Эптон Синклер - Широки врата Страница 35

— Ланни, я должна встретиться с этой женщиной!

— Мы привозили ее в Берлин несколько раз, и вероятно это можно сделать снова. В то же время, есть то, что вы могли бы сделать сами.

Он рассказал ей, как он и его жена посетили разных медиумов в Берлине в одно и то же время, и получили то, что было названо «встречным — соответствием». То есть, составив вместе два сообщения, в этом случае они получили стих из Библии. Одна из этих женщин медиумов была слишком модной и дорогой, но другая была бедной и малоизвестной. Ланни выписал из своего блокнота и дал ее имя и адрес Труди.

«Не говорите ей много слов», — посоветовал он. — «Если она спросит, дайте вымышленное имя. Заплатите ей пять марок или ту таксу, что она берет, и сидите и слушайте, что она говорит».

Сразу марксистская совесть Труди Шульц стала беспокоить ее. — «Ланни, кажется, безнравственно тратить деньги на такие вещи, когда в них нуждается дело!»

«Я заинтересован в этом вопросе», — с усмешкой ответил молодой богач. — «Я делаю это обязательным, как литр молока каждый день! Кстати, я вижу, вы его пьёте, это видно по вашему лицу».

Ланни отдал своему другу деньги, которые принес, а затем высадил ее в непосредственной близости от станции метро, с которой она могла добраться до своего дома. Затем он отправился на запад, и когда выехал в поле, он остановился и развернул документы, которые Труди оставила ему. Груз опаснее, чем несколько канистр с нитроглицерином. С помощью автомобильных инструментов он снял покрытие с задней части рамы картины и разложил документы по задней части холста, а потом поставил крышку на место. Назвать это идеальной работой было нельзя, но он рассчитывал на бесценную купчую на бланке министра-Президента Пруссии и официальные печати и штампы, которые в подавляющем большинстве впечатляют каждого немецкого чиновника.

Он ехал не в Париж, а в Амстердам, опрятную и хорошо спланированную столицу на безопасном расстоянии от Нацилэнда. Пока он ехал, он пытался себе представить все возможные трудности, которые могут возникнуть на границе, и репетировал то, что он будет делать и говорить в связи с этим. Это были не самые лучшие мысли для холодной январской снежной дороги, требующей осторожности за рулем. Он решил взять самый надменный тон, подобающий его дорогому автомобилю, безупречной одежде, и, прежде всего, его почти божественным документам. Ни при каких обстоятельствах он не разрешит никому прикоснуться невежественными руками к драгоценным картинам. Он обрушит на них настоящий торнадо из Donnerwetter и будет угрожать немедленным разжалованием тому, кто осмелится не выполнить его команды.

Он вынудит это лицо связаться немедленно по телефону с офицером штаба министра-Президента. А если в этом ему будет отказано, то Ланни свяжется с ним сам.

Но все эти беспокойства оказались совершенно напрасными. Таких трудностей просто не бывает при deutsche Zucht und Ordnung. Изящный автомобиль остановился перед шлагбаумом, который преградил дорогу. Водитель вышел и направился к чиновникам, которые вышли с поста. Было темно, и падал снег. Ланни отбрасывал тень, пока стоял в лучах фонарика. Он резко вскинул правую руку и с пафосом произнёс: «Хайль Гитлер!» Ему ответили. Это было обязательно и делалось автоматически. Он опустил руку и на своём лучшем немецком объявил: «Я искусствовед». К счастью у немцев есть полноразмерное и впечатляющее слово, Kunstsachverständiger, что буквально переводится, как «распознаватель художественных ценностей». Он продолжал: «Я прибыл в Берлин по просьбе министра-Президента генерала Геринга и купил у него два художественных произведения, которые находятся у меня в машине. Обер-лейтенант Фуртвэнглер из штаба министра-Президента сказал мне показать вам эту купчую на эти произведения в качестве доказательства, что это действие совершено в соответствии с приказом — „befehlmässig“, ещё одно впечатляющее слово». — «Вот мой паспорт и моё разрешение на выезд, который был подписан в офисе министра-Президента».

— «Sehr wohl, mein Herr». Они наперебой старались ему угодить. Ничего более важного не происходило здесь в течение многих недель. — «Will der Herr nicht hinein kommen?[54]»

«Я подожду здесь и разомну ноги», — сказал Ланни. — «Хайль Гитлер!»

«Хайль Гитлер! Хайль Гитлер!» — Они даже не спросили, вывозит ли он деньги или что-нибудь еще, что было Verboten. Они заспешили вовнутрь, и никогда документы не проверялись и печати не ставились так быстро. Пришли другие глянуть на прекрасный автомобиль и прекрасного Герра, который всего несколько часов назад был рядом с Божеством. Не с Эль Шаддаи, Грозным, а с Тевтонским Одином, Богом неистовых воинств. Документы были возвращены с поклонами. Ланни взял их и положил их с медленным достоинством во внутренний карман. Он сел в машину, шлагбаум был поднят, и он въехал в Koningrijk der Nederlanden[55].

Устроившись в уютном номере в отеле Амстел, Ланни в полночь позвонил Эрику Вивиану Помрой-Нилсону в поместье «Плёс». Теперь он чувствовал себя в безопасности, если гестапо не следило за ним в Берлине, то вряд ли они будут делать это здесь. «Прости, если я тебя разбудил», — сказал он. — «Я в Амстердаме по картинному бизнесу, а Ирма ждет меня в Париже. У меня есть кое-что, что требует твоего совета. Не можешь ли ты и Нина сесть на паром в Харидже завтра вечером? Я буду ждать вас утром в Хук-ван-Холланде и отвезу вас в Париж, и там проведём хорошо время».

«Вот это сюрприз!» — сказал сын баронета.

— Я не могу всё объяснить, но это важно, и ты поймешь, когда мы увидимся. Ничего об этом Нине не говори, а просто назови это путешествие каникулами, и позволь мне платить по счетам. Ваше присутствие стоит во много раз больше для меня. Если она не может поехать, найми кого-нибудь отвезти тебя в Харидж и позволь мне заплатить за это.

— Ты, наверное, продал много картин, старина! Договорились!

Ланни позвонил жене и рассказал ей об этой договоренности. Она сказала: «Добро!» и не почувствовала никакого удивления, потому что люди прыгали туда и сюда в поисках удовольствий. Она сама только что вернулась с вечера в театре с Дени де Брюином. Ланни сказал: «Фуртвэнглер шлёт тебе свои комплименты, я считаю, ты его завоевала». Он засмеялся, потому что мог себе представить, какую гримасу она сделает. Она смотрела на нацистского офицера как на то, что немцы называют Emporkömmling, или «мелким выскочкой».

В номере Ланни были две картины, которые принёс с собой, и теперь он снял покрытие с задней части одной и провел большую часть ночи за изучением фотографий двадцати четырех листов, тщательно отобранных. Он подумал: «Если это не расшевелит британцев и французов, то они заслуживают того, что их ждёт». Он подумал об образцовом авиазаводе, который строил его отец, и у него появилось желание поехать и помочь. Но нет, то, что он делал, будет лучше. Он создаст большой тревожный колокол и заставит его звонить!

Он проспал ночь на документах, а утром он взял иглу и нитку у горничной, самое трудное было убедить ее не делать работу за него! Он зашил документы в нескольких местах подкладки своего пиджака, а затем, чувствуя себя китайцем в национальном костюме, руководил швейцаром, который снёс картины вниз в подвал отеля и упаковал их отдельно в два деревянных ящика. Картины были должным образом застрахованы и отправлены. После чего Ланни отправился на прогулку по этому прекрасному старому городу замёрзших каналов и заснеженных деревьев.

В Рейксмюзеуме любезная администрация предоставила посетителям удобные покрытые плюшем скамейки, на которых любители живописи могли часами сидеть и изучать тонкости нескольких великих мировых шедевров. В течение своей жизни создателя этих работ не слишком высоко ценили. Он умер банкротом в нищете, но теперь был прославлен, и его лучшие работы были размещены в отдельных помещениях с достаточным пространством и идеальным освещением. В благоговейном молчании Ланни мог погрузиться в прошлое, триста лет назад, вообразив себя разговаривающим с пятью «Синдиками»[56], членами общества производителей ткани. Эта ассоциация делала хорошую ткань, а из нее их портные делали хорошую одежду. Эти пять джентльменов надели всё лучшее, а их жены проследили за тем, чтобы все их аксессуары соответствовали случаю, в то время как эксцентричный гений по имени Рембрандт ван Рейн увековечивал их черты и фигуры. Они смотрели на Ланни с такой жизненной непосредственностью, что он был готов позволить им говорить, так как был уверен, что это будет стоящий разговор. Они, очевидно, были образованными джентльменами, которые знали, как использовать свои богатства, и чьи идеи отнюдь не ограничивались качеством и ценами на ткани.