Уильям Нэйпир - Собирается буря Страница 34

В Римской империи когда-то существовало племя ампсивариев, ведущее подвижный образ жизни. Тацит рассказывает целую историю об этом народе в двух лаконичных, типичных для него фразах: «Постоянно странствующих изгнанников сначала воспринимали как гостей, потом как попрошаек, затем как врагов. Наконец мужчин, способных держать оружие, истребили, а молодых и старых взяли в качестве трофея». Об ампсивариях мы ничего больше не знаем.

Почти то же самое случилось с евреями. Траян подумывал об уничтожении всего беспокойного и воинственного племени — заносчивого, высокомерного и самодовольно считающего себя «избранным». Но, конечно, было бы сумасшествием полагать, что можно искоренить целый народ. Вспомните об ампсивариях, уже забытых — с их языком, обычаями, богами. Или о назамонах на ливийском берегу. Нет, ни вы, ни даже сама История не воскресит в памяти то племя. Назамоны исчезли, словно никогда и не существовали. Однажды они восстали против уплаты налогов Домициану, и жестокий император тут же приказал уничтожить мужчин, женщин и детей. Когда это было сделано, Домициан просто заявил: «Я остановил жизнь назамонов». Словно он являлся богом! Каким, конечно, император и считался — священным кесарем. Траян мог бы совершить то же самое с надоедливыми евреями. Но в настоящее время Бог, признанный во всем мире, — иудейский Плотник, имеющий единую сущность со Своим Божественным Отцом.

Сколь бы обманчивой и изменчивой не оказалась Муза Истории, смех богов эхом откликается в наших склоненных головах…

Глава 3

Судьба купцов из Персии

В утреннем сумраке перед отъездом Аттила устроил для воинов, как обычно, длительную тренировку и муштру в езде на лошади и стрельбе из лука, чтобы те всякий раз по команде галопировали и поворачивали в трудных условиях. Отряды, в каждом из которых было по десять человек, имели свой особый сигнал и двигались независимо друг от друга. Сотня всадников могла разделиться на части и скакать галопом, перестраиваться и рассыпаться в разные стороны, а потом появиться, обладая, кажется, еще большим количеством бойцов, чем на самом деле. С оружием воины обращались уже с необычайной ловкостью, от их скорости захватывало дыхание, а сила и выносливость в том долгом путешествии были неисчерпаемы.

Каждый воин отрядов начал перенимать черты характера своего командира. Те, кто служил у Есукая, были импульсивными и безрассудными, как и у поэта Цабы и красавца Аладара. Они бы отлично справились во время стремительного нападения, поразив неприятеля своим бесстрашием, и погибли бы с громкими криками, но счастливыми. То, кто подчинялся трем крепким братьям — Юхи, Беле и Нояну — были стойкими и упрямыми, составив мощный центр. У Чаната же воины отличались спокойствием и хитростью, как и у Кандака. Эти бойцы терпеливо ожидали бы на флангах, пока не отдадут приказ, затем тихо вклинились бы в ряды врага без лишнего шума и суматохи, но убивая безжалостно и без разбора, словно рога быка. Люди Гьюху могли ехать много миль окольными путями, перейти вброд кажущуюся непреодолимой реку вверх по течению с самодельными пузырями из козьих шкур, невидимо плывя в вечерней дымке. А после этого — напасть на неприятельский лагерь под покровом ночи, перерезая горло своим жертвам, еще не успевшим проснуться.

Несгибаемыми были гунны, и с каждым днем они становились более жесткими. И разум, и мускулы твердели, словно земля под палящим солнцем.

Отряды продолжали путь в сумрачном утреннем свете, прошли мимо серых глыб, спрятавшихся в лугах и покрытых лишайником, словно расплавленными монетами. Остался позади мертвый бык в высокой траве. Куски его высохшей шкуры, свисающие с огромной побелевшей грудной клетки, напоминали выброшенную на берег перевернутую лодку, которая оказалась в глубине материка из-за сильнейшей бури. Затем на востоке, на горизонте, сквозь облака выглянуло солнце, будто пылающая бездна сверкнула из неизмеримых глубин.

Такой была великая азиатская степь, не выказывающая неприязни или пренебрежения к крошечным преходящим человеческим существам, подобно горам со свирепыми буранами или бушующему, несущему смерть морю. Она полнилась лишь безбрежным, нечеловеческим, безмолвным равнодушием. Если весной воткнешь копье накануне вечером в землю, на следующее утро уже не найдешь его: вырастет высокая трава. Таковы степи Кулунды — степи Изобилия.

