Николай Задорнов - Первое открытие [К океану] Страница 36

«Она — смелая женщина. Гимнаст и настоящий товарищ и помощник мужа!» — думала об Ингриде Екатерина Николаевна. Зубы не очень нравились, было из-за них что-то грубовато-тяжелое в этом милом лице. Что-то от древних викингов, что-то животное, сильное, грубое.

Екатерина Николаевна сама потомок норманнов. Жаль Ингриду Остен, что ей не удалось исполнить то, что так ее влекло. Жаль как женщину, которая не исполнила своего назначения в новом обществе... Она заинтересовала Екатерину Николаевну. То, что говорил ей муж и что давно увлекало Муравьеву, получало новый свет. Николай в этом свете выглядел так, как он в будущем должен выглядеть в глазах мира. Пока это понимали немногие, лишь те, кто знал его лично.

Но если бы губернатором была Екатерина Николаевна, то при всей своей симпатии к госпоже Остен и при огорчении за неудавшийся опыт смелой путешественницы, она действовала бы, несмотря на свою мягкость, может быть, еще жестче, чем ее муж. Ингрида Остен тогда, может быть, не встретила бы даже тех ласк, которыми Екатерина Николаевна должна была смягчить, естественно и непреднамеренно, строгость мужа.

Муж говорит, что по своим богатствам восток Сибири, как видимо, и Приамурье, не имеют ничего равного себе во всем мире. И что настанет время, когда эти земли составят отдельную империю, населенную славянами, которые не закроют сюда вход, но которые никогда не подчинятся правительству Петербурга и таким личностям, как Нессельроде.

Непромокаемая одежда, плащи, палатки, особые саквояжи, чемоданы, складные постели и дорожные обеденные приборы — это прекрасная тема для разговора современных женщин.

Екатерина Николаевна, простившись с гостьей, взяла из рук служанки крошечную лейку и стала поливать цветы в ящиках и горшочках.

То, что не смогла госпожа Остен, с другой — верной и благородной — целью, ради мужа, новой родины и всей цивилизации должна осуществить она... Ей предстояло путешествие с мужем на Камчатку. Это решено еще в Петербурге.

Государь сказал Муравьеву о том, какие преобразования надо сделать на Камчатке. И добавил с сожалением; «Ты туда не доберешься!» Муравьев ответил быстро: «Ваше величество! Я постараюсь и туда добраться!»

...Она не позабыла своего «преждебытия» — свою жизнь до замужества, Францию. Вернее, не все забыла. В Париже оставалась родная семья, дом, общество. Это город, где жизнь осмысленна, проста и удобна. Люди там преисполнены деятельности, серьезны, много думают и трудятся, живут интересами всего мира во всем его многообразии. Они в вечной борьбе и тревоге. Для нее — совсем не такой город, как представляют иностранцы. Они видят в Париже лишь вечный праздник и удовольствия.

Тяжелый труд — удел большинства парижан. Пользу и необходимость труда теперь понимают все. Но нужно поле деятельности... Не обязательно это поле должно быть национальным.

Николай, который явился перед ней как иностранец, понял эту умственную жизнь Парижа, почувствовал его вечный труд, его духовную высоту, и это тронуло юную графиню де Ришемон.

Николай был очень своеобразен, неглуп, он нравился всем, кто его знал.

И она ответила согласием на его пылкое предложение. И уехала к нему в Россию, сменила веру, имя. Здесь она увидела, какое огромное влияние на жизнь образованного общества этой страны имеет ее родина. К сожалению, иногда ей бывало стыдно за своих соотечественников, она отлично разбиралась в них, не как русские, которые часто готовы видеть идеал в каждом французе.

Муж счастлив, любит ее. Он полон деятельности, планов. Он хочет сделать из Сибири вполне современную страну, для этого ему нужно морское побережье с выходами к Великому океану и нужны связи со всем миром. Он говорит, что разовьет здесь промышленность и что со временем этой стране суждено сыграть большую роль в истории человечества.

В тридцать семь лет он уже генерал. Его способности ценит император. У него сильные покровители в Петербурге, как всегда в таких случаях — родственники.

Муж искал деятельности в России, но страна так несчастна, так инертен и так угнетен ее народ и его трудом так пользуется небольшая кучка помещиков и дельцов в союзе с сильным чиновничеством, что там почти ничего невозможно сделать.

«Может быть, со временем, — говорит Николай, — смогут изменить все революционеры через тайную деятельность».

Он избрал иной путь, отчасти из гордости и родовой чести, а отчасти, как ей кажется, ради нее, и еще потому, как он говорит, что нельзя всем встать в оппозицию к правительству и прозябать, отдавая лучшие должности в государстве реакционерам, мрачным легитимистам и немцам, которые на службе у императора охотно и беспрекословно исполняют любую его волю.

Муж в восторге от Восточной Сибири, от ее гор, лесов, плодородных полей, ее богатств, золотых промыслов и заводов, от ее рек и великих озер. Да, он часто говорит, что здесь есть все, что надо человеку для счастливейшей жизни. Он рад видеть развитое, умное население, свободное от предрассудков, не знающее помещиков. Он говорит, что самой судьбой многое суждено этой стране.

А жизнь в России настолько сложилась и устоялась, что изменить ее к лучшему в современных условиях почти невозможно, и такие деятели, как Николай, там не нужны, вернее — им негде израсходовать свою энергию.

Встреча с Николаем была поразительной. Он оказался человеком с сильным характером. Теперь она почувствовала, что высшая человеческая деятельность не имеет государственных границ, что не случайно все более говорят в западном обществе, что цели всего человечества едины, хотя Николай при этом добавляет, что только нельзя дать личностям преступного мира спекулировать интернациональными идеями...

А Ингрида Остен огорчена, это заметно. Несмотря на ласку, выказанную супругам, они покидают эту землю, как побитые. Хотя временами господин Остен очень самодоволен и этим много проигрывает в глазах Екатерины Николаевны. Муж называет его негодяем и нахалом и не может простить ему выдумку про поиски Франклина...

Вскоре супруги Остен простились с губернатором и его женой и выехали в Петербург.

Муравьев приказал взять англичанина под негласный надзор и послал подробный доклад о его поездке министру внутренних дел Перовскому.

«Признаюсь Вам, — писал он, — что в Петербурге влиятельные лица, которые желали бы проникновения Остена на Амур, могут быть в большой претензии, что я насилием отвлек его от этого предприятия».

А господин Риши, предприниматель и коммерсант, уже не раз побывал за это время у губернатора и представил ему полную картину пребывания Остена в Иркутске, рассказал, о чем старается узнавать Хилль.

Дом Кандинских в Кяхте оцепили солдаты. Старика Ивана вывели на цепи, как зверя. Пугая людей, дико сверкнул он раскосыми глазами. Его повезли в город. Долго в степи виднелась простая телега с одинокой фигурой. Вокруг шли конвоиры с ружьями. Ехали казаки.

Тихо сидел Иван и ехал тихо, так тихо впервые в жизни.

Огромная толпа торговцев, мещан, крестьян и бурят собралась в городе у дома-крепости забайкальских богачей.

— Наездился!

— Че натворил! Оказывается, фальшивые деньги делал! — говорили в народе.

— Так ему и надо! Пошто людей обманывал!

— Англичанам продался! Монету сам лил! Бумажки делал! Власть превозмог!

Глава двадцать пятая

ТАТАРИН И ЛИБЕРАЛ

В белом кителе и белой фуражке губернатор скакал на перекладных в староверскую деревню.

Крестьяне там волновались, не хотели давать рекрутов и платить налоги.

Никакие увещевания и угрозы местного начальства не помогали. Узнав о том, что крестьяне пытались обезоружить посланных к ним казаков и что офицер, командовавший экспедицией, поручения не смог выполнить, Муравьев выехал сам.

— Я им покажу, мерзавцам!

Впереди губернаторской коляски скакали казаки и полицейские.

Плоские азиатские пейзажи, низкие хребты, тянувшиеся по горизонту голубыми полосами, обширные горные долины — все было уже знакомо.

Вскоре в степи показались строения.

Экипаж въехал в деревню. Ударили в набат. Большая толпа крестьян собралась на площади.

Их предки были сосланы в Сибирь за участие в Пугачевском восстании. Муравьев чувствовал, что дух мятежа эти люди пронесли сквозь долгие годы и что сговориться с ними будет трудно. Крестьяне, увидев самого губернатора, несколько замешкались. Но вожаки призывали народ не поддаваться.

Вперед вышел мужик чуть выше среднего роста, в сермяге, с большой, но мягкой, волнистой бородой на твердом, словно каменном, лице. Нос тонкий и короткий, глаза с холодным огнем.

Как генерал и царский слуга, Муравьев знал службу. Тут был не салон, где собирались либералы и где можно поругать правительство и порассуждать на разные темы.

Муравьев в своем кругу любил сам полиберальничать, но здесь каждое слово возбуждало народ к действию против власти.