Елизавета Дворецкая - Ольга, княгиня русской дружины Страница 35

А конь, на котором сидела я, уже несся к лесу; кто-то, кого я не видела, из-за спины одной рукой прижимал меня к себе, чтобы не свалилась, а второй держал поводья. Я сидела очень неловко, но не дергалась, боясь упасть: это была моя единственная осознанная мысль. Все остальное тонуло в испуге и недоумении.

Что это? Здесь, на нашей стороне Днепра, сроду не видали ни хазар, ни печенегов, да и всадники на них не походили. На угров тоже, да и откуда бы им тут взяться? Иногда я видела кого-то из мчащихся впереди – мы уже нырнули в лес и скакали по тропе, – и выглядели они обыкновенно. Пересчитать налетчиков я, конечно, не могла, но мне казалось, что их очень много!

Но если это не угры, не хазары и не печенеги, то кто еще посмел нарушить один из важнейших обрядов годового колеса? Похитить княгиню и старших женщин! Таких шуток не бывает!

Как хорошо, что на зажинки не берут с собой детей!

Обернуться или заговорить я даже не пыталась: вцепилась обеими руками в лошадиную гриву и сосредоточилась на том, чтобы не упасть. Порой кто-то попадался нам навстречу: люди пучили глаза, разевали рты и садились наземь от страха при виде целой орды всадников с кричащими женщинами у седел. Мелькали потрясенные, изумленные лица. Кто-то кидался в кусты, но те всадники, кого я замечала впереди, на встречных не обращали внимания.

И вот впереди показался Свинель-городок. Я и раньше поняла, в какую сторону нас везут – везли к Ужу и Коростеню, а не прочь от них, поэтому недоумение мое было все же больше страха. И вот, стоило мне увидеть впереди знакомый вал, я поняла, куда мы скачем!

Мы ехали прямо к воротам. Всадник придержал коня, пустил его шагом, потом подтянул меня, чтобы я села чуть поудобнее. Я по-прежнему его не видела, лишь чувствовала сильную крупную руку, уверенно обхватившую мой стан.

– Не беспокойся, королева, – раздался над моим ухом незнакомый мужской голос. – Тебе не причинят вреда, и уже совсем скоро ты сойдешь на землю.

Я не была уверена, все ли верно поняла в этой речи, и не сразу сообразила, что со мной говорят на северном языке. Но первым до моего сознания дошло обращение «дроттнинг» вместо обычного «княгиня».

Вокруг слышался топот копыт, всадники весело перекрикивались. По голосам было ясно, что это свои. Иногда раздавались вопли охрипших баб.

Вот мы въехали в ворота Свинель-городка. С десяток всадников, прибывших раньше нас, уже сгружали свою добычу на землю: вот ревет-заливается Прочкина молодуха, вон деловито поправляет сбившуюся плахту Найденова старуха, вон вцепились друг в дружку обе Пятункины дочери – Веска и Малинка. Вон Гвездана моя: стоит уже спокойная, отдышавшаяся, только кривится, будто сейчас заплачет. Ну надо думать: ее-то, с ее хромой ногой, и должны были первой поймать.

Всадников, со смехом хлопавших друг друга по выставленным ладоням в знак успешного набега, я тоже узнала. Все это были неплохо мне знакомые отроки Свенгельда: Ольтур, Бьольв, Бримир, Ранота, Орми, Рамби, Русан, Сивый…

– Держись, королева, сейчас я тебя сниму, – сказали у меня над ухом.

Я крепче вцепилась в гриву; обхватившая меня рука исчезла, всадник позади меня быстро соскользнул с седла и тут же, очутившись передо мной, протянул руки, чтобы помочь спуститься.

У меня уже все так болело от неудобной посадки, и я с большой охотой кинулась в руки незнакомому мужчине. Хорошо, Володислав не видел… Похититель мой был уже не отрок годами – пожалуй, ровесник Мистине: рослый, с продолговатым лицом, крупными чертами, темными волосами и бородой, с загорелым обветренным лицом, на котором ярко выделялись голубые глаза. Бросив на него один взгляд, я бы уже голову заложила: он из тех, кто вступил в чью-нибудь дружину четырнадцати лет и с тех пор не знает другой семьи и другой жизни. Уж сколько я перевидала таких! На нем была рубаха из выцветшего льна в сине-белую полоску – плотно прилегающая сверху и с широким подолом. Такие рубахи, расширенные клиньями, называют «датскими», и я успела мельком подумать, не датчанин ли он. На витой железной гривне позвякивало более десятка разнообразных колец и перстней: хирдманы предпочитают так носить свою добычу и награды. У Свенгельда я никогда раньше его не видела: надо думать, киевский.

Первым делом я тоже схватилась за голову: ради торжественного дня мы все были в самых длинных, сложно намотанных намитках, а теперь моя съехала мне на щеку. Плахта и передник перекосились, бусы болтались за спиной, узел пояса перебрался на другой бок. Чучело-мяучило, как говорит Малка, а не княгиня на зажинках!

