Саймон Скэрроу - Братья по крови Страница 34

С глубоким вздохом Катон кивнул одному из легионеров, что караулил вход в загородку:

– Открывай.

Караульный сделал, как приказали, и отступил на шаг в сторону, пропуская префекта. Катон, пригнувшись на входе, зашел внутрь. Ширина и длина загородки составляли не больше пяти шагов, а стены представляли собой частокол вышиной в полтора человеческих роста. Префект одобрительно кивнул: убежать отсюда практически невозможно, особенно учитывая, что узник надежно скован по рукам и ногам. Каратак сидел посредине своего узилища, прислонясь спиной к столбу, к которому были прихвачены цепи. Увидев, что в загородку кто-то вошел, он поднял голову и сквозь дождь дерзко вперился взглядом в Катона.

– Я распорядился, чтобы твоим построили прибежище, – произнес префект.

Его слова остались без ответа. На благодарность ни намека – лишь пристальный, пронизывающий взгляд врага.

– Скоро тебе принесут поесть. Нуждаешься ли ты еще в чем-нибудь? – Катон указал на намокшую, измазанную в грязи одежду пленника. – Скажем, в свежем одеянии? У меня кое-что есть в запасе – туники, плащи…

Каратак, помедлив, повел головой из стороны в сторону.

– Не надо, если твоего запаса не хватит на всех моих людей, что оказались у тебя в плену.

– Увы, – печально усмехнулся Катон.

– Что с ними станет? Их ждет участь рабов? Или их казнят?

– Для последнего они слишком ценны. Их продадут в рабство.

Каратак сумрачно вздохнул.

– Лучше бы их казнили. Рабство – это не жизнь, римлянин. И в особенности для кельтского воина.

Не зная, что именно ответить, Катон пожал плечами. Сам он не раз находился на волоске от смерти, а потому научился ценить жизнь с цепкостью не меньшей, чем утопающий хватается за любые обломки, что колышутся по волнам бушующего моря. Вместе с тем рабство для многих – действительно смерть при жизни. Среди рабов есть такие, с кем хозяева обращаются более-менее сносно, но в большинстве своем они воспринимаются просто как живые вещи, не более чем предмет обладания. Вполне можно представить, каким позором и страданием будет такой удел для гордых воинов, что шли за Каратаком.

– За рабство я не в ответе. Знаю только, что твои приверженцы будут жить. В отличие от десятков тысяч, погибших в ходе войны, которую ты развязал против Рима.

Каратак, позвякивая цепями, зашевелился, гневно сверкнув глазами.

– Это я-то ее развязал? Да я защищал свой дом! Кто, как не вы, вторглись в мои земли? Уж у кого руки по локоть в крови, так это у тебя, римлянин!

– Ты говоришь, твои земли? – резко отозвался Катон. – А не о тех ли землях идет речь, которые ты отнял у покоренных тобой триновитов? Или тех, что ты завоевал в войне с атребатами и кантиями[16]? Всё это военная добыча, король Каратак. Трофеи, не более. И вот сейчас эти земли в качестве трофеев достались нам. А знаешь, в чем здесь разница? В том, что Рим в эти земли принесет мир и процветание.

– Мир? – выдохнул Каратак, будто плюнул. – Наши города и поселки вы превращаете в пепелища, удобряя землю трупами наших людей. И это вы называете миром? Ваша империя еще недостаточно огромна, чтобы вы наконец насытились? Вам всё мало, и тянет жировать на крови и земле нашего острова. Вы не могли просто торговать с нами, принимая в уплату наши серебро, меха и скот? Вы не могли по-честному предложить нам стать вашими союзниками? Почему Рим в своем высокомерии обращается с миром, как хозяин со стадом овец? Почему все должны вам кланяться, как рабы? Или гибнуть в случае отказа от этого унижения?

Мысленно Катон ежился от этих обвинений. Ведь истинная причина, стоявшая за этим завоеванием, была ему хорошо известна: по политическим соображениям Клавдию нужна была победа в какой-нибудь войне, а покорение Британии в этом смысле подходило как нельзя более кстати.

– Это вопрос к политикам, – резко втянув воздух, сказал префект, – а я солдат, который выполняет приказы. Предлагаю задать эти вопросы императору, когда у тебя появится такая возможность. А пока, если вдруг передумаешь насчет смены одежды, дай знать караульным.

Катон повернулся и поднырнул в дверь. Он уже собирался отдать приказать караульщику, чтобы тот запер ее, но тут сквозь завесу дождя разглядел два силуэта, что приближались к нему. Один, судя по доспехам, римский офицер, а рядом с ним через лужи и грязь поступью пробиралась женщина, бережно приподнимая полы своей пенулы[17].

– Префект Катон!

