Йорам Канюк - «Эксодус». Одиссея командира Страница 35

Йоси объехал все лагеря лично. Прежде всего потому, что хотел убедиться, что люди морально готовы к предстоявшему путешествию и получили все, что им полагалось. Но ему казалось не менее важным увидеть этих людей собственными глазами. Ему хотелось «почувствовать» их, понять, с кем ему предстоит иметь дело. И во всех лагерях он видел одно и то же надрывавшее ему сердце зрелище: печаль, голод и боль. Это было все, что осталось от еврейского народа.

С этого момента одним из главных героев книги будут глаза. Глаза всех тех, кто впоследствии окажется на борту «Эксодуса». Более восьми тысяч черных, голубых, впалых и подернутых туманной пленкой глаз, которые видели то, во что невозможно поверить. Именно они, эти глаза, и есть подлинная история «Эксодуса» — корабля, превратившегося в символ. Именно они — та «материя», из которой «соткан» ее текст. Именно они составляют ее суть и смысл. В сущности, вся эта история в целом и есть не что иное, как пронзительные человеческие глаза, в которых страдание смешано с надеждой, какой бы слабой она ни была. «Эксодус» не был той восторженной речью, которую Шазар когда-то произнес возле «Габимы». «Эксодус» был глазами. Глазами, раскрывшимися не только для того, чтобы по ним можно было прочитать навеки запечатленное в них неописуемо страшное прошлое, но и для того, чтобы увидеть будущее.

Именно такими были глаза плывших на «Эксодусе» детей. С некоторыми из этих детей, большинство из которых были сиротами, Йоси впервые встретился в одном из лагерей. Первое, что он увидел в их глазах, сотнях глаз, был гнев. Дети гневались на Бога своих отцов за то, что Он их покинул. Однако на Йоси — офицера еврейской армии, прибывшего к ним из Палестины, — они смотрели совсем по-другому: с надеждой, гордостью и заново проснувшейся верой в будущее.

После встречи с этими детьми — с этим, как Йоси впоследствии часто говорил, «сиротским приютом» — он уже не чувствовал такой уверенности в себе. Рядом с ними он казался себе каким-то маленьким и невольно стал пытаться вести себя подобно мифическому герою из воображаемой страны, за которого они его принимали. По сути, эта встреча стала для него судьбоносной.

Когда Йоси приехал в лагерь и увидел, что в нем нет ни единого взрослого, а есть одни только дети, лишенные родителей, он испытал очень странное чувство.

Часть этих детей была родом из Польши, и спаслись они только благодаря тому, что жили в монастырях и притворялись неевреями. При этом о маленьких детях, которые плохо говорили по-польски, заботились дети постарше; и у них был какой-то только им известный тайный код, которого не понимали даже прятавшие их монахини.

Йоси поразило это братство обреченных, которые спасали друг друга в монастырях и в лесах, среди партизан.

Условия жизни в монастырях были тяжелыми. Дров и продовольствия не хватало. От голода страдали в равной степени как дети, так и монахини. Кроме того, жизни детей постоянно угрожали разные опасности. Иногда их — за буханку хлеба — выдавали дети-неевреи, а возле монастырей их подстерегали немецкие солдаты, подозревавшие, что там укрывают еврейских детей.

Из рассказов, услышанных в лагере, Йоси узнал, что дети постарше втайне от монахинь устраивали в монастырях ночные дежурства и не спали до утра, чтобы не дать малышам пробормотать во сне что-нибудь на идише.

Братство детей, с которыми познакомился Йоси, было для него чем-то вроде тайного шифра, который ему очень хотелось разгадать. Он страшно хотел утешить этих детей, понять, чего они хотят, о чем они думают, и во время общения с ними он особенно остро почувствовал, какая огромная ответственность на него возложена.

Эти дети практически никому не доверяли. Их жизненный путь был усеян терниями, и искусство выживания стало для них профессией. За свою короткую жизнь они более или менее научились определять, кому можно верить, а кому нет (ведь от этого зависело, уцелеют они или умрут), — но, несмотря на это, выбор, который они делали, был иногда ошибочным. Настолько ошибочным, что сейчас уже не осталось никого, кто бы мог о последствиях этого выбора рассказать. Однако Йоси показалось, что ему они все-таки поверили, и эта книга как раз ставит перед собой задачу ответить на вопрос, почему они решили оказать ему доверие. Тем более что им приходилось встречаться и с другими представителями ишува — такими, которых воспитывали в духе отвращения к истории еврейского народа и которые смотрели на этих детей, да и на всех европейских евреев, как на каких-то червяков и считали, что, оставшись в живых, те совершили грех. С их точки зрения, все выжившие во время Холокоста люди были всего лишь огромной безликой массой, чем-то вроде привозимого в Палестину ненужного товара.

