, закидали его вопросами.

— Семку-то моего видел? — допытывался дед Якимов.

— Видел, с дядей Васей они прячутся.

— А Микиту?

— Увели его… ночесь. — Голос Ванюшки дрогнул, он поднял голову, встретился взглядом с побелевшим от его сообщения Самуилом и продолжал всхлипывать, вытирая слезы концом кушака. — Тетку Аграфену видел… воет… убили, говорит, дядю Микиту… расстреляли.

Сразу же вокруг притих говор, коммунары обнажили головы.

— За нас пострадал, горемычный, — вполголоса проговорил дед Якимов и, потянув с головы мерлушковую шапку, широко перекрестился на восток: — Сошли ему, господи, царство небесное…

Глухой стон вырвался из груди Самуила, он круто повернулся и, горбясь, пошел в зимовье.

Когда первое волнение улеглось, коммунары вновь приступили с расспросами, и Ванюшка рассказал, что вчера в село вступил отряд белых, начались аресты и расстрелы, а сегодня он с запиской Матафонова вышел из села под видом того, что погнал за поскотину коров на пастбище. Пешком добрался до заимки, раздобыл коня и примчался в коммуну. Пока он все это рассказывал коммунарам, Киргизов успел посоветоваться с Бородиным и Самуилом Зарубиным, с бумажкой в руке подошел к толпе коммунаров — те сразу притихли, ожидая, что он скажет.

— Ну, товарищи, хватит нам отсиживаться, — начал он, обводя коммунаров повеселевшим взглядом, — надо выступать. Тут вот, — Киргизов потряс зажатой в кулаке бумажкой, — Матафонов приятную весточку прислал, сговорился он там с казаком семеновским и пишет, что недовольство у них большое на власть ихнюю, человек полсотни согласны перейти к нам.

В ответ толпа всколыхнулась гулом голосов:

— Выступать.

— Ясное дело, чего же ждать еще.

— И так пятый месяц баклуши бьем.

— Макар, труби седловку.

Киргизов поднял руку, призывая к порядку:

— Тихо. Выступать будем вечером, чтобы в Курунзулае быть ближе к утру. А сейчас готовить оружие и отдыхать, ночь предстоит трудная.

Шумно разговаривая, коммунары расходились по землянкам и зимовьям, и вскоре все они занялись делом: чистили винтовки, чинили ичиги и унты, около большого точила — очередь, чтобы наточить как следует шашку; над кострами котлы с мясом, повара уже готовят, чтобы на дорожку посытнее накормить повстанцев.

На заходе солнца отряд коммунаров покинул гостеприимный Алтагачан. Перед тем как отправиться, отряд разделили надвое, первую половину взял под свое командование Киргизов, вторую — Самуил Зарубин.

За долгие зимние месяцы обжились коммунары, привыкли к этим местам, к теплым зимовьям и землянкам, полюбили их, поэтому долго, пока не скрылись за горой, часто оглядывались, вздыхали, переговаривались:

— Уходим с насиженного места.

— Прощай, Алтагачан наш, батюшка!

— Да-а, приютил он в свое время и кормил, спасибо ему.

— Эх, придется ли побывать здесь еще?

Егор, с берданкой на левом плече, шагал следом за стариком Якимовым и всю дорогу дивился, как легко, неслышно идет старый охотник. Правда, на ногах у деда мягкие гураньи унты, но ведь и на Макаре-трубаче, что шагает вслед за Егором, такие же унты, но тяжелые шаги его слышит Егор, а старика — нет.

Егор, подкидывая на плече берданку, подумал: «Ну и ружьецо мне досталось, будь оно проклято, сроду не думал, что с берданкой пойду воевать в пехоте… Хорошо еще, патронами снабдил дед Якимов, хоть и самодельные, а все ж таки патроны».

Егор пытался представить себе Курунзулай, где он никогда не бывал, предстоящий бой, и чувство страха перед неизвестностью постепенно овладевало им, неприятным холодком разливалось по телу. Ему, много раз бывавшему в боях, дважды раненному, привыкшему ко всякого рода испытаниям, было непонятно, отчего все это происходит? Или от непривычки ходить в бой пешком, да еще с такой вот берданкой, или от предчувствия какой-то беды?

Горная тропинка, по которой шли повстанцы, то петляла по тайге между деревьев, то пересекала узенькую падушку с бурливой речушкой посредине, то косогорами поднималась на лесистую сопку, на северной стороне которой еще не стаял снег. Большими сугробами, под ноздреватым, затвердевшим к ночи настом, лежал он по обе стороны обледенелой тропинки. Идти по ней в темноте надо осторожно, чтобы не поскользнуться, не удариться головой о дерево, — все внимание уделено этому, и уж не думалось ни о чем. Но как только выходили в падь, на ровную дорожку, мрачные думы, предчувствие чего-то недоброго вновь овладевали Егором. Сердясь на самого себя, он гнал прочь эти мысли, стараясь думать о другом: о Насте, о сыне, о Ермохе, воскресил в памяти сенокос, широкий луг, медовый запах кошенины. Эх, было же времечко, и неужели не вернется оно больше никогда…

Наконец тропинка вывела в падь, на проселочную дорогу, где уже перестроились, шли по трое в ряд.

— Ну теперь уж недалеко, — шепнул Егору Макар Якимов, когда дорога, огибая большую лысую гору, повернула влево.

Прошли еще немного, миновав поскотину, остановились, по рядам вполголоса передали команду:

— Ложи-ись.

Рассыпавшись цепью вдоль дороги, залегли, притаились. Егор видел, как от переднего отряда тенью отделились трое в сторону села и как растаяли в темноте.

Чтобы не спутать в темноте своих с чужими, Киргизов еще с вечера распорядился повязать всем на левые рукава белые повязки, этим и занялись они теперь. Привязывая на рукав кусок старого полотенца, которым снабдил его Макар, Егор то и дело поглядывал на село, прислушивался, но оттуда не доносилось ни единого звука, даже собаки не лаяли. Крепок предутренний сон, не видать ни единого огонька.

— Зарница взошла, — донеслось до Егора откуда-то сбоку, — светать скоро будет.

— Покурить бы.

В ответ сердитый шепот Макара:

— Ты что, сдурел?!

В это время из села вернулся один из дозорных, Викулов. Запыхавшись от быстрого бега, он плюхнулся на землю, рядом с поднявшимся на локте Киргизовым.

— Удача… фу-ты черт… запалился.

— Ну! — затормошил его Киргизов. — Говори толком.

— Взяли живьем… всю заставу… пропуск узнали ихний… «гильза»…

— Молодцы ребята! — повеселел Киргизов и, не расспрашивая больше, вскочил на ноги, по цепи покатилась его команда: — Поднимайтесь быстро, на ходу стройся по три… вперед!

Шорох, звяк оружия, и вот уже вся колонна, стараясь не шуметь, скорым шагом двинулась за Киргизовым в село.

Огороды, плетни, заборы, широкая темная улица. Здесь отряд повстанцев разъединился: первый отряд Киргизов повел в центр села, второй по команде Зарубина рассыпался цепью по огородам и гумнам северной окраины.

Егор, пристраиваясь между двух гряд, видел, как влево от него дед Якимов старательно, словно на охоте, прилаживал свою берданку на рожках. Правее Егора грузно ворочался Макар, за ним смутно белела в темноте папаха Ивана Чипчеева.