По голосу он узнал Отона и выругался про себя. У него были обязанности, которые он должен был выполнить, – безусловно, как и у трибуна. Но у Отона, похоже, времени было в достатке – настолько, что он вывел на прогулку по лагерю свою жену. Прокашлявшись, Катон подал голос:

– Трибун? Чему обязан?

Молодой офицер и его жена проворно подошли. На лице Отона безошибочно читалась порывистая, восторженная взволнованность. У Поппеи вид был не столь радостный. Голову ей прикрывал капюшон, из-под которого она смотрела слегка озабоченно: дождь насквозь промочил ткань, и ко лбу липли влажные прядки волос. Отон протянул руку и цепко ухватил ладонь Катона.

– Первым делом, – напыщенно выдохнул он, – позволю себе поздравить героя дня. Человека, одержавшего победу в битве и взявшего в плен самого Каратака!

– Гм, – кашлянул Катон, откровенно раздосадованный этим чрезмерным восхвалением. Чрезмерным и опасным. Меньше всего ему хотелось бы состязаться с Осторием за стяжание лавров победы. У полководца в Риме мощные связи, а у Катона там разве что второразрядный сенатор-зять, да еще Нарцисс – скользкий дворцовый советник, самозабвенно борющийся за свое влияние на императора. При столь деликатном раскладе наживать без надобности врагов было бы как минимум неосмотрительно.

Отон скованности Катона, похоже, не заметил и продолжал изливать свою восторженность:

– Да ты сам по себе заслуживаешь триумфа, мой дорогой префект – своего, отдельного! Подумать только: какое выдающееся, поистине полководческое решение! Сам Помпей Великий[18] тебе позавидовал бы! Ты как думаешь, радость моя?

Он, весь лучась, обернулся к жене. Поппея изобразила улыбку и озабоченно глянула вниз на перепачканную кромку своего балахона.

– Ну да… Нечто выдающееся.

– Я, э-э… просто исполнял свой долг, – пробормотал Катон, внутренне морщась от банальности своих слов.

– Да ты герой, Катон! – весело поблескивая глазами, сообщил Отон. – Ты сам-то понимаешь это? – Через плечо Катона он посмотрел на загородку и, понизив голос, заговорщически спросил: – А зверь сидит… там, внутри?

– Если ты о короле Каратаке, то да.

– Великолепно! Мы должны его увидеть.

– Увидеть его? – Катон нахмурился. – Зачем?

– Как зачем? – опешил трибун. – Это же тот самый варвар, что посмел бросить вызов империи! Дикарь, на поимку которого ушло без малого десять лет! Когда моя жена вернется в Рим, то сможет рассказать, что видела его в тот самый день, когда он был усмирен нашими легионами. Высшее общество просто лопнет от зависти! Так ведь, Поппея?

– Ну да, – кивнула та, меряя Катона плотоядным взглядом сердцеедки. – Только давайте поскорее, чтобы я уже вернулась к мужу в шатер и смогла переодеться в сухое, пока не умерла здесь от холода.

Катон замялся.

– Вообще-то пленник отдыхает… Может, вы придете завтра, когда уймется непогода? Тогда и насмотритесь вволю.

Трибун капризно нахмурился.

– Префект, это ведь небольшая просьба. Мы сюда через весь лагерь шлепали по лужам, а ты упрямишься, не даешь хотя бы глазком взглянуть на этого демона…

Усталость мешала спорить, да к тому же хотелось наконец выпроводить этих аристократов, поэтому Катон скрепя сердце согласился.

– Ну ладно. Только быстро. Открой им дверь.

Караульный отодвинул засов и отворил дверь для визитеров. Трибун осторожно прошел в загородку и полез вдоль стенки, оставляя следом место своей жене. Катон остался стоять у входа, ему претило выставлять Каратака как какого-нибудь диковинного зверя. Поппея оглядела тесное узилище, после чего ее внимание остановилось на прикованном к столбу узнике.

– Это он, что ли, и есть? – спросила она с пренебрежением. – Совсем не похож на короля. Какой-то придорожный попрошайка.

Ее молодой муж молча, с благоговейным трепетом взирал на узника. А Поппея в это время рассыпалась:

– Надо же, не могу в это поверить… И это животное стало причиной стольких бед? – Подавшись чуть ближе, она брезгливо сморщила нос. – Нет, правда.

Каратак неподвижно смотрел перед собой, казалось, даже не замечая колкостей римлянки. А затем он дернулся на своих цепях вперед и злобно взревел с лицом, искаженным звериным оскалом. Поппея взвизгнула и, испуганно отпрянув, прижалась спиной к частоколу. Ее муж машинально схватился за рукоять меча. В эту секунду женщина метнулась к двери, Отон поспешил следом. Каратак продолжал бушевать, потрясая своими глухо звякающими оковами.