Олег Михайлов - Кутузов Страница 36

Прощаясь с генералами, Репнин задержал пухлую руку Кутузова:

– Ну как, Фабий Ларионович? Вы верите в успех?..

– Не я верю, – отшутился Кутузов, – верит мой правый глаз...

Князь Николай Васильевич именовал так Кутузова, имея в виду одного из лучших римских военачальников времен Второй Пунической войны Фабия Максима, который отличался благородством души, кротостью и такой твердостью характера, что ее не могли поколебать ни превратности жестокой судьбы, ни зависть, ни близорукость его товарищей и сограждан. Такая характеристика делала честь прозорливости Репнина. Ведь именно Фабий вернее всех других вождей Рима понял образ действий вторгшегося Ганнибала. Однако сограждане приняли его глубоко обдуманный замысел борьбы с предводителем грозного Карфагена за нерешительность и прозвали Кунктатором, то есть Медлителем. Какой перелет мысли к будущему противоборству с Наполеоном!..

Другим прозвищем, которым наградил Репнин Кутузова, было: Михаил Баярд, в честь французского «рыцаря без страха и упрека» и полководца Пьера-лю-Терайя Баярда. Князь Николай Васильевич подразумевал здесь не только изумительную храбрость своего генерала, но и тяжелейшие ранения, которые тот, подобно Паярду, перенес мужественно и кротко.

И сейчас Репнин невольно поглядел на следы от двух турецких пуль, пронизавших голову Кутузова, Михаил Илларионович перехватил его взгляд.

– Я уже дважды, мой князь, за последний месяц побывал на полуострове Кунцефан и высмотрел там все. Туркам, конечно, будет удобно отбиваться от нас с высот. Но ежели мы пробьемся через крутизну и зайдем им вбок, цель будет достигнута. – И добавил, призажмурив больное око: – Не верь брату родному, верь своему глазу кривому...

2

Верхом на Зефире, гнедом жеребце, подаренном ему императрицей, Кутузов медленно ехал в середине пехотной колонны, оглядывая равнину Кунцефана. Полуостров был образован Дунайским рукавом и изрезан множеством речушек, озер и пойм. Поросшие камышом, заболоченные низины перемежались здесь обширными сухими пролысинами: лето выдалось воистину огненным.

Подле Михаила Илларионовича находились начальствующий над конницей генерал-майор Тормасов, генерал-квартирмейстер армии Пистор, французский эмигрант полковник граф Ланжерон, уже переменивший не одно отечество, и немногочисленные адъютанты.

До позиции турок оставалось около тридцати верст, но, кажется, русским удалось незаметно перейти Дунай, а днем 27 июня форсировать речку Самогуль. Стараниями Якова Матвеевича Пистора были отысканы в камышах три дороги к Мачину: правой, по берегу Дуная, шел теперь корпус Голицына, средней, где находился Репнин, – отряд Волконского, а по левой, уходившей крутой дугой на юго-запад, – Кутузова.

Разведка донесла, что неприятельская армия в густых массах стоит впереди Мачина, примыкая своим левым крылом к укреплениям, возведенным впереди города, и имея правый фланг открытым на плоской возвышенности. Однако какова численность турок, установить не удалось.

Михаил Илларионович волновался, не видя казаков из бригады Орлова, которые переправлялись через Самогуль вслед за Бугским корпусом.

– Федя! Дружок! – позвал генерал своего любимца. – Скачи что есть мочи назад и узнай, отчего замешкался Василий Петрович...

Федор Кутузов, с молодого лица которого не сходило выражение преувеличенного возбуждения, с радостным видом поднес два пальца к шляпе, но тут же, не отнимая руки от головного убора, воскликнул:

– Идут! Михайла Ларионович! Они самые! Казачки!..

Несмотря на то что солнце клонилось к западу, было жарко. Под слабым горячим ветерком сухмень задымила пылью, всклубленной копытами. Впереди лавы в высоких шапках, над которыми колыхался лес пик, летел сорокапятилетний цыгановатый бородач, лихо привстав на стременах. Сын простого казака, Василий Петрович Орлов выдвинулся только благодаря своему недюжинному уму и отчаянной храбрости и уже за первую войну с турками имел боевого «Георгия», а затем отличился при штурме Измаила.

Он поравнялся с командиром корпуса, закрутил на месте своего мощного каурого дончака, роняющего розовую пену, и Кутузов невольно залюбовался удальцом.

– Трошки затрымала нас переправа... – отдуваясь, доложил он. – Какие будут приказания?..

– Держись, Василий Петрович, в одном ряду с нами, – с улыбкой отвечал Михаил Илларионович. – Да вышли вперед кого попроворней. Чать, казаки – глаза и уши армии...

Орлов повернулся вместе с конем к толпе и громко выкликнул:

– Стягайло! Осип! Давай сюда! Отправишься в поиск!..

