Кейт Аткинсон - Боги среди людей Страница 34

Энн Скофилд называла этот комплекс просто «Фэннинг», и по созвучию Тедди вспомнил некую гостиницу в Мэйфере, где однажды провел ночь с девушкой. Точное название гостиницы он уже забыл («Хэннингс»? «Ченнингс»?), но девушку точно звали Айви. Они столкнулись во время затемнения: оба хотели устроиться где-нибудь на ночлег. Она искала католический клуб на Честер-стрит, а Тедди уже не помнил, что искал, — может, и ничего. Перед тем он выпил, девушка тоже была под хмельком, и они наткнулись (в буквальном смысле слова) на эту гостиницу.

При всей мрачности и неопределенности настоящего (которое, на его взгляд, могло только ухудшаться) былое представало все более ярким. Тедди видел перед собой грязное крыльцо той лондонской гостиницы, белый портик, узкую лестницу, ведущую на пятый этаж, в комнатушку под самой крышей. Он явственно помнил даже вкус пива, которым накачался в тот вечер. В подвале было бомбоубежище, но когда завыла сирена, они решили не спускаться, а вместо этого высунулись на холод из окна и под оглушительный грохот зенитной батареи, размещенной в Гайд-парке, следили за бомбежкой. Ему, необстрелянному летчику, предоставили отпуск после обучения в Канаде.

У девушки был жених, из флотских. Интересно, как сложилась ее судьба? И как сложилась судьба морячка?

Он вспомнил ее лишь однажды, над Маннгеймом, в мощных лучах прожекторов, охранявших Рур. Тогда ему представилось, как внизу, на вражеской территории, такие вот Айви, милые фрейлейн с неровными зубами, а также их женихи на подводных лодках и зенитных батареях, объединились против него.

— Пап? Папа? Что такое, в самом деле? Очнись, с тобой разговаривают.

Виола выкатила глаза, стараясь изобразить перед Энн Скофилд веселье и любовь сразу, хотя Тедди подозревал, что дочь не испытывает ни того ни другого. Настанет час — ты тоже состаришься, думал он. Слава богу, без него. И Берти, как это ни грустно, когда-нибудь превратится в старушку с ходунками и будет шаркать по унылым коридорам. «И заплачешь ты сильнее…» Кто это написал, не Хопкинс ли?{68} «…Маргрит, девочку, жалея». Эти строки, как ему помнилось, всегда бередили душу.

— Папа!

Наверное, он сам был виноват. Поскользнулся на черной заледенелой луже неподалеку от дома и сразу понял, что дело швах. Полусидя-полулежа на тротуаре, с удивлением услышал собственный вой: даже не верилось, что он способен издавать — и в самом деле издает — такие звуки. На войне он падал среди бушующего пламени; казалось, ничего хуже с тобой случиться не может. Но терпеть то, что произошло сейчас, не было сил.

Ему на помощь бросились прохожие — совершенно посторонние люди. Кто-то вызвал «скорую», а одна женщина, назвавшаяся медсестрой, накинула ему на плечи свое пальто. Присев рядом на корточки, она посчитала у него пульс, а потом стала гладить по спине, как младенца. «Не двигайтесь», — сказала она. «Не буду», — покорно ответил Тедди: в кои-то веки ему дали четкое указание. Медсестра держала его за руку до приезда «скорой». Казалось бы, такой простой жест, но Тедди преисполнился благодарности. «Спасибо», — прошептал он, когда его наконец погрузили на носилки. «Совершенно не за что», — ответила женщина. Тедди так и не узнал ее имени. А то непременно послал бы ей открытку или даже цветы.

У него был перелом бедра; требовалась операция. В больнице, невзирая на его протесты, потребовали известить «ближайших родственников». Тедди предпочел бы забиться в щель и на покое зализать раны, как лис или пес, но, очнувшись после анестезии, услышал бормотанье Виолы: «Это начало конца».

— Тебе скоро восемьдесят, — сказала она, включив свой менторский тон. — Хватит уже валять дурака.

— Я шел в ближайший магазин за молоком, — возразил Тедди. — Это не называется «валять дурака».

— Допустим. Но дальше будет только хуже. Я не смогу по любому поводу срываться с места.

Тедди вздохнул:

— Я тебя не просил срываться с места.

— А без твоей просьбы я, значит, сюда бы не примчалась? — с негодованием выговорила Виола. — Не пришла бы на помощь отцу, получившему травму?

После выписки он терпел ее присутствие три дня. Она сутками зудела, что забросила своих кошек, чтобы его выхаживать. Хотя «глаза бы не глядели на этот дом».

— Неужели ты сам не видишь, — говорила она, — как тут все запущено? Десятилетиями ни к чему руки не прикладывал. Все такое допотопное.

