ГАРРИ ТАБАЧНИК - ПОСЛЕДНИЕ ХОЗЯЕВА КРЕМЛЯ Страница 35

Слушая секретный доклад Хрущева, многие плакали. У одних это были слезы раскаяния и стыда. Другие плакали от сознания собственного бессилия. Третьи оплакивали свое легковерие и невозвратимость утрат. Оплакивали и смерть веры, если у кого-то еще оставалась вера в ’’социальную философию марксизма”. После того, что рассказал Хрущев, верить в это нормальному человеку было невозможно. Но все ли обладают способностью мыслить нормально?

Позднее, когда находясь уже не у дел, Хрущев диктовал свои воспоминания на магнитофонную пленку, он вновь обратился к тому, о чем говорил в феврале 1956 года, и высказался еще более откровенно: „Сталиным были совершены преступления, которые были бы наказуемы в любом государстве мира, за исключением фашистских государств, как, например, Гитлера и Муссолини”.

Среди гостей XX съезда находился и венгерский диктатор Ракоши, сразу понявший, что только что прослушанный доклад наносит удар и по нему, но поверить, что это всерьез, он не может. Вернувшись в Венгрию, он доверительно сообщает друзьям: „Через несколько месяцев Хрущев будет объявлен врагом народа и все войдет в норму”.

Андропову известно лучше соотношение сил в верхах, и он знает, что Ракоши надеяться не на что. Как бы он сам ни жалел о сталинских временах, он понимает, что о возврате к ним в Венгрии теперь не может быть и речи. Самое большее, на что он может рассчитывать, это не упустить контроль, помешать развитию событий в нежелательном для советского руководства направлении. Он внимательно следит за их ходом. В этом ему немалую помощь оказывает третий секретарь посольства Владимир Крючков. Запомним это имя. Оно станет широко известным во времена Горбачева.

От Андропова беспрерывно поступают депеши. Между тем, обстановка в Венгрии накаляется, и советский посол приходит к неизбежному выводу. Несомненно, он долго раздумывает , стоит ли писать об этом в Москву, не повредит ли это его карьере, и если писать, то как. Наконец развитие событий не оставляет ему больше времени для раздумий, и Андропов пишет: оставка Ракоши неизбежна. Если он не будет смещен в ближайшие дни — тогда революция.

В этом он ошибся. Надвигающуюся революцию уже ничто не могло предотвратить.

В Кремле поняли, что положение действительно серьезно. В середине июля в Будапешт прибывает Микоян. Под его руководством проводится заседание венгерского ЦК. Ракоши смещают и заменяют Эрне Герэ.

Но ни манипуляции Андропова, ни его интриги, ни смещение Ракоши и его бегство в Советский Союз не могли остановить недовольства, давно уже охватившего все слои населения. Пришедший на смену Ракоши Э. Герэ был так же ненавистен, как и его предшественник. Ведь это он возглавлял венгерское НКВД в самые мрачные сталинские годы.

Э. Герэ собирается править, опираясь на тех, кого знает, кому доверяет, кто предан лично ему, — на „чекистов в желтых ботинках”. Весьма кстати приходятся такие его качества, как беспринципность, жестокость, умение действовать без оглядки на собственную совесть и, не считаясь с жертвами, идти к цели и тем обеспечить сохранность режима. Андропов впитывает все это. Для него то, что он наблюдает, не проходит бесследно, оказывая огромное влияние на формирование его взглядов. Когда придет время, он вспомнит об этом, а сейчас он делает решающий вывод: если все это не помешало, а, скорее, наоборот, способствовало возвышению Герэ, если в Кремле не видели ничего предосудительного в том, что во главе венгерской компартии станет бывший полицейский, чье имя ассоциируется у всех с образом палача, то почему это будет предосудительно, если такой человек станет во главе советской компартии?

Наконец, долго зревшее недовольство прорывается наружу. Вечером 22 октября Андропову доносят о только что переданном делегацией будапештских студентов венгерскому радио меморандуме. В нем есть и требование о выводе советских войск. Передать этот пункт меморандума радио отказалось. Началась беспокойная ночь. Утром становится изв-вестно о громадной толпе, запрудившей площадь перед зданием радио. Студенты, а с ними и вся площадь, настаивают на своем требовании. Вдруг раздаются выстрелы. Вначале никто не понял, откуда они. Но стреляли из окон здания секретной полиции. Мирная демонстрация мгновенно превратилась в открытое восстание. Вызванные воинские части отказались выступить против восставших, и многие солдаты и офицеры присоединяются к ним.

