Николай Задорнов - Первое открытие [К океану] Страница 35

— Ушли? Анафема! А т-ты…

— Вернулись. Вроде морское испытание. Барыня у них славная такая в станице оставалась со вторым мастером, купили кур и клетку берут с собой.

Глаза генерала гневно засверкали, и офицеры свиты, знавшие его нрав, чувствовали, что быть буре.

Голова Муравьева затряслась.

— Негодяи! — вдруг закричал он. — Иуды, кровопийцы! Шпицрутенов! Подлые, низкие! — Он задрожал от гнева. — Сквозь строй! В палки! — Его так и подмывало схватить кого-нибудь собственными руками. — Иуды! Три шкуры спущу с мерзавца! Стоило покинуть Иркутск, как уже пропустили шпиона. Кто? Как смел? Мне назло… Нарочно! Казнокрады, взяточники мстят мне. Ну, я еще покажу им! Не останавливаются перед изменой!

Накричавшись, губернатор, казалось, овладел собой.

— Михаил Семенович! — хрипло выкрикнул он.

Корсаков оставил каких-то конных, появившихся бог весть как, никто не заметил в суете. Он подбежал с пакетом в руках и вытянулся:

— Пакет… Николай Николаевич…

— Михаил Семенович! Сейчас же на коня — и в Усть-Стрелку! Схватите этого негодяя живого или мертвого и доставьте мне! Немедля! — крикнул он, переходя на визг. — Если плот ушел, снарядить лодки и вооружить взвод пограничных казаков! Догнать! И взять живыми или мертвыми.

— Пакет.

— Пакет? После…

Корсаков что-то хотел сказать, но губернатор не мог выкричаться.

— Николай Николаевич! — Корсаков резко перебил его. — Только что получен пакет из Иркутска. Пакет всюду возили за нами. Владимир Николаевич сообщает, что Остен был у него… С рекомендацией канцлера. Я вскрыл. И с распоряжением пропустить Остена на реку Амур для геоло…

— Как?

— Письмо прислано до востребования на руки Остену, а он доставил и сам живо выехал!

— Ах вот как! — Губернатор кинул косой взор на казаков. — Алексей Бердышов! Живо, с места в карьер, до Усть-Стрелки! В провожатые к поручику. Схватить Остена хотя бы на Амуре. Скажи всем своим на Усть-Стрелке, чтобы ни одна живая душа не сплыла из Забайкалья вниз. Живо! — махнул он рукой. — На лодки! На гребные катера! С оружием! Приказать возвратиться. Если не послушают и станут упираться — стрелять их всех в мою голову! Понял?

— Так точно!

— Михаил Семенович… Оружье в ход!

— Я готов…

Через несколько минут по каменистой дороге над Аргунью в облаке пыли галопом мчались Корсаков и Алексей Бердышов.

Губернатор впал в крайний гнев, раскричался. Брызги летели из его ослабевшего, перекошенного рта, лицо густо побагровело. Он ходил и, размахивая руками, что-то бормотал. Он долго не мог успокоиться. Со стороны похоже было, что он вдребезги пьян.

Казаки так и думали — не выпил ли губернатор лишнего.

— Ниче будто сначала незаметно было, чтобы пьяный, а? — толковали они тихо.

— Это уж потом его развезло!

Забайкальцы, терпеливые и спокойные, не могли поверить, чтобы трезвый человек так мог расходиться.

— Казнокрады! Бездельники! Зачем держу вас?! — в новом припадке гнева гремел Муравьев на казачьих и на пограничных полицейских офицеров. — Вон, вон всех! Рожи наели… Держу свору бездельников… Царю напишу! Всех на виселицу!

Он опять ослаб и замахал руками, не желая слушать увещеваний.

— Нет, братцы, вы настоящих господ не видели, поэтому и удивляетесь, — говорил казакам повар губернатора Мартын. — У вас тут нет помещиков, так вы и не видали, как настоящие господа сердятся! Генерал! Держать себя ему нет надобности. А вы — пьяный!.. А он с государем свой…

— Гураны[111], одно слово! — молвил с презрением камердинер полковника Иванцева.

Губернатор велел вызвать атамана.

— Проезжал иностранец? — спросил он, когда есаул явился.

Атаман не знал, кто проезжал.

— Кто-то проезжал. Не знаю кто… — в страхе признался он. — Какой-то словно нерусский.

— У него записка от Кандинских, — сказал кто-то из казаков.

— Ага, вот оно что! — обиженно воскликнул губернатор. — Значит, правительство здесь слабей купцов? Этому не бывать! — закричал он, снова приходя в бешенство.

Тут народ, чувствуя, что губернатор недоволен Кандинскими, осмелел, и на них посыпались жалобы.

— Почему же ты до сих пор молчал? — Генерал-губернатор осыпал бранью есаула.

Есаул не мог ничего возразить:

— Ведь мы привыкли, что из Питера — так начальство.

— Ты знал, что у него записка от Кандинских?

— Знал.

— Что же ты воды в рот набрал?

Есаул молчал: привык, что Кандинские и власть — одно и то же. Ему и в голову не приходило, что поступает против закона, подчиняясь произволу. Он привык к нему и за всю свою жизнь, кроме беззакония, ничего не видел и никогда не думал, что придется за это отвечать.

Губернатору донесли, что Кандинские принуждали население Забайкалья принимать фальшивые деньги.

— Все им мало!

— Уж давили, давили…

«Шпионам покровительствуют… Выставляют ему караул… Фальшивые деньги… И еще приказывают их брать. А люди знают, что фальшивы. И подчиняются… Ну, теперь я эти порядки выведу!» — думал Муравьев.

— Расстреляю. Расстреляю Кандинского. Этого Остена своей рукой застрелю! — закричал он на офицеров. — И напишу резолюцию на письме канцлера — расстрелян как шпион и лазутчик! Всех расстреляю… Подлецы!

Глава двадцать четвертая

НОВЫЕ ДРУЗЬЯ

Через сутки Остена привезли.

Когда его ввели в избу атамана, лицо Муравьева приняло тупое выражение. Некоторое время губернатор как бы не обращал на него внимания.

Остен не знал, как ему быть. Перед ним был грубый русский деспот. Как всякий англичанин, он почти мистически боялся этого русского деспотизма.

Крепкий и упрямый в достижении цели, Остен на этот раз поколебался. На миг все путешествие представилось ему с изнанки. Нерчинские рудники, таинственная Кара. Как рассказывал Хилль со слов Риши, стены в этой тюрьме красны от раздавленных арестантами клопов. Говорят, что рудники превращены в подземные тюрьмы и были они во власти этого рыжеволосого, краснолицего молодого человека. Остен вспомнил случай, о котором в Англии упорно говорили, — будто бы русские поймали и засадили в рудники экипаж английского китобойного судна, да так, что никакие дипломаты поныне не могут сыскать их следов. Чего доброго, и на Остена наденут кандалы, а на запросы посольства ответят, что он давно проехал на Амур и искать его следует там. Как многие авантюристы, Остен был очень смел и энергичен, но в то же время суеверен и доверял самым невероятным слухам.

В конце концов, он мужчина и знал, на что шел. Но его ужасала судьба Ингриды… А Муравьев все еще держит гостя в смятении.

…Темные мысли владели англичанином, когда с растрепанными волосами и в запыленной одежде стоял он перед губернатором. Наконец Остен что-то залепетал, кланяясь. Губернатор быстро взглянул на него, и чуть заметная усмешка блеснула в его взоре. Затем вдруг он поднялся и сказал по-английски:

— Господин Остен, я рад познакомиться с вами. Жаль, что мы не встречались прежде… Почему вы одни? Где же ваша супруга? Я надеюсь, она не обеспокоена? Уверена ли, что вы в безопасности?

«Где моя супруга?» — с обидой подумал Остен. Его схватили сразу с места, с плота, посадили в страшилище, которое по-русски называется та-ран-тас, и чуть всю душу не вытрясли во время бешеной скачки. Остен просил — дайте верховую лошадь…

— Господин Остен! Поезжайте с удобствами, вы гость! — отвечал Корсаков и не давал верхового коня.

Ночью гнали. Почти пятьсот верст на этих диких лошадях, которых часто меняли.

«Моя супруга!» — с горечью подумал Остен.

— Я сожалею, что нам не удалось познакомиться в Иркутске, — сказал Муравьев. Но чем он был любезнее, тем тревожней всматривался Остен. Известно, что существует фальшивая русская искренность, что русские вкладывают в свои любезности так много чувства, что им веришь. И попадаешься.

— Из опасения за вашу жизнь я не смею пропустить вас! Вы живы, и вы мой гость! Я рад, что все обошлось… Все эти дни меня не оставляли мысли о вашей судьбе. Ваше путешествие неизбежно должно было кончиться катастрофой: маньчжуры убивают всех, кто появляется там… Нет, флаг не поможет, как и знание вами языка! Они подсылают в таких случаях наемных убийц, а потом сообщают, что казнят их… Я очень рад, что все обошлось благополучно.

«Все обошлось благополучно!» — мысленно и с обидой повторил Остен. Он как онемел и только кротко кланялся.

«Хитрый же этот генерал!» — подумал Алешка, не понимая слов, но чувствуя, о чем идет речь. Казаки удивлялись: с англичанином Муравьев как друг, а на своих из-за него так кричал и ярился, что страшно становилось.

— Я отвечаю за вас… Я не смею… разрешить вам ехать на Амур. Дальнейшее путешествие может быть гибельно… — говорил Муравьев начальственно, но с лаской во взоре и с большим расположением.