Михаил Казовский - Евпраксия Страница 35

«Слава Богу, что она уезжает, — рассуждала при этом Ксюша. — Я ее боюсь. Не желаю видеть».

А сама дворянка внутренне посмеивалась: кто теперь подумает о ней плохо, если что случится?

Утром 17 марта Евпраксия и Конрад вновь отправились на прогулку. Пригревало солнце, зеленела листва, птицы распевали на ветках, воздух был прозрачен и свеж. Ясное голубое небо радовало глаз. Горные тропинки, по которым они спускались к реке, совершенно

уже сухие, не давали оснований для опасений, что копыта могут скользить. А река бурлила, и вода, разбиваясь о прибрежные камни, брызгала им в лицо. Мачеха и пасынок хохотали от счастья.

Им обоим в ту пору исполнилось двадцать пять. Но она выглядела лучше — худощавая, порывистая, улыбчивая; он же, грузный, неповоротливый, говорил и действовал не спеша, а ходил с одышкой. Но во время прогулок преображался, отпускал неуклюжие комплименты и пытался даже шутить. На обратном пути Адельгейда сказала: »

— Вот вернется посольство с согласием князя Ро-жера на ваш брак с его дочерью — и прогулкам этим придет конец.

— Ну, до свадьбы еще далеко, — утешительно отозвался Конрад. — Если сговорятся, то ее назначат на будущую весну. Значит, сможем нагуляться как следует.

— Я ведь не о свадьбе одной. В мае состоится ваша коронация, вы поселитесь в Павии... Ну а я — неизвестно где.

— Тоже в Павии. Неужели не составите мне компанию?

— Вы меня приглашаете?

— Ну, само собой. Мой дом — это ваш дом.

Государыня залилась румянцем:

— Конрад, я сгораю от счастья! У меня нет слов...

Принц ответил ласково:

— Вы же знаете, ваше величество, как я вас люблю... по-сыновьи, по-братски... И не вы, но я сгораю от счастья, что смогу и впредь оказывать вам знаки внимания... совершенно невинные и безгрешные, лишь от чистого сердца.

— Я теперь спокойна за свое будущее. Ну, по крайней мере, на этот год, до приезда княжны Констанции — вашей невесты.

— Что изменит Констанция? Ничего ровно. У меня нет сомнений, что она будет уважать вас как мачеху.

— Дал бы Бог, дал бы Бог... — Евпраксия вздрогнула: — Вы заметили или показалось?

Немец удивился:

— Я не понимаю...

— Лошадь подо мной странная какая-то. Вроде припадает на правую заднюю ногу. Ой! Вот видите?

— Да, слегка качнулась. Пустяки, бывает.

— Нет, смотрите, смотрите...

Оба поднимались по довольно крутой тропинке — несколько человек охраны и свиты спереди и сзади. А кобыла под государыней то и дело дергалась и мотала головой — вроде в недовольстве. Конрад произнес:

— Вот сейчас поднимемся на площадку, и велю заменить вам конягу.

— Господи, да она сползает... Помогите, помогите! Дайте руку! — Но схватиться, к сожалению, не успела и, качаясь в седле вместе с потерявшей равновесие лошадью, стала падать в пропасть.

Кто-то из придворных бросился за ней, ухватил за плащ, но свалился тоже. Впрочем, этот жест все-таки помог Евпраксии полететь отдельно от туши животного и смягчить удар. Нет, сознание все-таки она потеряла, вывихнула руку и поранила голень; но осталась жива, не сломав ни одну из костей. Синяками и ссадинами отделался и спаситель-придворный. Их обоих вынесли на тропу, привели Адельгейду в чувство. Конрад охал, ахал, а потом, видя, что она вне опасности, даже прослезился. Причитал:

— Слава Богу! Я едва не умер от страха за вашу жизнь.

Государыня слабо улыбнулась:

— Я сама от страха чуть не умерла...

— Провидение вас спасло.

— Не иначе... Да, со мной такое впервые — чтобы лошадь потеряла сознание!..

— Не исключено, чем-то заболела... или отравилась...

— Или отравили...

— Ой, не думаю. Вечно вам мерещатся какие-то ужасы.

— Поживите-ка с вашим папочкой — и не то подумаете еще!

Принц внезапно обиделся:

— А при чем тут он? Вот уж никакой связи!

— Как, а Берсвордт?

— Но она уехала же третьего дня!

— Отравила лошадь, а потом благополучно унесла ноги.

— Не придумывайте, пожалуйста! Я, вы знаете, не люблю ни отца, ни Лотту. Но не думаю, что они настолько хитры.

— И напрасно.

Впрочем, разумеется, никаких улик обнаружить не удалось: вызванный по приказу Матильды лейб-медик, препарировав тело умершей кобылы, не нашел следов яда. Конрад был уверен в невиновности каммерфрау, Ксюша говорила, что чувствует — это дело ее рук, а Матильда занимала промежуточную позицию — обвинять не имела оснований, но и подозрений не отвергала; говорила, что с Лоттой ухо надо держать востро.

Травмы у Опраксы быстро сошли на нет. А вернувшийся из Швабии Вельф сразу перевел их внимание на другое.

Два месяца спустя,

Италия, 1094 год, весна

Адельгейда, узнав, что собор немецких епископов рассмотрел ее жалобу и составил воззвание к Папе Римскому, не обрадовалась, а, наоборот, разрыдалась. Потому что в душе надеялась: либо аббатиса не захочет разоблачения брата, либо германское духовенство не сочтет мотивы ее протеста справедливыми, вескими и скандал как-то рассосется, а саму императрицу оста-

вят в покое. Но теперь ей грозил публичный допрос на каком-нибудь из новых соборов. Как же вынести его? Как затем пережить последующий позор?

Государыня стенала, жалуясь служанке:

— Паулина, ты знаешь, я в отчаянии. У меня ум заходит за разум. На Руси говорят: «Из огня да в полымя!» Или же: «Как кур во щи!» Не пойти на допрос не посмею — ибо оскорблю тем самым маркграфиню Матильду и герцога Вельфа. И пойти не могу — ибо тем разоблачу Генриха. Он, конечно же, негодяй, только разве моя вина, что люблю негодяя? Понимаю разумом: надо вырвать его из сердца, а душа болит, ноет, плачет, потому что продолжает любить... Тот, кто любит, прощает...

— Вы готовы ему простить все его паскудства? — спрашивала Шпис.

— Нет, конечно. То есть я не знаю. Не простить, но и не вредить. Пусть живет, как может. Как рассудит Бог. Без моих свидетельств.

Немка говорила:

— А почем вы знаете волю Божью? Может, Он и выбрал вас в качестве орудия? Через ваши свидетельства хочет отстранить Генриха от власти?

— Ты считаешь, я должна выступить?

— Я считаю, что вам следует полностью отдаться воле Провидения. Как решит Создатель, так оно и выйдет. Если сложится, значит, сложится. Если же Господь не желает удаления его величества от дел, то и не допустит ваших выступлений.

Евпраксия вздыхала:

— Ты такая умная, Паулина, что не мне, а тебе надлежало бы сделаться императрицей.

Та смеялась:

— Скажете тоже, ваше величество! Я ведь только так, по-житейски болтаю. Вроде со стороны смотрю. Чисто отвлеченно. А случись самой принимать решения, от которых зависели бы судьбы людей, забоялась бы сразу. Никакой власти не захочешь, никаких богатств. Мне бы что? Просто выйти замуж удачно, чтобы жить безбедно, нарожать детишек — мал мала меньше — только и всего. А высокие материи не по мне. Голову сломаешь.

— Вот и у меня голова пухнет от забот.

Вскоре замок в Каноссе удостоил своим визитом Урбан II. Ехал он из Рима в Милан, где ему предстояло короновать Конрада. Папа был маленький и пухленький, бегал на коротких ногах и размахивал детскими ладошками. Вместе с тем черная щетина густо перла из его подбородка, заставляя понтифика бриться два раза в день. Маркграфиня Тосканская рассказала ему об участи убежавшей императрицы и затем представила саму государыню. Адельгейда была одета в темные тона, шла, потупив взор, и, приблизившись к первосвященнику, встала перед ним на колени. Тот, растрогавшись, протянул ей руку для поцелуя. Облаченный в белое, сидя в высоком кресле, Папа ногами не доставал до земли и поэтому выглядел несколько комично.

— Вот ходатайство германских епископов. — Маркграфиня Матильда протянула ему трубочку пергамента. — А ее величество выражает готовность выступить на церковном соборе и ответить на любые вопросы.

Евпраксия молча кивнула.

— Да, конечно же, — отозвался Урбан, — это очень ценно. Нам необходимо покончить с ересью. Пусть расскажет нам об их сборищах, об обряде посвящения — как он, я забыл, у них называется?

— «Пиршество Идиотов», — подсказала Матильда.

— Надо же такое придумать! В чем он заключается? Вроде «черной мессы»?

— Хуже, ваше святейшество, — покраснела Ксюша. — Вроде Содома и Гоморры, вакханалия и разврат.

— О, Святая Мадонна! — осенил себя крестом Папа.— А скажите, ваше величество, правда ли, что Генрих предлагал Конраду взять вас как мужчина?

— К сожалению, правда. Конрад не посмел, и они поссорились.

— Значит, слухи безосновательны? Между вами и пасынком нет любовной связи?

— О, как можно! Мыслимо ли подобное? — У Оп-раксы краска залила даже шею.

— Счел необходимым спросить. — Папа развел короткими ручками. — Извините, если вдруг невольно обидел. Но предупреждаю, ваше величество: на соборе, при разбирательстве, мне придется задавать вам вопросы и пострашнее.

— Понимаю. Буду откровенна во всем.

— Если так, вы окажете значительную услугу делу очищения католичества от возникшей скверны. От угодных сатане братств — альбигойцев, николаитов, трубадуров, катаров10... Мы объявим священную войну всем неверным, начертав на наших знаменах презираемый ими Крест. Это будет Крестовый поход за веру! Пусть горит земля под ногами врагов христианства — и в Европе, и в Азии!