– А, старый знакомый, – все так же улыбаясь, сказал Кутузов, узнав подъехавшего запорожца. – Вижу, не сладко пришлось у турка?..

– Да хужэ некуды, ваша милость, – отвечал тот, подкручивая сивый ус, впрочем, так невозмутимо, словно речь шла о зряшной прогулке. – Нэ раз згадував ваши слова за ушицею. Та нэ в одниму туркови дило. Бач, стари запорижцы вид обиды та вредности здержувають перехид молодых. Брэшуть, що москали будуть их мучить, що наши козакы тут не мають ни клейнотов[6], ни яких прав – одна нэволя. Я було став суперечить, та потим чуть головы не лишився. Вночи зговорились турки менэ, як куря, прыризать. От и тикав з Измаилу. Та всэ цэ було та й мынуло... – Он набрал в широкую грудь воздуха и, наливаясь кровью, гаркнул: – Гэй, моя полусотня! Слухай мэнэ! За мною! Вперэд!..

– Как, не подведет? – прищурил правый глаз Кутузов вслед помчавшимся казакам.

– Можете быть спокойны. Не позавидую ему, ежели он да попадеть к басурманам, – криво ухмыльнулся, пряча рот в иссиня-черную бороду, Орлов. – Они его через кол протащать и с живого кожу сдеруть...

Михаил Илларионович со свитой выехал в голову колонны. Между тем болотистые низины стали попадаться все чаще, дорога сузилась, под копытами зачавкало: по всему чувствовалось, что близко вода. Отряд вытянулся узкой лентой, и движение еще более замедлилось. Впереди, за болотистым кочкарником, поросшим тростниковым лесом, показалась бугристая возвышенность: Мачин...

Чутким ухом Кутузов уловил: возвращаются казачки. Теперь полусотня шла медленно, выстроившись гуськом. Молодого чубатого казака сзади поддерживал сосед: казак был бледен и то и дело клонился к седлу. Стягайло с независимым видом приблизился к командиру корпуса.

– За болотом и ричкою – гора, – коротко доложил он. – На гори пушкы. По долу горы кинни турки сот в пять...

– Чечуль... – напомнил название гнилой речушки, протекавшей у самой подошвы мачинских высот, генерал-майор Пистор.

– Придется строить плотину... – нахмурился Кутузов. – И очевидно, под артиллерийским огнем...

Солнце уже завалилось за холмы Мачина и наконец посвежело, когда колонна Кутузова вышла к низким берегам Чечули. От Репнина пришел приказ: войскам переночевать, навести переправу и с зарей идти на Мачин. Сражение это стоило солдатам много пота и крови...

3

Только что показавшееся солнце било туркам прямо в глаза, зажигая разноцветными огнями оружие их офицеров и богатую сбрую у лошадей. Но тот огонь, который несся с высот, губил русских. Батареи, поставленные на гребне холма, гремели безостановочно.

Перейдя Чечуль в голове колонны, Кутузов повелел двум сотням казаков под начальством премьер-майора Иловайского занять подошву горы. Когда турки заметили русских, их конница спустилась навстречу. Казаки, действуя испытанным методом, подались назад, выманивая неприятеля. Сипахи[7] в азарте бросились их преследовать. В этот момент Михаил Илларионович приказал ударить перешедшим плотину бугским егерям и сибирским гренадерам. Видя массу войск, турки начали останавливаться и поворачивать лошадей. Задние наседали на передних, отчего и образовалась суматоха.

К Кутузову подскакал Осип Стягайло и указал на всадника в чалме, под которым плясал прекрасный буланый жеребец.

– Ваша мылость! Я у вас в довгу! И дарую вам он того коня!..

Он раскрутил свою лошадь и направил ее прямо в толпу турок. И уже подоспевшая кавалерия Тормасова сшиблась с противником и погнала его назад, к высотам Мачина.

Михаила Илларионовича тревожила неизвестность, которая всегда подстерегает в закрытой местности. Крутыми, почти отвесными откосами вставали глинистые, с выжженными солнцем кустарниками холмы. Что там, па высотах? И нет ли где засады? И какие еще хитрости поджидают в трудном пути?..

Двадцать четыре орудия, приданных Кутузову, пока бездействовали; конница могла подняться на высоты лишь слева, где холмы постепенно понижались, переходя в обширный луг.

– Яков Матвеевич! – позвал Кутузов Пистора. – Не сочтите за труд. Возьмите, голубчик, два батальона егерей и попробуйте подняться по скатам.

Испытанный воин молча наклонил голову, спрыгнул с коня и, передав его адъютанту, побежал к колонне.

Легкая пехота рассыпалась у подножия высот. Их шапки замелькали в теснинах, подымаясь все выше и выше. Засверкали ружейные выстрелы с гребня, зеленые фигурки егерей закувыркались, замирали, но остальные упорно лезли вверх...