Федерико Андахази - Город еретиков Страница 35

III

Город еретиков

1

Со временем даже сами обитатели селения заменили название Велайо на Вильявисьоса, и это словечко превратилось в его официальное наименование: Вильявисьоса Астурийская. Конечно же, и Аурелио, и Кристине, и всем, кто там жил, было известно, что Испания не лучшее место для основания подобной общины. И все-таки надо сказать, что в Астурии в ту эпоху давление со стороны Церкви ощущалось совсем не так сильно, как во Франции. Пиренейский полуостров пока еще не был пылающим костром инквизиции, в который он превратится некоторое время спустя; наоборот, в то время как семена жестокой борьбы с еретиками, начавшейся в 1223 году на Сицилии с благословения Папы и по наущению императора Фридриха Второго Гогенштауфена, вызревали на юге Италии и Франции, в Испании епархиальные епископы, как правило, отличались снисходительностью. С другой стороны, если сравнивать с областями, принадлежавшими самой Церкви, то община Велайо вполне заслуживала наименования Вильявиртуоса — Город добродетели. Так, например, в X веке Аркимбальд, архиепископ города Сенс, воспылал такой любовью к аббатству Святого Петра, что решил изгнать оттуда монахов и заменить их гаремом своих наложниц, каковых он расселил в трапезной, а кельи отдал в распоряжение своих охотничьих собак и соколов. У епископа Льежского, Энрике Третьего, было шестьдесят пять внебрачных детей, большинство из которых он зачал прямо в своей церкви. Да и потаенные мерзопакости, которые совершались в обоих монастырях, откуда сбежали основатели Вильявисьосы, не уступали безобразиям, творившимся в Содоме и Гоморре. Но все-таки слухи о разврате, который якобы царит в новой общине, и о распущенных нравах обитателей Вильявисьосы ставили графа Хихонского в неприятное положение: он не знал, как долго сможет наслаждаться финансовым благоденствием, которое обеспечивалось его молчаливым потаканием этой группе разнузданных еретиков. С другой стороны, советники дона Алонсо указывали ему на опасность того, что пример этой общины может сделаться заразительным. Что будет, ужасались они, если в соседних с нею селениях поймут, что неожиданное процветание Велайо вызвано стиранием иерархических и экономических границ между дворцом и плебсом, и тоже решат разрушить стены, отделяющие простолюдинов от богатств, которые вкушают — хотя и не производят — благородные? Понятное дело, вассалы не могли ожидать от своих хозяев той щедрости, которую проявил Аурелио. И было еще более очевидно, что хозяевам-феодалам вовсе не по нраву, чтобы их вассалы считали Вильявисьосу образцом для подражания. В итоге губернатор Велайо осознал, что небывалый всплеск налоговых сборов, которые он использовал в основном на личные надобности, мог обернуться против него, если его собственные ленники поймут, насколько для них более выгодно строить отношения по примеру Вильявисьосы. Советники убеждали графа, что число крестьян заметно превосходит размеры любого войска и что, если они соберутся в одну ватагу, удержать их будет невозможно. Нет, определенно, община Велайо не должна была служить примером для подражания — больше того, ее надлежало подвергнуть примерному наказанию. Однако чтобы не превратить жителей Вильявисьосы в безвинные жертвы, в глазах соседей их следовало представить кошмарным воинством Сатаны. Само название Вильявисьоса и бесконечные волны слухов вокруг нее, разумеется, играли на руку графу Хихонскому. Его советники прекрасно понимали, что нет средства лучше, чем обвинение в грехе, чтобы сплотить войска во имя Божьего гнева и таким образом сохранить в неприкосновенности сундуки с деньгами. А еще, хотя дон Алонсо пока об этом не знал, вскоре ему предстояло обрести неожиданного союзника.

Лирей, Франция, 1349 год

В Лирее, по другую сторону реки Виакабы, Жоффруа де Шарни просиживал ночи без сна, изобретая Христову плащаницу, — и вот его ушей достигло известие, что его дочь находится в Испании, где возглавляет сообщество еретиков. Герцог не стал терять ни минуты: он тотчас же мобилизовал небольшое, но хорошо вооруженное войско и, словно это был знак судьбы, снова двинулся курсом на Астурию. Теперь он был полон решимости покончить с источником всех своих несчастий, которые можно было свести к одному-единственному слову: Кристина. Жоффруа де Шарни не мог допустить, чтобы та, что перестала быть его дочерью, продолжала покрывать позором его благородный род, его имя и его честь. В течение многих лет герцог поддерживал миф о своем героическом прошлом участника Крестовых походов; теперь у него появилась возможность доказать, что он способен возглавить победоносное войско. Разумеется, подвиг покорения Святой Земли нельзя было сравнивать с вторжением в маленький, абсолютно беззащитный замок без гарнизона и укреплений, так же как воинственные полчища Магомета не имели ничего общего с жалкой горсткой монахов и послушниц, никогда не державших в руках оружия. Однако Жоффруа де Шарни прекрасно понимал, что вернуть в родной город собственную дочь и передать ее в руки правосудия, чтобы она понесла заслуженное наказание, — это будет самый лучший способ доказать свою бесконечную верность Всевышнему: разве мог образцовый христианин принести большую жертву? Возможно, это был его единственный шанс доказать Анри де Пуатье свою беспримерную твердость в вере и таким образом получить разрешение на строительство церкви в Лирее.

Вновь озаренный светом надежды, Жоффруа де Шарни выступил в свой маленький крестовый поход.

