Павло Загребельный - Ярослав Мудрый Страница 35

— Ой надоел!

— Ну, — пробормотал наконец Ярослав, — зачем же?

— Откуда такой взялся! — поправляя на себе сорочку и старенькое корзно, поморщилась девушка. — Гоняешься тут по лесу!

Он снова молча пошел на нее, но она уже окончательно пришла в себя, схватила с земли палку, замахнулась.

— Не подходи, а то!..

Глаза ее смеялись, — видно, она сама понимала, сколь бессмысленна ее защита от сильного, вооруженного мечом и охотничьим ножом человека, медвежью силу рук которого она уже успела ощутить. Однако знала и то, что властна сейчас над этим человеком безмерно.

— Только шагни — закричу!

Кто услышит этот крик, кто придет на помощь? Это ее не касалось. Должна была выложить все, что у нее было для собственной защиты, поскорее высыпать на обезумевшего человека, прежде чем тот опомнится и перестанет быть таким ничтожным увальнем, каким показал себя сейчас вот.

— И убирайся отсюда! — добавила еще смелее.

У князя прошло первое потрясение, его словно бы била лихорадка, он чувствовал, что любые переговоры бессмысленны, но у него не было ничего лучшего поэтому он прибег к уговорам:

— Ну зачем ты так?

— А ты зачем?

— Я… ты… как тебя зовут?

— Состаришься!

— Должна бы…

— А ничего я не должна!

— Да ты слушай…

— Не хочу слушать!

— Ну… — Он не знал, как к ней и подступиться. — Ты знаешь, кто я?

— Не хочу знать!

— Можешь хоть догадаться.

— Нечего мне делать!

— Но я же мог бы для тебя.

— Сама все могу!

От нее отскакивали все слова, ни угроз, ни обещаний для нее не существовало.

— А все-таки как же тебя зовут? — спросил он, пытаясь улыбнуться. — Я — Юрий. А ты?

— А я — вот она!

Девушка выставила полную грудь под полотняной сорочкой, повела бедрами, ее тело свободно ходило под широкой сорочкой, а в глазах князя прокатилась темная волна, он рванул из ножен меч, подскочил к девушке, хрипло воскликнул:

— Говори, иначе прикончу!

Она испугалась не на шутку, глаза ее расширились, черные искорки запрыгали чаще, потом они посерели, девушка выставила руки так, будто могла ими защититься от меча, послушно прошептала:

— Забава.

— Что? — бросив не до конца извлеченный меч обратно в ножны и хватая ее крепко за плечи, спросил Ярослав — Что?

— Зовут меня так. Забава.

— Почему так?

— Отец так назвал. Мы в лесу живем, одни. Никого нет вокруг. Когда родилась, была для него забавкой.

— А ныне что?

— И ныне.

— Почему так ко мне? Знаешь, кто есмь?

— Не знаю.

— Это к лучшему. Понравилась мне вельми.

— Ну — Она вывернулась из-под его рук, отскочила в сторону — Поезжай себе дальше, пока я тебя не знаю.

— Должна спознать.

— А не хочу.

— Я для тебя все сделаю.

— А что ты для меня сделаешь?

— Ну — Князь запнулся и впрямь, что он мог для нее сделать? — Боярыней станешь.

— А не нужно мне боярыней!

— Что же тебе нужно?

— А ничего!

— Ну не убегай от меня.

— А ты не подходи.

На Ярослава снова наплывала темная ярость. Зачем он ввязался с этим глупым разговором? Нужно было сразу смять, сломить, нужно было, нужно… Ох! Он сказал умоляюще.

— Прошу тебя вельми. Постой лишь возле меня. Немножко.

— А поезжай себе, — сказала она жестоко. — Вот тебя ищут.

В самом деле, издалека доносились крики, заржали в лесу кони, откликнулся им конь князя.

— Увидят тебя здесь будет тебе, — мстительно улыбнулась Забава.

— А я не боюсь никого, — сказал он, как последний хвастун. — Я над ними всеми, а не они надо мной. Ну, так подойдешь?

— Не хочу.

— Только подержать тебя за руку.

— Чего захотел.

— Ау-у! Княже! — послышался из зарослей могучий голос Коснятина. — Княже Ярослав!

В глазах Забавы сверкнуло любопытство.

— Так ты — князь?

— Князь. Иди ко мне.

— Если князь, то еще раз можешь приехать! — Она засмеялась и бросилась в чащу.

И след ее простыл.

А с другой стороны, испуганно перекликаясь, проламывались сквозь заросли посланные Коснятином ловцы и варяги.

— Чего претесь! — кр. ткнул на них Ярослав, а Коснятину, когда тот вышел к коням, сердито сказал: — Отвыкай следить за князем. Негоже чинишь.

— Испугались за тебя, светлый княже, — виновато ответил Коснятин.

