Генри Хаггард - Падение Иерусалима Страница 35

   — Где я? — спросила она. — В преисподней?

Нет, госпожа. Погоди немного, сейчас тебе всё объяснят.

Мириам испуганно к ней прижалась; тем временем с помощью кремня и огнива Итиэль высек огонь и запалил свечу. По мере того как свеча разгоралась, его лицо всё явственнее выступало из кромешной тьмы. Не так ли восстают из могил призраки?

   — Конечно же, я умерла, — сказала Мириам, — а передо мной стоит дух моего дяди Итиэля.

   — Нет, не мой дух, — я сам во плоти, — ответил старик, трепещущим от радости голосом. Не в силах больше сдерживаться, он отдал свечу своему спутнику и, схватив Мириам в объятия, принялся её целовать. — Добро пожаловать, моё дорогое дитя! — восклицал он. — Добро пожаловать, трижды добро пожаловать в нашу тёмную берлогу и благословение Всевечному за то, что он привёл наши стопы к тебе! Но ничего не отвечай, мы ещё слишком близко к крепостной стене. Протяни руку и следуй за мной.

При слабом мерцании свечи Мириам увидела над собой широкие каменные своды. По бокам тянулись грубо вытесанные, влажные, всё в потёках, стены, а на полу или полувырубленные в потолке можно было разглядеть заготовки для храмовых колонн.

   — Что это за ужасное место, дядюшка? — спросила она.

   — Та самая пещера, откуда великий царь Соломон брал камень для строительства Храма. Посмотри, на стене ещё заметны зарубки каменщиков. Здесь обтёсывали каменные глыбы, а сверху не было даже слышно ни визга пилы, ни ударов кувалды. Каменоломнями несомненно пользовались до последних дней и другие цари, ни один человек не знает, насколько они стары, эти каменоломни.

Говоря всё это, он вёл её вперёд по неровному, усыпай ному камнями полу, где небольшими лужицами стояла вода Следуя по извилистому проходу, они повернули раз, другой, третий; скоро Мириам перестала запоминать дорогу и не смогла бы вернуться к выходу, даже если речь шла бы о спасении её жизни. Стало так жарко и душно, что она с трудом дышала.

   — Сейчас будет полегче, — сказал Итиэль, видя, как тяжело ей идти; он втащил её в естественную узкую расщелину, где можно было пройти лишь по одному. Через восемь — десять шагов они оказались в тоннеле с обтёсанными стенами, где можно было стоять во весь рост.

   — Когда-то через тоннель протекал канал, — объяснил Итиэль, — этот канал служил для наполнения большого нодохранилища, но вот уже много веков, как здесь сухо.

Тёмный проход закончился глухой, казалось бы, стеною, но Итиэль нажал на вделанный в неё камень, и камень повернулся. Тоннель продолжался ещё двадцать — тридцать шагов, далее расширялся в большую пещеру со сводчатым потолком и зацементированными стенами и полом — некогда тут помещалось водохранилище. В пещере горели свечи и даже была растоплена плита, на которой стряпал один из братьев. Воздух стал чище и свежее несомненно благодаря извилистым ходам, которые поднимались куда-то вверх. Здесь сидело человек сорок — пятьдесят, большей частью в типичных для ессеев одеждах. Некоторые, рассевшись вокруг свечей группами, о чём-то беседовали, другие наблюдали за стряпающим братом.

   — Братья, — крикнул Итиэль в ответ на оклик часового, — я привёл к вам ту, с кем мы недавно расстались, — госпожу Мириам.

Схватив свечи, братья кинулись к ней навстречу.

   — Это, — радовались они, — и впрямь не кто иная, как наша Царица, — она и ливийка Нехушта. Добро пожаловать, тысячу раз добро пожаловать, наша дорогая госпожа!

Мириам приветствовала их всех по одному, но ещё до того как обмен приветствиями закончился, ей принесли пищу, хотя и грубую, но сытную, а также хорошее вино и воду. За едой она выслушала историю злоключений ессеев. Более чем год назад, по пути в Иерихон, римляне напали на их деревню, многих перебили, многих обратили в рабство. Остальные бежали в Иерусалим, где их также подстерегала смерть, ибо, пользуясь их миролюбием, все секты грабили и убивали их. Поняв наконец, что если останутся в городе, то обречены на полное истребление, они поселились в этом подземном убежище, о существовании которого знал один из братьев. Эту тайну он унаследовал от своего отца, а тот — от своего отца, так что ни одна живая душа не знала об этом укрытии.