— Я и сам допотопный, — сказал Тедди. — Не вижу в этом ничего дурного.

— С тобой невозможно разговаривать. — Виола накручивала на палец прядь густо крашенных хной волос (неприятная привычка, о которой он успел забыть).

Позвонив Санни, Виола потребовала, чтобы он «выделил время для ухода за дедом». При одной мысли о Санни ее охватывала паника. Он уже совершил вялую попытку самоубийства. Но оказался слишком апатичным даже для того, чтобы себя убить. Или нет? А вдруг он попробует заново? Паника все сильнее сжимала ей сердце. До обморока. Санни она упустила и не представляла, как быть дальше.

От постоянного страха она сделалась бесчувственной.

— Тебе все равно некуда себя девать, — добавила она.

Но Санни был даже рад немного пожить в доме дедушки Теда. Только в этом месте ему и было хорошо.

Тедди спал на софе в гостиной, чтобы не подниматься по лестнице. Санни занял уютную спальню на втором этаже, которая в свое время послужила его матери, а потом Берти — на протяжении того года, когда она здесь жила. Естественно, Санни тоже ночевал в той спальне, но подолгу оставаться в этом доме не имел возможности: летом его силком тащили в Джордан-Мэнор. Он не знал, сколько еще выдержит.

Ему всегда нравилась эта комнатка в задней части дома. Здесь когда-то спала его сестра. По ночам он улучал момент, чтобы забежать к Берти. По большому счету сестра спасала его своим теплом и светом, но теперь она была далеко. В Оксфорде, в другом мире.

— Вот на кого мы возлагаем надежды! — говорила Виола подругам, тыча пальцем в Берти. Как будто видела в этом юмор.

В их обществе женщины считались «высшей кастой» («рыба на велосипеде» и всякая такая чушь). И Санни, по контрасту, был тому живым подтверждением.

Что ни вечер, когда Тедди уже отходил ко сну, сверху, из спальни внука, приплывал запах жженых тряпок. Марихуана, понимал Тедди, хотя мало в этом смыслил.

После того как Виола перебралась в Уитби, Санни остался в Лидсе. Сейчас он вместе с компанией одногодков, слишком зацикленных на себе, чтобы считаться друзьями, снимал запущенную, никем не контролируемую квартиру.

В колледже он недоучился («Теория коммуникации»: «Надо же, какая ирония судьбы», — говорила Виола) и теперь, похоже, слонялся без дела. Парень весь состоял из острых углов. У него, судя по всему, не было никаких навыков коммуникации, необходимых для решения самых простых, повседневных вопросов.

— На гитаре играю в одной команде! — прокричал он из кухни, разогревая прямо в жестянке консервированную фасоль на ужин себе и деду.

— Молодцом! — прокричал ему в ответ из гостиной Тедди; он мог бы поручиться, что фасоль пригорает.

Консервированная фасоль и макароны-«колечки» нередко служили им основным блюдом. И еще рыба с жареной картошкой. Делая над собой усилие, Санни тащился за этой едой в ближайший рыбный магазин. Но обычно он заказывал ужины в едальнях, разбросанных по всему городу, а точнее — по всему миру: в индийских, в китайских. С аппетитом поглощал пиццу. Тедди по неведению предположил, что их подкармливает Женская королевская добровольческая служба.

— Чего? — переспросил Санни.

— Шутка, — ответил Тедди.

Это чревоугодие обходилось ему недешево. («Голь на выдумки хитра», — звучал у него в мозгу материнский голос.) Парень совершенно не умел готовить. Из Виолы тоже стряпуха была никакая — только и умела соорудить густое варево из бурого риса и бобов. Обоих детей Виола воспитала вегетарианцами; Берти до сих пор придерживалась ее заповедей, а Санни мог сжевать все, что подвернется. Тедди решил, что научит его, если позволит здоровье, готовить какие-нибудь несложные блюда: чечевичную похлебку, жаркое, пропитанный мадерой кекс. Мальчишку нужно было просто направить в нужную сторону.

У Санни, как выяснилось, были временные водительские права. Тедди с трудом удержался, чтобы не выразить своего удивления: Виола постоянно твердила, что Санни лишен всяких способностей и устремлений.

— Что ж, — сказал ему Тедди, — моя машина в гараже скоро засахарится, давай-ка прокатимся. Только нужно сперва отыскать предупредительные знаки Виолы.

Виола всегда сопротивлялась обучению.

— Ты серьезно? — усомнился Санни. — Мама меня за руль не пускает. Говорит, что намерена умереть от старости.

Тедди не предполагал, что залезть на пассажирское сиденье — это примерно то же самое, что отправиться в ночной вылет над позициями врага, твердо вознамерившегося лишить тебя жизни, а потому сказал: