Александр Волков - Два брата (др. ред.) Страница 34

— Эй вы, мужики! Говорить сущую правду, а то всех прикажу шомполами пороть!

Взгляд офицера упал на толстого крестьянина с окладистой рыжей бородой, с волосами, обильно смазанными коровьим маслом.

— Ну, вот ты начинай!

Выбор пал на городиловского старосту Клима Анциферова. Клима так и распирало угодливое желание рассказать всю правду про подстрекателей бунта, но в упор на него глядели угрюмые глаза односельчан. И Клим понял: если он предаст, гореть его скирдам на поле, его новой избе, да и самому, пожалуй, не жить больше на свете.

Анциферов, низко кланяясь, заговорил:

— Да ведь кто их знает, ваше благородие, в чужую душу не заглянешь. А только, как встрел я их вчерась у околицы, богомольцами назвались.

— К мятежникам не сговаривали пристать народ?

— Ни боже мой! — еще ниже поклонился староста. — Такого от них не слыхивали.

В толпе пронесся вздох облегчения. Торпаков понял: дальнейший допрос бесполезен. В глубине души офицер сам был доволен: жаль отдавать виселице такого молодца, из которого выйдет отличный солдат.

Веселее взглянув на арестованных и разгладив пышные усы, поручик заговорил:

— Вот вам, бродяги, моя резолюция! По указу его царского величества велено всех праздношатающихся забирать в солдаты, усмотря их здоровье. Ты, — обратился он к Илье, — как звать тебя?

— Илья Марков.

— Хочешь в солдаты волей идти, Илья Марков?

— А коли волей не похочу, неволей заберешь, ваше благородие?

— О, да ты сметлив, как настоящий солдат! Так пойдешь? Присягу дашь?

— Пойду. И присягу дам.

— Ну и преотлично. А ты…

— Акинфием Куликовым кличут.

— Ты, Куликов, для солдата староват и слабоват. И потому вот мой приговор: дадим тебе двадцать пять шомполов за бродяжничество, и ступай на все четыре стороны.

Неожиданный приговор поразил Акинфия в самое сердце. Правда, Куликов сильно сдал за последние годы, ссутулился, густая седина пробилась в волосах. Да еще и схитрил старина: приведенный на допрос, он нарочно съежился, опустил голову, чтобы стать похожим на безобидного странника.

Но расстаться с Ильей, которого он любил пуще жизни? Илью возьмут в солдаты, а он, Акинфий, пойдет один бродить по дорогам?.. И произошло чудо.

Вместо сгорбленного немощного странника с бессильно опущенными руками перед Торпаковым очутился здоровенный мужик, ростом выше прежнего на целую голову, с выпуклой грудью, с мощными руками, с большой, гордо поднятой головой. И даже, казалось, одежда мужика приобрела новый, щеголеватый вид. Поручик глядел и не верил своим глазам.

— Ваше благородие, прикажи дать мне шомпол, — звонким голосом сказал Акинфий.

— Зачем тебе шомпол? Али сам себя сечь хочешь?

— Дашь, так увидишь.

— Федосеев, дай ему шомпол, — приказал Торпаков капралу.

Взяв толстый железный прут, Акинфий легко завязал его узлом и протянул офицеру.

— Что скажешь, ваше благородие, годен я в солдаты али нет?

Торпаков пришел в восторг.

— Ах, шельмец, ах, мошенник! — восклицал он, захлебываясь от смеха. — Вот чертов старичище! А ведь как прихилился, посмотришь — ветром сдует. Беру, конечно, беру и тебя!

— Пропало казенное добро, — уныло сказал Федосеев.

— Этому горю легко помочь, — возразил Акинфий, взял из рук офицера шомпол, привел в прежний вид и подал повеселевшему капралу.

Поручик Торпаков был доволен: каких славных солдат приобрел он для своей роты! Но он принял меры: велел привести попа, и вновь завербованные принесли присягу на кресте и Евангелии, что будут служить богу и великому государю честно и нелицеприятно и от воинского долга уклоняться не будут вплоть даже и до самой смерти. А оставшись наедине с Федосеевым, Торпаков пообещал капралу, что спустит с него с живого шкуру, если Марков и Куликов сбегут.

Ночью, когда солдаты уснули, Илья с Акинфием вели тихий разговор.

— Так-то, батя, отгуляли мы с тобой, — грустно начал Марков. — Вольными были птицами, а теперь придется по чужой дудке плясать.

— Эх, глуп ты еще, Илюша, — с сожалением сказал Акинфий. — За это богу надо семь молебнов отслужить, что так дело обошлось. А коли по совести молвить, не богу надо спасибо говорить, а мужичкам, что нас из беды вызволили. Видал ты, как староста перед офицером крутился, ну прямо уж на сковородке.

— Да, качаться бы нам на виселицах, кабы он хресьян не побоялся. А ведь болтни он хоть слово про гра…

— Тесс… нишкни! — зажал товарищу рот Куликов. — Об том деле молчать надо, а что вперед будет — поглядим. Ведь это только от смерти лекарства нет, а мы с тобой, слава богу, живы-здоровы, вместе остались. Руки и ноги у нас целы…

— Так ты, батя, утечь сбираешься? А присяга?

— То, что мы царю присягу дали, это нестоющее дело. Всем ведомо: вынужденная присяга силы перед богом не имеет. Наша присяга много лет назад народу принесена. Мы с тобой ее и в Астрахани и на Дону держали, а теперь, коли удача будет, и опять с народом супротив бояр пойдем.

— В Бахмуте бы снова побывать, — вздохнул Илья.

— Побежим на Дон, не минем и Бахмута, — успокоил товарища Акинфий. — А ты спи, сынок, время позднее.

Началась для двух друзей солдатская служба. Илья Марков и Акинфий Куликов удивили ротного командира своим умением обращаться с оружием. Торпаков не верил им, что свое искусство они приобрели на охоте.

«С солдатской службы удрали, подлецы», — думал поручик.

Но копаться в прошлом рекрутов Торпаков не захотел. Влюбленный в строй, ценивший хороших солдат, как помещик ценит работящих крестьян, он боялся, что, если за Марковым и Куликовым откроются тяжкие вины, их заберут от него, и рота лишится двух лучших стрелков.

Вскоре после того как булавинские посланцы попали в солдаты, пришел приказ: роте Торпакова вернуться к Юрловскому полку, который отправлялся на шведский фронт. Приказ объяснялся тем, что шведская армия продвигалась на Украину, а булавинское восстание явно шло на убыль.

Марков и Куликов чрезвычайно обрадовались: ведь они твердо решили не поднимать оружия против бунтовщиков, и это грозило им большими бедами. А бить дерзких захватчиков-шведов — какой же русский человек отказался бы от священного долга?

Начался дальний поход. Акинфия Куликова назначили кашеваром, и он своими кулинарными талантами угодил не только солдатам, но и начальству.

Старик Акинфий быстро прижился в роте. Не было у молодых солдат лучшего друга в беде, чем Куликов. Как-то сердечно и просто умел он утешить несправедливо обиженного командиром, затушить возникшую по пустякам ссору, послушать на ночном привале рассказ тосковавшего человека о родном доме, о речке, где бродил рассказчик, ловя вьюнов, о луге, где пас в ночном лошадей. И уже не один Илья Марков, а многие молодые солдаты стали звать Акинфия батей.

Илья не ревновал. Он гордился тем, что его старый мудрый друг заслужил такую любовь новых товарищей.

Глава VI

ГИБЕЛЬ БУЛАВИНА

Булавин недаром возлагал надежды на весну: с весной сила атамана Максимова начала таять, как лед, подточенный вешней водой.

При реке Лисковатке[105] Булавин наголову разбил войско азовского полковника Васильева и атамана Максимова. Победа досталась восставшим легко: во время боя значительная часть максимовских казаков перешла на сторону Булавина. Недаром писарь Хведько целую зиму писал подметные грамотки, а гонцы развозили их по всему Дону.

Максимову и Васильеву удалось бежать. Они укрылись в Черкасске, надеясь отсидеться за крепкими стенами под защитой крепостных пушек. Эта надежда не оправдалась. Черкасск пал. Только два дня продержался город против многотысячного войска восставших. Лукьян Максимов, Ефрем Петров и другие старшины были «головой выданы» Булавину.

Максимов, пожилой казак среднего роста, с могучей грудью и широкими плечами, стоял перед Булавиным и злобно смотрел ему в глаза.

— Кондрашка, вор, можешь нас убить, а делу твоему все одно пропадать! — гневно выкрикивал Максимов. — С царем не справишься!..

— С царем справлюсь али нет, там видно будет, — спокойно возразил Булавин, — а с тобой вот справился. Отольются тебе слезы невинно загубленных, отплатишь за великие угнетения, что многие годы голытьбе чинил. Ты царской награды за усмирение верхового Дона ждал? Так получи же ее!

Максимову и другим старшинам отрубили головы.

Булавин был избран атаманом войска Донского, но уже чувствовалось, что власть его будет непрочной. Старшинская верхушка была уничтожена, но богатеи затаились и только выжидали момента, чтобы нанести удар.

Новый войсковой атаман действовал неблагоразумно: вместо того чтобы двинуться на север с большой, собранной воедино армией, он стал рассылать своих полковников в разные места, и его разрозненные силы терпели поражения.