Здесь мало-помалу они собрали большие запасы продовольствия, угля для приготовления пищи и всё необходимое: одежды, постельное бельё, посуду и даже кое-какую грубую мебель. Завершив эти приготовления, пятьдесят оставшихся в живых ессеев переселились в эти катакомбы, где они живут вот уже три месяца, соблюдая, по возможности, устав своей общины. Мириам полюбопытствовала, как им удаётся сохранять здоровье в этом тёмном месте, и они ответили, что иногда выходят наружу, — тем самым путём, которым она шла, — смешиваются с толпами горожан, а вечерами приходят обратно. Итиэль и его товарищ как раз возвращались домой с подобной прогулки, когда увидели её. Есть, сказали они, и другой выход, они покажут его позднее.

После того как Мириам поела, перевязала ушиб и отдохнула, её повели показывать достопримечательности этого места. За большой пещерой, бывшим водохранилищем, которое служило им общей комнатой, находилось шесть-семь пещер поменьше, одну из них и отвели Мириам и Нехуште. Другие были наполнены припасами, достаточными, чтобы прожить много месяцев. Сзади всех этих каморок находилась ещё одна, не очень глубокая, но всегда полная свежей воды. На дне этого водохранилища несомненно бил родник, оно не пересыхало даже в отсутствие дождей. Из этой пещеры, где черпали воду в течение многих поколений, уходила вверх небольшая лестница со стёртыми ступенями: по ней спускались за водой многие поколения давно уже умерших людей.

   — Куда она ведёт, эта лестница? — поинтересовалась Мириам.

   — К разрушенной башне наверху, — ответил Итиэль. — В другой раз я тебе покажу. Но всё уже приготовлено для вас, пусть Нехушта вымоет тебе ноги, и ложись спать, ты очень нуждаешься в отдыхе.

Мириам отправилась в свою маленькую зацементированную каморку, которая стала её жилищем на четыре долгих месяца; и, изнемогая от усталости, невзирая на пережитые ею страдания и опасения за деда, уснула таким же крепким сном, как если бы почивала в прохладной спальне в тирском дворце или в своём доме в деревне ессеев.

Проснувшись в полной темноте, она подумала, что всё ещё ночь, но затем вспомнила, что здесь всегда ночь, и позвала Нехушту; та открыла висевшую в углу занавешенную лампаду и, выйдя наружу, вскоре вернулась и сообщила, что, по словам ессеев, уже день. Мириам оделась, и они вместе с Нехуштой отправились в большую пещеру. Ессеи молились, кланяясь в сторону невидимого здесь солнца. Закончив молитву, они все позавтракали. Мириам поговорила с Итиэлем о деде: её тревожило, что он, по всей вероятности, считает её погибшей.

   — Я знаю только одно, — ответил дядя, — отправиться сейчас на его поиски ты не можешь, не можешь ты и сказать ему о нашем убежище, ибо тогда, рано или поздно, мы будем все перебиты, хотя бы только потому, что у нас тут большие запасы пищи.

   — Я никак не могу подать ему весть о себе? — спросила Мириам.

   — Нет, это невозможно.

Она долго и настойчиво уговаривала его, и в конце концов они решили, что она напишет на куске пергамента: «Я в безопасности, чувствую себя хорошо, но не могу сообщить, где нахожусь». В этот вечер Итиэль предполагал, переодевшись нищим, пойти в город, чтобы узнать новости; он обещал, что возьмёт письмо с собой и постарается подкупить какого-нибудь солдата, чтобы тот вручил его Бенони, находящемуся, вероятно, во дворце первосвященника.

Мириам написала короткую записку, о которой они условились, и вечером Итиэль и ещё один брат, захватив её с собой, отправились в город.

Наутро они возвратились целые и невредимые, с ужасными известиями о резне, идущей в городе и в храмовых дворах, где всё ещё ожесточённо сражались между собой фанатичные секты.

   — Какие новости, дядя? — спросила Мириам, поднимаясь, чтобы приветствовать его. — Он жив?

   — Успокойся, — ответил он. — И Бенони, и Халев благополучно достигли дворца Матфии и теперь скрываются в стенах Храма. Это я узнал у одного из стражников верховного священника, который за золотую монету обещал вручить твою записку. Но, дитя, я больше не возьмусь носить твои письма, ибо солдат с любопытством оглядел меня и сказал, что таким голодранцам, как я, рискованно носить с собой золотые монеты.

Мириам поблагодарила дядю за принесённые им вести, сказав, что он снял тяжкое бремя с её сердца.

   — У меня есть и другие новости, которые могут ещё больше облегчить это бремя, — сказал старик, поглядев на неё искоса. — Из Кесарии в Иерусалим с большим войском идёт Тит.

   — В этом для меня нет ничего радостного, — ответила Мириам. — Это означает, что Священный город будет осаждён и захвачен.