Бернард Корнуэлл - Клинок Шарпа Страница 36

– Тихо! – голос Хогана переполняла ярость. Он глянул на Харпера: – Где твое оружие?

Харпер мотнул головой в сторону полицейских:

– Эти ублюдки забрали все, сэр.

Хоган перевел взгляд на капитана:

– Оружие сержанта Харпера должно быть доставлено ко мне, майору Хогану, в штаб-квартиру армии через час. Оно должно быть вычищено, отполировано и смазано. Ясно?

– Да, сэр.

Пользуясь замешательством, Харпер наступил на ногу тому полицейскому, который ударил его прикладом мушкета. Хоган увидел, что лицо несчастного скривилось от боли. Харпер надавил сильнее, потом скорчил изумленную гримасу и отступил на шаг:

– О, простите! – он перевел взгляд на Хогана. – Может, пойдем его искать?

Хоган кивнул на кровоподтеки и огромную шишку, выросшую на голове Харпера:

– Болит?

– Чертовски ужасно, сэр. Как будто какой-то ублюдок пытается выцарапать мне мозги. Но жить буду, – Харпер повернулся и направился вверх по улице.

Хоган пристроился рядом, с трудом поспевая за здоровяком-сержантом:

– Не особенно-то надейся, Патрик, – ему не хотелось этого говорить, но сказать было нужно. – Его подстрелили, но хирурги его не видели. Скорее всего, он похоронен вместе с британцами.

Харпер покачал головой:

– Его вообще не хоронили, сэр. Сейчас, наверное, сидит в постели и требует завтрак. По утрам он чертовски несдержан на язык.

– Ты, наверное, меня не услышал. Не было у них британских офицеров с пулевыми ранениями, – Хогану не хотелось расстраивать Харпера, но сержант был непоколебим.

– А вы искали, сэр?

– Да. Везде: в офицерских палатах, в операционных, среди мертвых во дворе.

– А палаты для нижних чинов, для рядовых?

Хоган пожал плечами:

– Сержант Хакфилд искал тебя, и Шарпа он не видел. Да и с чего бы ему там быть?

Харпер потер лоб, пытаясь справиться с приступом боли:

– Значит, офицеров не было?

Хоган с сожалением посмотрел на Харпера: похоже, тот, наконец, понял.

– Прости, Патрик, не было.

– Ну, ясное дело. Приятель-то наш был без куртки, а они, разумеется, судили по шрамам у него на спине.

– Как ты сказал? – Хоган остановился так резко, что чуть не налетел на водоноса, спешившего к ним с кожаным бурдюком в надежде, что майор купит стаканчик-другой.

Харпер повторил:

– Он оставил куртку лейтенанту, разве не так? Очень уж жарко было. А хирурги должны были видеть его спину: она ж такая же, как моя, – и Шарп, и Харпер были высечены, эти шрамы останутся с ними навсегда.

Хоган выругался в адрес отсутствующего лейтенанта Прайса, забывшего сказать про зеленую куртку Шарпа. Надежда снова замаячила перед ним, и он в два прыжка взлетел по ступеням колледжа. Они пошли по палатам рядовых, и Хоган уже представлял себе лицо капитана, когда тот их увидит: вот он облегченно вздыхает, шутит, что его в который раз приняли за рядового, да еще за француза. Но Шарпа нигде не было. Они дважды обшарили каждую комнату, но обитатели их не походили на Шарпа. Харпер вздохнул:

– Может, он проснулся и сказал, кто он такой?

Но санитары только отрицательно качали головами: никаких офицеров, и на обслуживание никто не жаловался. Надежда исчезла. Даже Харпер сдался:

– Я, конечно, могу еще выкопать британцев...

– Нет, Патрик.

Один из санитаров, помогавший им в поисках, все еще бродил среди раненых. Он поглядел на Хогана и неохотно спросил:

– Действительно серьезная рана, сэр?

Хоган кивнул.

– Может, поискать в хозяйстве Коннелли, сэр?

– Что?

Санитар указал на маленькую дверь в дальнем конце двора:

– Мертвецкая, сэр. В подвале.

Они прошли прямо по траве под тентами, все еще раскинутыми вокруг колодца, и Харпер потянул дверь на себя. В лицо им пахнуло смрадом, нестерпимым запахом гноя, крови, рвоты, грязи и смерти. Внизу загорелся огонек, слабый, неверный, на них воззрилась огромная туша.

– Кто там еще?

– Свои. А ты кто?

– Коннелли, ваша честь, сержант. Не будете ли так добры сменить меня?

– Пожалуй, не будем, – Хоган начал осторожно спускаться по скользким ступеням. Запах нечистот и смерти стал сильнее. Подвал был заполнен стонущими и тихо рыдающими людьми, но тела, по большей части, лежали неподвижно, как будто репетируя будущее пребывание в могиле. – Мы ищем человека со шрамом на лице и иссеченной спиной. Его подстрелили вчера.