Там обитало бесчисленное количество антилоп и более маленьких легких собратьев лесных бизонов. Порой местность превращалась в ковер, состоящий из миллиона шкур каштанового цвета. Летом животные шли к берегам реки и полностью осушали ее. Такими были те дни, годы божественного изобилия. «Городские жители и крестьяне поглотили бы все, что оказывалось незанятым и двигалось по поверхности земли», — думали воины, рассматривая те священные степи с чувством неописуемого восхищения, от которого едва не останавливалось сердце. Но тогда смерть принесла бы радостное облегчение, поскольку гунны любили безрассудно, а предмет их страсти был обречен на гибель. Все проходит и заканчивается, и ничто не пролетает так быстро, как счастливая жизнь человека.

Воины охотились за сайгаками по бескрайним степям, преследуя большие стада этих странных антилоп с вытянутой мордой, которые шли рысью быстрее, чем человек мог бежать, и мчались со скоростью сорок или пятьдесят миль в час. Всадники склоняли низко головы, втягивая своими длинными бугорчатыми носами как холодный воздух, так и горячую пыль степей.

Когда отряды ехали по низкому холму, от стада отделилось одно животное и стало наблюдать. Оно видело, как плащи воинов колышутся сзади по ветру, и шевелило ноздрями, делая мощные вдохи. Большие карие глаза смотрели с любопытством, но без страха. Затем антилопа прыгнула вперед и внезапно повернула к стаду. Множество сайгаков и маленькая группа воинов перешли в галоп одновременно, лошади ринулись вниз с холма и перемахнули через осенние рыжие степи.

Естественно, Аттила заранее отправил несколько человек из отряда Гьюху длинными окольными путями и велел залечь в засаде, устроенной для заметавшихся антилоп. Сейчас охотники, радостно крича, выскочили из своего тайника в высокой траве, приблизились к большому перепуганному стаду и начали убивать. Сайгаки бежали быстрее лошадей, но охотники были рядом и склонялись из седла, задевая ногами и ударяя по мчавшимся животным, и стреляли прямо в шею и холку. Стрелы застревали глубоко и пронзали сердце. Сайгаки падали замертво в пыль, вытягивая передние ноги и оседая под собственным весом. Некоторые из животных стремительно вклинивались сзади, иногда выпрыгивая и вырываясь из смертельной пляски стада, а иногда спотыкаясь и катясь кувырком на полном скаку. Тогда они с грохотом валились в грязь и, оглушенные, лежали там, пока их не растаптывали другие сайгаки или тут же не убивали всадники.

Воины тоже пострадали в той безумной давке, но каждый раз гунны воспринимали боль как часть великолепной игры. Сердца наполнялись радостью и колотились так бешено, что бойцы ничего не чувствовали и состязались друг с другом, демонстрируя бесцельный героизм. Один воин-подросток, голый по пояс, зажал между зубами рукоятку своего чекана, заостренного топора, спрыгнул с лошади и растянулся во весь рост на спине взрослого самца антилопы. Упав, он ухватился за рога — красивые, янтарного цвета в форме лиры рога с глубокими кольцами. Позднее юноша хвастался у костра, что за них очень просто держаться. Затем он перебрался на одну сторону и пригнул ревущего сайгака к земле, хотя и ободрал кожу до мяса на ноге и руке.

Воин выбрался из-под животного, зажал чекан между зубами и метнул длинный изогнутый топор в череп жертве. Юноша вылез из пыли с улыбкой от уха до уха, таща антилопу, висящую в ногах, словно тяжелый мешок, и держа ее голову за извилистый рог. Он сиял от радости победы. Пыль вперемешку с каплями крови подростка и зловонной мочи сайгака покрывала правый бок победителя от плеча до голени. Раненый зверь недолго протащил своего мучителя по земле, пока тот не прицепился в голову взбешенного самца.

По окончании битвы другие воины были покрыты не меньшим количеством пыли и крови или свежими пятнами синяков из-за падений на твердую почву или ударов копытами. Белые зубы блестели сквозь приоткрытые губы. Хохочущие во все горло, объятые диким восторгом, гунны слезли с лошадей и пошли пешком, добивая истекающих кровью сайгаков длинными ножами, словно раненых врагов на поле боя. Стадо уже давно исчезло в огромном облаке красновато-коричневой пыли, двигавшегося вдоль горизонта. Те, кто участвовал в военной пирушке, присоединились к остальным, дружески похлопывая по спине и посмеиваясь друг над другом. Какое же малое количество они убили! Жалкие остатки! Почему воины выбирали только самых старых и грязных животных? Даже женщины охотятся лучше!