2

Астурия, 1349 год

Дон Алонсо, граф Хихонский, с величайшим для себя удовольствием принял герцога Жоффруа де Шарни, прибывшего из Труа. Эти два дворянина, готовые действовать со всей возможной жестокостью, заключили военный союз, как будто они всерьез полагали, что собираются отвоевать Иерусалим от мусульманских полчищ. Коалиция двух армий насчитывала более полутысячи воинов, вооруженных саблями, копьями и мечами, все для того, чтобы выступить против горстки миролюбивых монахов и безоружных крестьян, в большинстве своем — женщин и детей. На рассвете тринадцатого июля 1349 года солдаты ворвались в маленькую деревушку, беря на приступ незащищенные домики, грабя и ломая все, что встречали на своем пути, убивая мужчин и детей и поджигая дома из соображений милосердия — ведь огонь очищает души еретиков. Нападение было таким внезапным, что у жителей Вильявисьосы не осталось времени даже на бегство; нашлись смельчаки, которые попытались защитить свои семьи серпами и косами, однако захватчики обладали таким превосходством в вооружении, что удержать их не было никакой возможности. Оставив за собой горы трупов, солдаты кинулись к замку, чтобы довершить резню. Им не пришлось преодолевать препятствие в виде кишащего пираньями рва или карабкаться по приставным лестницам, штурмуя неприступные стены; не было необходимости и сходиться в рукопашном бою с лучниками, засевшими на верхних площадках башен, или проламывать ворота тяжелыми таранами — поскольку замок был открыт для любого входящего. Продвигаясь вперед, солдаты графа и герцога безжалостно убивали всякого, кто оказывался у них на пути. Видя, с какой легкостью вершится это героическое деяние, Жоффруа де Шарни самолично возглавил победоносные войска. Полосуя мечом тела еретиков, он в каждой женщине мечтал встретить свою дочь. Но такое желание было не у него одного: растерянный Аурелио, глядя на то, как один за другим гибнут его товарищи, тоже искал Кристину. Вот что было у него на уме, когда молодой монах в отчаянии бродил по замку, оскальзывался в лужах крови, перешагивая через изувеченные тела, — тогда-то он и попался на глаза герцогу. Аурелио и Жоффруа де Шарни никогда прежде друг друга не видели. Герцог был готов обрушить стальной клинок на шею мужа своей дочери, когда Аурелио неожиданно повернулся в его сторону; и тогда, увидев перед собой этот лик, неотличимый от образа Иисуса, герцог остановил занесенную руку. Он застыл, увидев перед собою этого Христа-Пантократора, глаза его озарились светом, как если бы герцог только что стал свидетелем чуда. Заметив, о их предводитель колеблется, один из его солдат поднял меч и обрушил свою ярость на Аурелио; он уже почти что снес ему голову с плеч, но герцог успел отразить этот удар своим клинком.

— Не убивайте его! — крикнул он что было сил и приказал пленить Аурелио, не причиняя вреда.

Как только монаха связали по рукам и ногам, Жоффруа де Шарни подошел к пленнику, дал ему напиться чистой воды и, заметив на его щеке легкую рану, с большой осторожностью прошелся по ней влажным платком. Видя, что веревки, которыми связано его тело, слишком туги, герцог немного ослабил узлы и протер пораненные места. Аурелио не мог понять, по какой причине этот человек, только что без всякой пощады расправившийся с его товарищами, проявляет к нему подобное милосердие. Герцога настолько ослепила его находка, что в какой-то момент он начисто позабыл о том, что подлинной целью его экспедиции было отыскать дочь. С другой стороны, Аурелио ничуть не интересовался собственной участью: лежа связанный по рукам и ногам, он наблюдал трагическую сцену расправы и молился лишь о том, чтобы Кристине удалось ускользнуть. Но вот, к своему ужасу, он увидел ее посреди буйства коней, топтавших окровавленные тела, и ужаснулся еще больше, поняв, что Кристина стремится подобраться к нему. Она была полна решимости умереть рядом со своим супругом. Однако ничего не знала о том, что ее отец не имел ни малейшего намерения убивать новообретенного зятя. Жоффруа де Шарни вышел из своей завороженности, почувствовав на спине град ударов; он обернулся через плечо — причина всех его злополучий явилась сама, стоило лишь протянуть руку. Герцог возвел очи к небесам и возблагодарил Господа за исполнение своих желаний; его крестовый поход увенчался успехом, сказал он самому себе. Удары, которыми осыпала отца Кристина, были для него целительным бальзамом, укреплявшим его кожу и наполнившим его благословенной ненавистью. Герцог позволил себя избивать до тех пор, пока душа его не наполнилась этой ненавистью и окончательно не вышла из берегов. Так уж была устроена душа Жоффруа де Шарни: ненависть служила ему дровами, питавшими костер злости, освещавшей каждый его шаг. И тогда он схватил Кристину за горло и принялся душить со всей силой долго сдерживавшейся ярости: герцог сжимал глотку своей дочери, и им овладевало бесконечное блаженство. Аурелио мог только кричать от отчаяния, он все же пытался встать на связанных ногах; в тот самый момент, когда ему удалось приподняться, один из солдат яростно пнул его ногой, так что с его лица в грязь полилась струйка крови. Только тогда герцог оторвался от горла дочери и бросился к своему Христу, распростертому на земле. Герцог собственными руками поднял его на ноги, поинтересовался его самочувствием, при этом не переставая похлопывать Аурелио по щекам. Жоффруа де Шарни устремил взгляд на солдата, осмелившегося прикоснуться к его юному Спасителю, и мягким, спокойным голосом произнес: