Дочь понтифика - Дарио Фо Страница 34

– Нет. Намерения были иными.

– Какими же?

– Хотелось оказаться с вами наедине, чтобы, не заморачиваясь светскими условностями, сказать совершенно честно: кажется, я в вас влюблен.

– Вот и выходит, что мое предположение недалеко ушло от истины.

– Не сказал бы. Я не только влюблен, но и полон самого глубокого уважения. Поэтому даже мысль о плотской близости между нами для меня невозможна. И знаете почему? Потому что я страдаю галльской болезнью.

– Сифилисом? И вы говорите об этом так спокойно, словно о легком недомогании? «Знаете, я немного простудился, наверное, меня продуло…» Боже правый, сифилис!

– А что тут рассусоливать? От трагических интонаций его меньше не станет.

– Да уж… Даже не знаю, что сказать. Просто поверить невозможно. Я кое-что слышала про эту болезнь: голос становится гнусавым, походка – шаткой, движения – неловкими… А у вас ничего такого нет. И к тому же дети, шестеро, кажется…

– Слава Господу, все покуда здоровы.

– Какое счастье! Но как вы рисковали!

– Ваша правда. Чувствую себя последним негодяем, вспоминая о них. А что до меня самого, то это уж как повезет: сегодня ты бодр и силен, а завтра, глядишь, превратишься в жалкую развалину. Но речь не обо мне, тут все решено… Когда мы привезли в Феррару того освобожденного, и толпа ликовала, приветствуя вас – да, да, именно вас, это было ясно, – мое сердце пронзила острая мысль: «Да как же ты, подлец, даже думать смел о легкой интрижке с ней? Совесть-то твоя где?»

Наилучший способ избежать лжи – говорить чистую правду

Состояние Эрколе д’Эсте все ухудшалось, врачи потеряли всякую надежду, и при дворе почти в открытую обсуждали, кто унаследует герцогство.

8 августа Альфонсо, прервав очередную поездку, срочно вернулся в Феррару: надо было попрощаться с умирающим отцом, а также проследить за тем, чтобы младшие братья не попытались отстранить от власти старшего, его.

Он и Изабелла столкнулись в широком коридоре у чуть приоткрытой двери герцогской спальни.

Брат с сестрой наскоро обнимаются, и она говорит:

– Слава богу, что ты вернулся!

– Как он? – спрашивает Альфонсо.

– Жар, лихорадка, слабость. Тяжко видеть его в таком состоянии, – вздыхает Изабелла.

– Кто с ним?

– То я, то Лукреция. Сейчас – она, только что меня сменила.

– Спасибо, что ты приехала из Мантуи, бросив детей и мужа.

– О чем говорить, это ж мой отец. Кроме того, разлука с Франческо не слишком меня печалит.

– Я не совсем понимаю…

– Неподходящее время для обсуждения такой темы, но, раз уж к слову пришлось, не скрою, что у нас вы семье не всё в порядке. Маркиз стал холоден, раздражителен и непрестанно выражает недовольство.

– Не бери в голову, – отмахивается Альфонсо, – ты лучше меня знаешь, в чем дело.

– Так в чем же?

– Опять втюрился в какую-нибудь деревенскую красотку. В первый раз, что ли? Никогда мне твой муженек особенно не нравился, но в конце концов, у каждого есть право на невинное увлечение.

Изабелла пристально смотрит на брата и веско произносит:

– Мне кажется, деревенские ему наскучили.

– Что ты хочешь сказать?

– Лучше промолчу.

Альфонсо берет ее за руку:

– Изабелла, с каких это пор у нас появились тайны друг от друга?

– Давай сменим тему. Сейчас нужно думать только об отце.

Но Альфонсо заинтригован:

– Нет уж, раз завела разговор, изволь довести его до конца. Самой же станет легче.

Изабелла мнется:

– Не знаю, стоит ли… Ты уже виделся с женой?

– Нет. Она ведь у герцога, ты сама давеча сказала.

– Да, конечно… Не знаю, как лучше выразиться… Франческо…

– Что Франческо? – Альфонсо настораживается всё сильнее.

– Успокойся, но лучше постараться, чтобы они с твоей супругой виделись пореже.

Брат стискивает ладонь сестры и кричит, смертельно побледнев:

– Немедленно выкладывай, что учудил этот потаскун!

– Прошу тебя, Альфонсо, прошу тебя, мне больно! Ты растревожишь воплями отца. К тому же там Лукреция.

Он отпускает руку Изабеллы и ледяным тоном требует:

– Расскажи, что случилось.

– Думаю, пока ничего. Успокойся, сядь.

Альфонсо садится на канапе и уже спокойнее говорит:

– Значит, здесь замешана моя жена…

– Я тебе просто советую присматривать за ней. Не уезжай так часто. Перелетная птица может, возвратившись, оказаться однажды у разоренного гнезда.

– И тогда разорителям мало не покажется, – сквозь зубы цедит Альфонсо.

Дверь спальни умирающего герцога распахивается. Изабелла испуганно хватает брата руку.

В коридоре появляется Лукреция, подходит к сидящему мужу и, склонившись, целует в макушку:

– Как хорошо, что ты вернулся!

– Кажется, весьма своевременно, – отвечает супруг.

Лукреция смотрит на него пристально, целует еще раз и произносит:

– Иди к отцу, но только не буди его – он лишь недавно уснул, ему нужно отдохнуть. Я буду ждать тебя в саду.

Альфонсо молча скрывается в спальне герцога и плотно закрывает за собой дверь.

– Можно, я пойду с тобой? – спрашивает Изабелла Лукрецию.

– Конечно! Нам обеим не повредит свежий воздух.

Они спускаются по лестнице. Изабелла опирается на плечо Лукреции и жалуется:

– Я стала такая толстая! Извини, из-за набранного веса мне теперь часто нужна подпорка.

– Не позволяй себе расклеиваться, дорогая. Побольше гуляй, займись верховой ездой…

– На ком, на слоне? С таким задом только на нем и кататься.

Обе хохочут.

Потом Лукреция говорит:

– Любопытно, какими были вы с Альфонсо в детские годы? О чем тогда болтали сестра и брат? Нынешние-то ваши разговоры я, признáюсь, прекрасно слышала из спальни.

Изабелла страшно смущена:

– Лукреция, клянусь, сказанное говорилось лишь для твоего же блага. Ты даже не представляешь, что может произойти…

– Ошибаешься – представляю, потому что кое-что уже произошло.

Изабелла в ужасе хватается за голову:

– Уже?!

– Франческо, – тон Лукреции сочувствен и печален, – поведал мне о своей болезни, об общей вашей беде.

Изабелла облегченно вздыхает:

– Он не говорит об этом ни с кем и никогда. Почему же для тебя сделал исключение?

– Думаю, дело в наших общих юридических занятиях. Они породили атмосферу особой доверительности – даже в вопросах крайне щекотливых. Как этот, например. Он сделал признание, и я словно провалилась в бездонную бездну, прóпасть отчаяния и жалости.

– Это ты, а мне-то, матери его детей, каково было узнать? Но ни капли жалости я тогда не ощутила, только ненависть и презрение.

– Понимаю, что ты пережила.

– Нет! И половины не понимаешь! – Изабелла скинула с плеч широкий плащ. – Посмотри на меня, взгляни, до чего я дошла! От горя и безысходности меня раздуло, как парус ветром. Я стала как мячик. Набрала сорок килограммов!