Элизабет Чедвик - Величайший рыцарь Страница 36

– Он мерзкий лжец! Это неправда!

Генрих попытался высвободиться из рук Вильгельма. Серые глаза были полны недоверия и ярости и с гневом смотрели в глаза Вильгельма. Но Маршал крепко держал его. Он любил его, жалел и видел, что трагическая правда просачивается сквозь щит недоверия. Люди в зале замолкали, мужчины неотрывно смотрели в их сторону, опуская кубки. Вильгельм почувствовал, как Генрих содрогнулся, и эта дрожь будто вошла в его собственное тело, потом молодой человек у него в объятиях словно превратился из человеческой плоти в камень… Генрих прекратил сопротивляться и стоял, как надгробная статуя. Затем молодой король оттолкнул Вильгельма и всем корпусом повернулся к слуге. Для этого ему явно пришлось приложить усилия.

– Я на него посмотрю, – объявил он. едва шевеля губами, чтобы выдавить из себя эти слова. Жилы у него на шее натянулись, как тросы. – Маршал… Маршал, пойдемте со мной.

«Значит, ребенок», – подумал Вильгельм, следуя за Генрихом и все удаляясь от стола на возвышении. Подходя к лестнице, он подумал о хрупкой головке, которую недолго держал в ладони, об уязвимости новорожденного ребенка.

Мужчины кланялись проходившему мимо молодому королю. Тишина воцарилась только на возвышении, но разговоры продолжались в большей части зала, где гости и вассалы все еще праздновали рождение первого ребенка молодого короля. Вильгельм подал знак Болдвину. Рыцарь кивком подозвал слуг и начал принимать необходимые меры. Придется быстро отправлять посыльных, чтобы догнать других, отправленных ранее с радостной вестью.

Генрих остановился перед покоями жены. Он тяжело дышал после подъема по лестнице. Выражение лица оставалось застывшим, но Вильгельм видел, что он уже начинает терять контроль над собой. Вильгельм стоял за молодым человеком и молчал, готовый прийти на помощь. Стражник у двери застыл и смотрел прямо перед собой, словно являлся частью каменного дома.

– Это, должно быть, ошибка, – сказал Генрих, толкнул дверь и вошел.

Ставни уже закрыли на ночь, и в каждом подсвечнике горели свечи. В дальнем конце помещения тяжелый красный полог закрывал кровать, и она напоминала запечатанную коробку. Служанки королевы сгрудились, перешептываясь и тихо плача. Женщины прижимали руки к груди и раскачивались из стороны в сторону в молчаливой печали. Их слезы не разбудят ни спящую, ни мертвого.

Старшая повитуха стояла у колыбели, на ее лице отражались страх и печаль. Она низко склонилась перед Генрихом и так и не встала. Он подошел к колыбели и опустил глаза.

– Почему? – хрипло спросил он.

– Роды были трудными, сир, – сказала повитуха. – Он столько времени пытался выйти в этот мир, что у него не осталось сил жить в нем.

– Королева знает? – спросил Вильгельм.

Женщина покачала головой.

– Нет, господин. Мы забрали у нее ребенка, чтобы покормить. Мы собирались приложить его к груди кормилицы и вообще беспокоились. Он почти не плакал после рождения, и цвет кожи был плохим. Я дала королеве снотворное. По крайней мере несколько часов она спокойно поспит.

«А потом никакого спокойствия не будет», – с жалостью подумал Вильгельм. Будут пытаться успокоить родителей и говорить, что ребенок прожил достаточно долго, чтобы его окрестили, а Генрих и Маргарита молоды и здоровы, и у них достаточно времени, чтобы начать все сначала. Но он сам не собирался говорить ничего подобного.

Генрих еще мгновение смотрел на своего мертвого сына, потом внезапно повернулся на каблуке и широкими шагами вышел из комнаты. Вильгельм колебался: бросил взгляд на задернутый полог, затем поспешил за своим господином. Генрих завернул в одну из уборных, выбитых в стене. Его тошнило.

Вильгельм ждал, ничего не говоря и чувствуя себя неспособным как-то помочь. Никакие слова не утешат Генриха. Ничто не закроет кровоточащую рану, он будет долго терзаться. К тому же пострадала и его гордость. Вслед за бурной радостью нахлынула черная волна потери, которая топит всех, кроме самых сильных пловцов. Генрих медленно выпрямился и вытер рот. Теперь глаза у него потускнели, из них словно ушел весь свет.

– Почему Господь допускает такие вещи? – спросил он у Вильгельма полным боли голосом. – Если Он не хотел, чтобы мой сын жил, то почему Он вообще позволил Маргарите от меня забеременеть?

Вильгельм покачал головой.

– Вам нужно поговорить об этом со священником, сир. У меня нет ответа.