— Не маленький, сам как-нибудь управлюсь. Обдумал все нынче. Вели ковать мечи да копья и возить стрелу[11] по пригородам, чтобы готовили воев к весне, пойду на Киев.

Он махнул всадникам, чтобы отстали, оставили их с Коснятином наедине, продолжал:

— А зимой поедешь за море к свейскому царю. Слышал я, дочь у него есть вельми хорошая, сосватаешь за меня, ибо уже два лета, как моя Анна, царство ей небесное, покинула меня и перешла в Божьи чертоги, а мне на этом свете тяжело и неприютно.

— Я с тобой, княже, — напомнил Коснятин.

— Ты не в счет. Груб еси и плотояден.

— Обижаешь меня, княже. А я же для тебя…

— Знаю, что ты для меня. Все людское естество для меня открыто, ничто не укроется от глаз моих. Раз я на отца своего поднялся, то уже…

— Отец твой погряз в грехах, в бесовской похоти…

— Отец мой старый уже человек и великий человек. Никто ему не ровня. А грешны все мы суть. Каждый рождается с бесами и живет с ними, а к Богу идет всю жизнь. Но дойдет ли?

Коснятин обескураженно взглянул на князя. Ярослава тешила растерянность посадника.

«А знал бы ты еще про Забаву!» — злорадно подумал он, а вслух спросил:

— Кто-нибудь тут стережет твои ловища?

— Есть тут один ловецкий, за Гзенью его хижина. Но бездельник и гуляка страшный. Сегодня и вовсе куда-то исчез. Из-за него и не поймали ничего. Зря только проездили.

— Неумелые ловцы. А твоему сторожу нужен бы помощник.

— Обойдется. Обленился и без помощников, а дай — и вовсе ничего не будет делать! Простой люд надобно держать в руках!

Князя так и подмывало напомнить, что Коснятин тоже не далеко отошел от простого люда, собственно, он боярин только в первом колене, но решил лучше смолчать, ибо уже не хотелось ни о чем разговаривать с посадником. Он снова весь был поглощен сладким волнением от воспоминаний о Забаве, он снова бросил бы все и помчался бы в чащу, чтобы разыскать ее, с искрящимися серыми глазами, с щедрым телом, которое буйной волной ходит под широкой простой одеждой. Но посадник не ведал, что творится в душе князя, он по-своему истолковал сидение Ярослава у озера и последовавшее затем блужданье в одиночестве по лесу: видимо, князь тяжело и долго думал о своем неосмотрительном отказе выплачивать дань Киеву, видимо, его мучили угрызения совести, что встал против родного отца, против Великого князя Владимира, против которого никто не мог выстоять, даже ромейские императоры искали у него милости. Но раз уж надумал Ярослав еще идти на отца своего и войной, то не следует пренебречь этим намерением, хотя и верить мгновенной вспышке Коснятин тоже не мог, ибо знал, как часто Ярослав отказывается от своих намерений, остынув и взвесив все заново.

— Вече нужно собирать ради войны, — сказал посадник осторожно.

— А собирай, — равнодушно откликнулся князь.

— Возле Софии или на княжьем дворе?

— Собирайтесь на Софийской стороне. Негоже мне поднимать вече против отца своего. Да и нагудели уже мне полные уши своим криком новгородским.

Ударил коня, поскакав от Коснятина. Отдалялся от места, которое стало для него благословеннейшим, а хотел бы возвратиться назад, снова найти Забаву — еще и до сих пор слышал ее голос, в ушах его звенели последние слова дерзко и многообещающе: «Если ты князь, еще раз можешь приехать…». Можешь приехать…

Возвратившись на княжий двор, Ярослав велел отслужить в дворовой церкви вечерню. Долго стоял на коленях в темной, еле освещаемой слабенькими огоньками свечей церковке, просил прощения у Бога, мысленно обращался к отцу своему, к покойнице матери и к покойнице жене, которая лежала где-то в корсте, в дубовом же соборе Софии на той стороне Волхова, и если выйти сейчас из церквушки и стать на берегу тиховодной тусклой речки, то угадаешь в темноте Софийский холм за Волховом, а на холме — тринадцатиглавое диво, возведенное по велению князя Владимира в год, когда крестил он своих сыновей в Киеве и киевлян, — угадаешь, но не увидишь, ибо новгородские ночи осенью темные и беспросветные, это лишь в Киеве были когда-то ночи светящиеся, и с киевских гор видны были и далекие миры, и маленькому Ярославу открывались в те ночи самые отдаленные земли с кедрами и оливами, расстилалась пустыня с подвижниками и великомучениками, вставали бессмертные герои, шли к нему сквозь те просветленные ночи мудрецы из древнейшей древности, белели мраморные города, храмы, саркофаги славных царей и воителей. Видел он это все и отсюда, с берега темного Волхова, из-за болот и лесов, летел через бездорожье и непроходимые чащи силой своей фантазии, своего духа. О могущество духа людского, просветленного книжной мудростью, вознесенного высокими истинами!