Некоторые из детей собственными глазами видели, как умирали их родители, у других родители бесследно исчезли, поэтому они старались крепко держаться друг за друга. Но, и собравшись вместе, они все равно оставались одинокими. С детьми, которые были бы настолько одиноки, Йоси до этого встречаться не приходилось, и, глядя на них, он невольно вспоминал свое иерусалимское детство, когда он тоже страдал от одиночества, и мать, к расставанию с которой сам себя приговорил.

Монахини быстро заметили, что каждому новенькому еврейские дети шептали на ухо какой-то тайный пароль, по которому они, по-видимому, друг друга опознавали, но что это был за пароль, монахини не знали. «Может быть, — думал Йоси, — этим паролем были слова „Шма Исраэль“»?[76] Однако в принципе это могло быть все, что угодно. Ведь в основном эти дети происходили из нерелигиозных семей. Их родителями были представители интеллигенции, которые иногда ассимилировались с поляками. Детям религиозных евреев раввины укрываться в монастырях не позволяли. Они предпочитали, чтобы те умерли. «Во славу Господа», как они говорили. Поэтому выжили в основном только дети из нерелигиозных семей. Остальные, в большинстве своем, погибли.

Дети рассказали Йоси, что старшие по возрасту не велели им креститься слишком часто, чтобы не вызвать подозрений, и что одна девочка приняла монахинь в белых одеяниях за Смерть и закричала: «Папа! Где ты, папа? Забери меня отсюда, а то эта Смерть меня убьет».

В этих рассказах о пережитых кошмарах таился, конечно, и определенный подвох. Это было нечто вроде экзамена, провокации. Дети словно хотели проверить, выдержит ли Йоси, как выдержали всё это они, или, может быть, сломается и даже захочет их ударить, и все время пристально за ним наблюдали. Однако при этом они отнюдь не упивались своими страданиями и не кокетничали. Они всего лишь излагали факты. Им просто хотелось, чтобы их снова кто-нибудь полюбил и пожалел, хотелось раз в жизни сказать вслух то, о чем говорить, казалось бы, невозможно. Потом они на многие годы замолчат. Их дети этих рассказов уже не услышат.

Свой первый документальный фильм Хаим Гури назвал «Восемьдесят первый удар». Это название навеяно показаниями Мики Гольдмана на суде над Эйхманом. Гольдман рассказал, что получил восемьдесят палочных ударов, но ему никто не поверил. «Не может быть, — сказали ему, — чтобы человек остался жив после стольких ударов». В результате ему пришлось рассказать об этом еще раз. Именно это ужасающее неверие Гури и назвал «восемьдесят первым ударом».

Рассказывая свои истории, дети словно сдергивали перед Йоси покрывала с полотен со сценами ада, и им очень хотелось, чтобы он поверил. Экзамен же, который они ему устроили, был своеобразной формой «ухаживания», попыткой завоевать его сердце. Они нуждались в его любви. Но одновременно с этим им представлялось очень важным, чтобы Йоси был достоин того высокого доверия, которое они ему оказали, чтобы понял, каково это — спрятать последний кусок хлеба, понял, каково это, когда ты стоишь в церкви, кишащей эсэсовцами, и истово молишься чужому для тебя Богу.

После того как Йоси побывал в этом «сиротском приюте», в его душе снова ожила та детская боль, которая, как заноза, сидела у него в сердце всю жизнь.

Любой ребенок хочет, чтобы его поцеловала мама и чтобы папа объяснил ему, что делать и как жить. Однако дети, с которыми встретился Йоси, были этого лишены. Правда, им попадались добрые монахини, партизаны и совестливые крестьяне, которые рисковали жизнью, чтобы их спасти, но они знавали людей и совсем другого рода.

Часть из них таили обиду на родителей, потому что им казалось, будто те их бросили. Некоторые думали, будто родители бросили их потому, что они оказались недостойны любви, и испытывали из-за этого чувство вины. Были даже такие, кто из-за мнимого «предательства» родителей, погибших в концлагере, с горя покончили с собой.

Йоси не составляло никакого труда их понять, и ему не пришлось слишком долго разыгрывать из себя этакого мифического — молчаливого и сурового — израильтянина. Но хотя дети это заметили и оценили, раскрылись они перед ним далеко не сразу.