– У него тоже не будет, – Генрих уселся на сидение и схватился руками за голову.

– Боже, я пьян. Я думал, что это праздник. Я думал, что утром я… О-о, Боже милостивый, сжалься надо мной! – Его тело содрогнулось от рыданий без слез, – Почему золото всегда просачивается у меня между пальцев, как простой песок, а я остаюсь не богаче нищего? – спросил он полным боли голосом потерянного человека.

Вильгельм почувствовал, как у него самого на глаза наворачиваются слезы. Что он мог сказать? Что если ты растопыриваешь пальцы вместо того, чтобы сжимать их в кулак, то никогда ничего не удержишь? Что у Генриха есть выбор между богатыми одеждами короля и лохмотьями нищего? Даже теперь он жалел себя, а не несчастный бледный и холодный запеленатый комочек, лежащий в королевской колыбели. Но от этого сердечная боль не становилась менее сильной. Все было как раз наоборот.

Вильгельм откашлялся, его тоже переполняли чувства.

– Вам надо поспать, сир, – сказал он. – А утром вы сделаете все, что должны.

Генрих потер лицо ладонями.

– Да, – кивнул он. – Вы правы. Я сделаю все, что должен.

Стоило Кларе увидеть красные глаза Вильгельма с мешками под ними, отросшую на щеках щетину и ничего не выражающее лицо, чтобы все понять. Не говоря ни слова, она принесла ему вина, разбавленного очищенным спиртом, и заставила лечь. Вильгельм был совершенно пассивен и позволил ей себя раздеть. Он вставал, когда она просила его встать, садился, когда она просила его сесть. Переодев Вильгельма в свежую рубашку, Клара опустила руку ему на плечо и поцеловала в уголок рта.

– Ты ел?

Он пожал плечами, не в силах вспомнить. Ощущение пустоты в желудке вероятно было признаком голода, но это вполне могло быть вызвано и атмосферой во дворце. Его опустошило все, свидетелем чего он стал, и он невероятно устал от ноши, которую был вынужден взвалить на плечи. Маргарита оставалась в постели в смятении и тоске. Волосы у нее были растрепаны, и она качалась из стороны в сторону, переполненная горем и чувством вины. Ее муж пил, потом на какое-то время трезвел, затем снова пил. Сам Вильгельм тоже пил вместе с Генрихом, правда, наполовину меньше, но во рту все равно оставался кислый привкус, а голова тупо болела. Младенцы умирали в утробе матери, рождались мертвыми или умирали сразу после рождения. Жизнь многих детей обрывалась в младенчестве или в первые годы. Только самые сильные и удачливые становились взрослыми… только благословенные Богом. Все это знали. Все были готовы к этому, пока это не случалось с ними самими.

Клара принесла ему свежего пшеничного хлеба и горшок с мясом дичи. Вильгельм не прикоснулся к еде, и тогда она сама разломила хлеб и положила на него кусок мяса.

– Ешь, – приказала она.

Сильный аромат дошел до его ноздрей, у него потекли слюнки, и желудок восстал.

– Меня стошнит, – сказал Вильгельм.

– Это не имеет значения. Ешь.

Вильгельм сделал, как она приказывала, радуясь, что кто-то принимает за него решения. Клара молча наблюдала за ним, точно так же, как недавно сам Вильгельм смотрел, ждал и ничего не говорил, будучи свидетелем печали, свалившейся на плечи молодого короля, и страданий Маргариты. Здоровый аромат еды разбудил его аппетит, и после первой ложки тошнота отступила. Ее сменил дикий голод. Он чувствовал себя изголодавшимся по жизни и теперь ощущал, что она возвращается ощущениями на языке. Он заставил себя есть медленно. Клара заменила вино со спиртом обычным гасконским, а потом принесла тарелку со сладкими сушеными финиками и фигами и поставила на низкую скамью, которую они использовали как стол. Постепенно цвета окружающего мира вернулись, и предметы приобрели четкие очертания. Вильгельм понял, что Клара спокойно и неотрывно смотрит на него и что на нем надета более удобная одежда, чем наряд, который он носит при дворе. Правда, он не помнил, когда переодевался.

– Тебе надо поспать, – тихо сказала Клара.

Вильгельм тяжело вздохнул.

– Да, надо, но я не знаю, смогу ли, – он взял ее руку в свою и уставился на их сплетенные пальцы. – Это было ужасно, – признался Вильгельм. – Я был на всенощном бдении, всю ночь простоял рядом с Генрихом, как и все его рыцари, – у него сдавило горло. – Гробик оказался не больше, чем рака для хранения мощей. Королева… – он покачал головой. – Королева очень тяжело это переживает. Она спала, когда умер ребенок, и считает, что его смерть – частично ее вина.