В советском посольстве узнают, что на одной из будапештских площадей восставшие сбросили с пьедестала статую Сталина. Теперь советскому послу ясно, что ему придется иметь дело с народной революцией. История явно смеялась над ним. Ему, представителю государства, всегда провозглашавшего себя защитником народной революции, теперь предстояло выступить в роли ее душителя.

Он ведет долгие переговоры с новым правительством. Возглавляет его опять тот самый Имре Надь, в смещении которого Андропов принимал активное участие. Теперь ему приходится сохранять хорошую мину при плохой игре, но выдержки он не теряет и по-прежнему продолжает улыбаться.

Он наблюдает, как рушится и рассыпается в прах, казалось бы, такая монолитная венгерская компартия. Она просто перестает существовать. Для преданного партаппаратчика Андропова это тяжелый удар. Рассыпался и аппарат секретной полиции. За ее сотрудниками, от которых столько натерпелись, шла настоящая охота. Узнавали их по желтым ботинкам и, поймав, вешали вниз головой на фонарных столбах. Столько лет бывший жестоким по отношению к своему народу режим не мог ожидать иного отношения к себе. Режим сам культивировал жестокость, воспитывал ее, поощрял и гордился ею. Теперь он пожинал посеянные им плоды. Отказалась подчиняться приказам и армия. Рухнули все точки опоры. В эти минуты советский посол предпринимает лихорадочные усилия. Он ищет на кого бы опереться, чтобы все-таки сохранить режим. Но никого найти не может.

Объявляют о разрыве с Москвой профсоюзы. И уже не студенты, а правительство страны требует вывода советских войск. В Будапешт прилетают Микоян и Суслов. В первые секретари партии выдвигают недавно освобожденного из тюрьмы Яноша Кадара, однако восставших это не успокаивает. Рабочие останавливают заводы и записываются в отряды национальной гвардии.

В Москве царит замешательство. Как вспоминает Хрущев, там не могли решить, как поступить. Применить ли силу и подавить восстание или ждать образования просоветской группировки. Наконец, прибегли к хитрости. Советской армии отдается приказ покинуть столицу. В то же время по-прежнему находящиеся в Будапеште Микоян и Суслов выжидают. Они полагают, что пострадавший от режима Кадар сумеет повернуть события в желательном для них направлении, и, не торопясь, ведут переговоры. Вскоре „Правда” сообщает об их успешном окончании. При этом газета добавляет, что ни у кого не может вызвать возражений программа демократизации, если власть остается в руках коммунистической партии. Подобные заверения создали впечатление, что советское руководство согласилось предоставить события их естественному ходу. Но такое впечатление могло создаться только у весьма наивных, тех, кто не знал советского руководства, кто хотел верить в им самим выдуманные иллюзии. Югославский посол в Москве Велько Мичунович, прочитав сообщение в „Правде”, вспомнил, что Хрущев еще в июле дал ему недвусмысленно понять, что „если положение ухудшится, мы решили использовать все имеющиеся в нашем распоряжении силы, чтобы предотвратить выпадение Венгрии из советского блока”.

Если бы в поздние ночные часы кто-нибудь заглянул в кабинет посла, он бы увидел две склонившиеся над бумагами и картами, о чем-то неслышно совещавшиеся фигуры. В свете ламп бегали по стенам их тени, высокие, худощавые, жестикулирующие. Засиживались в кабинете до утра. Так как во время этих ночных бдений Суслов избрал своим собеседником Андропова, то можно сделать вывод, что их точки зрения в главном не расходились. Размышляя над тем, как направить события в выгодном Советскому Союзу направлении, Суслов меньше всего думал об интересах венгров. Его отнюдь не смущало, что предлагаемый им план действий ведет к еще большему обострению положения. Это и было его целью, как о том пишет в своих воспоминаниях Мичунович. Суслов стремится спровоцировать венгров на решительные действия и получить повод ввести армию и утопить восстание в крови.

Ставший из союзника непримиримым советским врагом, Энвер Ходжа так описывает то, что происходило в те дни: „Советский посол, некий Андропов, позднее сделавший карьеру и не раз применявший грязные трюки против нас, оказался окруженным со всех сторон контрреволюционерами (так албанский диктатор называет восставших). Они действовали настолько смело, что выгнали его вместе со всем составом посольства на улицу, где он и находился в течение нескольких часов... Этот агент под маской посла закрылся в посольстве и не осмеливался высунуть своего носа наружу”. В этом рассказе интересно, что Э. Ходжа, которому тогда были известны многие кремлевские секреты, утверждал, что уже в то время Андропов был человеком КГБ.