Коннелли слегка покачнулся и дохнул ромом:

– А вы ирландец будете?

– Буду, непременно. Так ты знаешь такого?

– Шрам, говорите? У них у всех шрамы. Они ж солдаты, а не доярки, – Коннелли захрипел и тяжело опустился на лавку, махнув рукой в сторону маленького зарешеченного окошка. – Там вон один ирландец есть, у него как раз пуля в животе. Патриком себя кличет. Час назад был жив, но долго не протянет, такие долго не живут. – Хоган спустился ниже, и пьяный толстяк-сержант обнаружил на нем офицерский мундир: – Боже, да ведь это офицер, будьте уверены! – он поднялся на ноги и вскинул руку в салюте, быстро перешедшем в неопределенный взмах рукой: – А здесь у нас исключительно хорошие парни. Они знают, что умирать надо с достоинством, да. Не могут поприветствовать офицера, как полагается, сэр, но дело свое знают.

Харпер мягко усадил Коннелли обратно на лавку и, взяв со стены факел, двинулся осматривать подвал. Хоган следил за ним и чувствовал, что надежда превращается в абсолютное ничто: уж очень неподвижно лежали тела, помещение напоминало склеп.

Харпер, согнувшись в три погибели под низким потолком, подносил факел к каждому из раненых. Сначала он пошел налево, в самую темную часть: все лица здесь были бледны. Кто-то спал, кто-то был уже мертв. Попадались и такие, кто смотрел на проходящего человека с факелом, не в силах высказать теплившуюся в глазах надежду на помощь, на чудесное  исцеление. Многие дрожали под одеялами: лихорадка прикончит их, если раны не сделают этого быстрее.

Харпер и представить себе не мог, что кто-то в этой комнате смог бы выжить: в мертвецкую приносят только безнадежных. Тот толстяк, сержант Коннелли, кажется вполне приличным: большая часть смотрителей мертвецких просто отлынивала от исполнения своих обязанностей, другие в конце концов совали себе кинжал между ребер, не в силах вынести бесконечные стоны и рыдания беспомощных, как дети, умирающих. Харпер несколько раз останавливался и стягивал сырые одеяла с лиц, чувствуя запах смерти. У дальней стены он повернул, двинувшись в лестнице, где стоял Хоган.

– Что-нибудь нашел, сержант? –донесся взволнованный шепот майора. Харпер не ответил.

Наконец он остановился возле человека, чье лицо было закрыто, а ноги сведены вместе и вытянуты, как у трупа. Харпер откинул одеяло, открыв темные волосы, потом потянул на себя второе, но человек вцепился в край, не давая открыть лицо, и Харперу пришлось силой разжать ему пальцы.

Глаза человека были красными, лицо – бледным, щеки ввалились, волосы взмокли от пота и сочащейся по стене воды. Харпер не мог уловить дыхания, но пальцы еще не похолодели. Ирландец тронул шрам на щеке, но глаза лишь бессмысленно уставились в пустоту, туда, где ночью копошились крысы. Харпер произнес так нежно, как только мог:

– Дурачок ты, дурачок. Что ж ты здесь делаешь?

Глаза Шарпа медленно переместились на лицо, освещенное дрожащим факелом:

– Патрик? – голос был свистящим, совсем бессильным.

– Да, это я, – Харпер оглянулся в сторону Хогана: – Он здесь, сэр.

– Жив? – с трудом выдавил из себя Хоган.

– Да, сэр, – но только пока, подумал Харпер, глядя на забинтованную рану. Зато жив.

Глава 16

Мармон ушел на север, подальше от Тормес, и расположился лагерем в сорока милях от долины Дуэро[77]. Башмаки, копыта и колеса отступающей армии столбами взметали пыль, оседавшую на тучных полях пшеницы, вившуюся, как дымок невообразимо огромного степного пожара. Ветер, пришедший с далекой Атлантики, унес его на восток, и равнины Леона[78] опустели, если не считать кружащих в небе ястребов, греющихся на солнце ящериц да маков с васильками, цветными пятнами выделявшихся на выжженной земле.

В понедельник, 29 июня, в праздник Святых Петра и Павла, британская армия начала наступление по этим бескрайним равнинам, снова поднимая все ту же пыль. Армия шла на север, за Мармоном, и до Саламанки теперь доходили только слухи: однажды жители наперебой рассказывали, что произошла великая битва, когда все небо было освещено вспышками орудийных выстрелов – но это обычная летняя гроза залила темное небо серебром. На следующий день дошел другой слух: говорили, что армия разбита, а Веллингтон погиб, ему отсекли голову прямо на поле боя. Потом разбитыми оказались уже французы, причем так, что вся Дуэро была запружена телами и текла кровью вместо воды. Но все это были только слухи.