Ольга Рогова - Богдан Хмельницкий Страница 35

– Пан гетман видит, я был прав!

– Это мы еще проверим! – ответил Потоцкий. – Ты, кажется, русский? –обратился он к драгуну.

– Русский, пан гетман, – отвечал солдат.

– Ну, так ты лжешь! – крикнул Потоцкий. – Ты подослан казаками; вам хочется выманить нас отсюда. Ведите его в тюрьму! – крикнул он слугам.

– Смилуйтесь, пан гетман! – завопил драгун. – Я не изменник, я едва дотащился сюда…

– Под стражу, под стражу его! – закричали паны. – Как это возможно, чтобы из всего войска ушел только один, да и тот пешком… Он говорит, что бежали многие, где же они? Нет, это, наверное, изменник.

Калиновский молча качал головой. Слуги схватили драгуна и увели его. Паны долго еще шумели и спорили, строя различные предположения относительно появившегося шпиона. Только поздно за полночь все разошлись по своим палаткам.

Прошло несколько дней, и стали возвращаться партии, разосланные на разведки. Дальше всех заехал пан Гдешинский, и то, что паны от него услыхали, далеко их не успокоило.

– На несколько миль кругом все опустело, – рассказывал он, – повсюду мы встречали шайки вооруженных людей, в каждом местечке, в каждой деревушке заготовлены припасы. Очевидно, что хлопы попрятались и ждут удобного момента, чтобы перерезать всех панов.

– Пан коронный гетман! – проговорил Калиновский. – Будешь ли ты и теперь медлить?

На этот раз и остальные паны поддержали Калиновского. Потоцкий должен был двинуться вперед, в степь. Он выслал несколько отрядов, но, к великому удивлению, они точно в воду канули. Калиновский и несколько панов, поддерживавших его, умоляли гетмана двигаться быстрее.

– Я и то раскаиваюсь, что послушал панов начальников и выступил в такой недостойный поход. Против кого идем мы с такой силой? Против хлопов. Да их бы следовало плетьми разогнать, а не оружием…

Но не успел он договорить своей речи, как несколько жолнеров подвели к нему тяжело раненого шляхтича, едва державшегося на ногах.

Это случилось во время одной из стоянок и все начальство было в сборе, все ожидали приказаний коронного гетмана для следующего дня. Появление раненого всех взволновало; это был уже не русский, не солдат, его словам можно было вполне поверить, и все затаили дыхание, ожидая, что он скажет.

– Откуда ты? – спросил Потоцкий.

– Бога ради вина… – задыхаясь, проговорил шляхтич.

Несколько человек бросились к столу, где стояли вина и закуски. Выпив залпом чарку, раненый немного ожил и начал свой рассказ:

– Все войско погибло… И казаки, и драгуны изменили… Обоз взят… Шемберк, Чарнецкий, Сапега и много других доблестных воинов в плену… А сын твой…

Голос шляхтича задрожал, он, видимо, боролся с необходимостью передать такую печальную весть отцу.

– Говори скорее! – торопил Потоцкий.

– Он тоже взят в плен, – проговорил шляхтич, переводя дух…

– Значит, жив? – радостно спросил Потоцкий.

– Был жив, когда я бежал…

Но теперь, наверно, душа его на небе… Я оставил его умирающим…

Потоцкий зашатался и схватился за спинку кресла. Паны побледнели и с минуту продолжалось тяжелое молчание.

– О, сын мой" – воскликнул Потоцкий, – на то ли ты принял начальство, чтобы булаву променять на могильный заступ?

Глухие рыдания вырвались из его груди, у всех на глазах стояли слезы. – Далеко ли неприятельское войско? – спрашивали раненого.

– Близко, близко! – говорил раненый, с содроганием оглядываясь, как будто он уже видел неприятеля за собой. – Я едва ушел от них. Через несколько дней они будут здесь, их много и татары с ними…

Потоцкий собрал совет. С вытянутыми, печальными лицами сидели паны и не знали, что посоветовать.

– Наполовину наше войско состоит из хлопов, – говорили они. – Как увидят Хмельницкого с силой казацкой, либо убегут, либо перейдут на его сторону.

– Об этом надо было думать раньше, – запальчиво возразил Калиновский, – не следовало давать Хмельницкому усилиться, надо было двинуться в поле вовремя; теперь же у нас одно спасение – запастись мужеством и идти дальше вперед на врага…

Если бы Калиновский не посоветовал идти вперед, Потоцкий и сам поспешил бы сразиться с убийцей своего сына, но теперь он ни за что не хотел согласиться с польным гетманом и настаивал на необходимости держаться на месте.

– Не пойду в степь, – упрямо говорил он, – пусть вся сила татарская придет сюда, войска у меня достаточно, а с казаками мне воевать не впервой…

– Не устоять нашему войску против казаков и татар, – возразил Корецкий, нам придется отступать в виду неприятеля, по голой степи… Если это отступление затянется, мы умрем с голоду. Не благоразумнее ли теперь уже отодвинуться к городам, чтобы не иметь недостатка в припасах?

Мнение Корецкого было поддержано большинством панов. Потоцкий, разгоряченный в начале заседания горилкой, – он ею заливал горе по сыне, –теперь значительно поостыл и согласился с мнением большинства.

– По мне хоть бы и отступить, лишь бы вперед на идти.

Калиновский топнул ногой с досады и проворчал какое-то проклятие.

– Пан гетман, как старуха на базаре, двадцать раз меняет свое мнение…

– А пан Калиновский – выскочка, суется туда, где его не спрашивают, –отпарировал Потоцкий. – Ваше дело исполнять мои приказания.

– Пусть меня повесят, если я с этих пор исполню хоть одно нелепое гетманское приказание! – прокричал Калиновский, с шумов выходя из палатки. – И повесят! – послал ему в след Потоцкий, побагровев от гнева. Войску отдан был приказ готовиться к обратному походу, а Гдешинского послали снова на разведку.

Через три дня, когда Потоцкий стоял у Корсуна, Гдешинский вернулся и объявил, что Хмельницкий с Тугай-беем уже переправились через Тясмин и находятся верстах в сорока от Корсуна. Потоцкий решился дать сражение, так как другого исхода не было. Войско засуетилось, нашли какие-то старые окопы в поле между Корсуном и Стебловым, приготовили насыпи, поставили пушки… Пан коронный гетман разослал отряды в соседние местечки и хутора, приказав сжечь их дотла.

– Что делает пан гетман? – возражал Калиновский. – Не затем ли он двинул сюда войска, чтобы не умереть с голоду, а теперь сам себя лишает всякой помощи!..

– Жаль, что я не спрашиваю советов пана Калиновского, – гордо отвечал гетман и, обращаясь к начальникам отрядов, ожидавшим его приказаний, прибавил, – не жалеть никого и ничего, все русское жечь, резать, вешать и расстреливать! Эти презренные хлопы только и ждут пристать к Хмельницкому; чем больше мы их уничтожим, тем лучше…

– Да посмотрите же, – горячился Калиновский, – слепота на вас что ли напала: вы позади себя оставили яры, а впереди у вас возвышенности; вы сами себя заключили в засаду.

Но Потоцкий ничего не хотел слушать, он даже не удостоил Калиновского ответом, повернулся и ушел к себе в палатку. Через несколько часов страшное зрелище предстало перед польским лагерем: все окрестные местечки и хутора были объяты пламенем: началась страшная бойня, рассвирепевшие жолнеры истребляли не только мужчин, но даже женщин и детей. Кто мог –спасался и прятался по оврагам, но таких было немного: за бежавшими гнались жолнеры, настигали их и предавали мучительной смерти.

В польском же лагере, несмотря на храбрившихся панов, на всех напал страх, особенно, когда разнеслась весть, что передовой трехтысячный отряд драгун перешел к Хмельницкому.

– Не будем стоять за панов, – говорили слуги. – Что нам за охота подставлять свои шеи под казацкие сабли…

Паны не могли этого не слышать и со страхом ожидали приближения неприятеля.

На другой день утром, в понедельник, показалась на горизонте пыль: появился Хмельницкий с татарами.

– Гляди, гляди! – указывали один другому жолнеры, – их тут тысяч сто, если не больше! Перебьют они нас, а кого не убьют, татары захватят в плен. На самом деле казаков было только пятнадцать тысяч, не считая четырех тысяч татар Тугай-бея. В первый день Хмельницкий не хотел давать решительного сражения. Татары несколько раз бросались на поляков, но поляки каждый раз отражали нападения. Тугай-бей важно проехал мимо польских шанцев, не обращая внимания на выстрелы; он повернулся лицом к полякам, чтобы все могли его видеть, и, доехав до конца укреплений, медленно повернул коня к казацкому табору. Полякам уже не раз приходилось иметь дело с Тугай-беком; про дикого татарского богатыря сложили не одну песню, а матери его именем пугали своих детей. Один вид его уже нагонял страх.

– Ему нечистая сила помогает, – шептали солдаты, – смотрите, его и выстрелы не берут.

Кучка татар выехала на герцы, из польского лагеря тоже повыскакивали наездники; но этот турнир еще не походил на сражение, казалось, что и та и другая сторона фехтует для своего удовольствия, только падавшие трупы да осиротелые кони, метавшиеся по степи, говорили, что дело идет о жизни и смерти. Несколько татар попались в плен; один их них оказался переводчиком. Этот бут (переводчик), по-видимому был переодетый казак. Когда его стали пытать, чтобы выведать о войске, тот показал, что татар сорок семь тысяч, а казаков больше пятнадцати тысяч. К вечеру всех этих пленников вывели перед окопы и отрубили им головы.