Пока я торопливо приводила себя в порядок, на меня кто-то налетел.

– Славуня! – В меня вдруг вцепилась Соколина. – Как ты? Он тебя не помял? Ты княгиню не помял? – сурово воззрилась она на моего похитителя.

– Я старался не помять, – по-словенски выговорил он, и было ясно, что этот язык он осваивает не так давно. – Прости, дроттнинг.

– Что это значит? – напустилась я на них. – С чего нас похватали, зачем?

– Это все они! – горячо воскликнула Соколина и ткнула рукой в сторону гридницы: – Мистина и старики.

– Ступайте, бабы, не толпитесь тут! – деловито распоряжался Сигге Сакс, направляя пленниц к гостевому дому. – Вот здесь посидите! Не вопите, никто вас не тронет.

Всего пленниц оказалось с два десятка: кажется, здесь были почти все, кто отправился нынче утром со мной на «божье поле». У хозяйской избы стоял Мистина, еще одетый в «печаль», зато с улыбкой на лице. Положив руки на пояс, он взирал на нас таким веселым взглядом, какого я у него не видела с самого приезда.

– Свенельдич! – Я еще раз отряхнула плахту и решительно направилась к нему. – Что все это значит? Что за набег хазарский? Мы вышли на зажинки! Вы нам загубили обряд, что за шутки?

Мой освященный серп так и остался на поле, брошенный среди полусжатого первого рядка и поломанных, потоптанных конями колосьев. О боги! Да нам теперь всю эту ниву три года поливать молоком!

– Жива будь, Олеговна! – Мистина пошел навстречу и даже поцеловал меня. – Понимаешь, после того как твой муж надумал кидать шапкой в родного чура, наши ребята рассердились и хотели пойти всех поубивать. Но я решил, что у нас еще не война, а только немирье, поэтому мы будем добрыми и всего лишь заберем к себе старших женщин. Как только твой муж опомнится и подберет свою шапку, мы немедленно вернем вас домой.

Я глубоко вдохнула, в возмущении упирая руки в бока, открыла рот, но он привычно осадил меня:

– А пока поди переведи дух.

И я позволила Соколине меня увести. Несколько лет я росла в доме, где Мистина Свенельдич был хозяином, а в нем была способность заставить повиноваться и более упрямых людей, чем я.

Я еще успела увидеть, как закрываются ворота Свинель-городка и оружники в шлемах и со щитами поднимаются на боевой ход…

К полудню возде Свинель-городца собралась уже нешуточная толпа. Мои бабы сидели в гостевом доме, но нам с Соколиной никто не мешал пройти на боевой ход, так что я все видела своими глазами. Здесь оставалось с десяток дозорных, а обе дружины вышли наружу и выстроили стену щитов на пустыре перед воротами.

На опушке рощи со стороны Коростеня показались люди. В глаза бросались белые и серые пятна рубах: мужики прибежали в чем были, но в руках все сжимали топоры, охотничьи луки и рогатины, а кто-то даже косы и просто дубины. По давнему уговору с Ингваром коростеньские князья не могли держать сильную дружину, поэтому своих оружников у нас было всего два десятка. Издали я узнала Найдена и Пятунку: один невысокий и прихрамывающий, другой рослый и пузатый. Наверное, здесь были и другие родичи похищенных женщин, но не только они. Всего собралось около сотни человек: мужики из Коростеня и ближайших весей.

Вскоре на тропе появился всадник, и я узнала Володислава. Его окружали наши оружники, и кажется, на плечевой перевязи у него был меч. У меня упало сердце. Я не верила, что дойдет до настоящего сражения, но… Володислав разорвал договор, а Мистина дал понять, что готов добиваться его скрепления любыми путями.

Но Володислав не может идти ратью, пока мы – и еще два десятка большух – сидим в Свинель-городце! Да и какая рать? Ратников собирать надо, вооружать, строить… А это же не войско, это – толпа, которая прибежала скорее узнать, что случилось и из-за чего шум, чем взаправду драться. А топоры прихватили – так не с пустыми же руками бежать на похитителя родных баб?

Выбегая из рощи, народ гомонил и вопил: голоса долетали и сюда. Потом все притихли. Я смотрела на русский строй с задней стороны, но легко могла представить то зрелище, которое видели наши: около полусотни плотно сомкнутых разноцветных щитов, над которыми видны шлемы и выставленные жала клинков. Передний ряд – с топорами и мечами, задний – с копьями и ростовыми топорами-«бородачами». Над строем реяли стяги обоих Ингваровых воевод: живого и мертвого. И вид Свенгельдова стяга навел на меня жуть: невольно я поискала глазами рядом фигуру самого нашего старика, его шлем, кольчугу, плащ… Конечно, я его не нашла, но не оставляло чувство, что невидимо он где-то здесь. И, наверное, Мистина велел вынести его стяг именно ради того, чтобы то же самое ощущали отроки.