Нил Стивенсон - Криптономикон Страница 37

– Да. – Чаттан поднимает брови, вернее, то место кожи, где они, вероятно, находятся – волоски прозрачны, словно капроновая нить. – Боюсь, все едва не закончилось совсем плохо.

– Попали в переделку?

– Я о другом, – говорит Чаттан. – Я про секрет «Ультра». Мы до сих пор не уверены, что он в целости. Однако профессор сделал кое-какие расчеты и говорит, что на этот раз, кажется, пронесло.

– Профессор – это доктор Тьюринг?

– Да. Вы знаете, что он лично вас рекомендовал?

– Когда пришли приказы, я примерно так и предположил.

– Тьюринг сейчас занят по меньшей мере на двух фронтах информационной войны, так что не может присоединиться к нашей теплой компании.

– Что произошло в Северной Африке, полковник Чаттан?

– Все еще происходит, – с улыбкой говорит Чаттан. – Наши морские пехотинцы по-прежнему в зоне боевых действий, расширяют колокол.

– Расширяют колокол?

– Ну, вы лучше моего знаете, что случайные величины чаще всего имеют колоколообразное распределение. Рост служащих, например. Подойдемте к окну, капитан Уотерхауз.

Из окна открывается вид на то, что когда-то было полого воздымающейся сельской местностью. За полоской леса Уотерхауз видит зеленые луга с редкой россыпью домиков: так, наверное, выглядел прежде сам Блетчли-парк.

Теперь он выглядит иначе. На протяжении полумили практически все пространство застроено или заасфальтировано. Сразу после усадьбы с ее затейливыми флигелями начинаются одноэтажные кирпичные строения. По сути это длинные коридоры с многочисленными поперечными нефами: +++++++, где новый + добавляется с той скоростью, с какой строители успевают класть кирпичи. (Уотерхауз походя думает, не видел ли Руди аэрофотоснимки этого места и не вывел ли из плюсиков математическую природу учреждения.) Проходы между домами извилистые, узкие, да еще и разрезаны надвое восьмифутовыми противоударными стенами, чтобы фрицам пришлось потратить как минимум по бомбе на каждый корпус.

– Вот в этом здании, – Чаттан указывает на строеньице неподалеку (жуткого вида бетонный сарай), – стоят «Бомбы» Тьюринга. Вычислительные машины, которые создал ваш друг профессор.

– Настоящие универсальные машины Тьюринга? – выпаливает Уотерхауз. Перед ним вспыхивает ослепительное видение, будто Блетчли-парк на самом деле – тайное королевство, в котором Алан сумел-таки воплотить свою великую мечту. Королевство, где правят не люди, а информация, где смиренные корпуса, составленные из плюсиков, суть вместилище Универсальных Машин, способных при надлежащей настройке выполнить любую счетную операцию.

– Нет, – говорит Чаттан с печальной, тихой улыбкой.

Уотерхауз шумно выдыхает.

– Может быть, они появятся через год-два.

– Может быть.

– Тьюринг, Уэлшман и другие построили «Бомбы» на основе разработок, сделанных польскими криптоаналитиками. Они состоят из вращающихся барабанов, которые с большой скоростью перебирают множество ключей к «Энигме». Уверен, профессор вам все объяснит. Но суть в том, что сзади у них большие штекерные панели, как на телефонном коммутаторе, и часть девушек заняты тем, что целый день вставляют штекеры в гнезда. Для этой работы требуются хорошее зрение, внимательность и рост.

– Рост?

– Вы заметите, что этим занимаются исключительно рослые девушки. Если немцы каким-то образом раздобудут данные обо всех работающих в Блетчли-парке и построят гистограммы их роста, они увидят нормальное колоколообразное распределение, характеризующее большинство служащих, с аномальным всплеском, вызванным тем, что для работы со штекерами набрали исключительно рослых девушек.

– Ясно, – говорит Уотерхауз. – И кто-нибудь вроде Руди – доктора фон Хакльгебера – заметит аномалию и задумается.

– Вот именно, – отвечает Чаттан. – А задача подразделения 2702 – группы «Ультра-Мега» – вбрасывать ложную информацию, чтобы сбить вашего друга Руди со следа. – Чаттан отворачивается от окна, идет к столу, открывает портсигар, плотно набитый свежим запасом, и ловким жестом предлагает Уотерхаузу сигарету. Тот берет, скорее за компанию. Чаттан протягивает зажженную спичку и, глядя через огонь Уотерхаузу в глаза, говорит: – Дальше давайте сами. Как бы вы скрыли от вашего друга Руди, что у нас здесь много высоких девушек?

– Предполагая, что у него уже есть личные данные?

– Да.

– Тогда поздно что-нибудь скрывать.

– Принято. Давайте допустим, что есть некий канал информации, по которому эти данные поступают отдельными порциями. Канал открыт и функционирует. Закрыть его мы не можем. Или предпочитаем не закрывать, поскольку само закрытие канала сообщит Руди нечто важное.

– Тогда так, – говорит Уотерхауз. – Мы фабрикуем личные данные и запускаем их в канал.

На стене у Чаттана в кабинете – небольшая доска. Это палимпсест[22], не очень хорошо стертый – видимо, доску запрещено мыть, чтобы не пропало что-нибудь важное. Уотерхауз, подойдя, видит наслоения выкладок, постепенно гаснущие во мраке, как луч света в глубоком космосе.

Почерк Алана. Уотерхауз почти физическим усилием заставляет себя не восстанавливать выкладки по призрачным следам на доске. Он нехотя отрывается от формул.

Уотерхауз чертит на доске оси абсцисс и ординат, потом проводит колоколообразную гауссову кривую. Справа от пика пририсовывает небольшой бугорок.

– Вот высокие девушки. Проблема в этом прогибе. – Он указывает на седловину между пиком и бугорком. Потом рисует новый пик, шире и выше, который бы их скрыл.

– Этого можно добиться, подбрасывая в канал Руди сфабрикованные данные о несуществующих девушках выше среднего роста, но ниже тех, которые обслуживают «Бомбы».

– Однако теперь вы роете себе новую яму, – говорит Чаттан. Он подался вперед на вертящемся стуле и, держа сигарету перед лицом, разглядывает Уотерхауза через неподвижное облако дыма.

Уотерхауз говорит:

– Новая кривая выглядит чуть лучше, потому что я заполнил провал, но она еще не вполне колокол. Она не выгибается по краям, как положено. Доктор фон Хакльгебер это заметит. Он поймет, что кто-то подбрасывает данные в канал. Чтобы этого избежать, я бы сфабриковал еще данные, добавив необычно большие и необычно малые величины.

– Сочинили бы исключительно низких и исключительно высоких девушек, – говорит Чаттан.

– Да. Тогда кривая изогнется по краям, как положено.

Чаттан по-прежнему смотрит на него выжидающе.

Уотерхауз говорит:

– Так добавление небольшого количества данных, которые по отдельности казались бы аномальными, создает впечатление абсолютной нормальности.

– Как я и сказал, – говорит Чаттан. – Сейчас, пока мы разговариваем, наш взвод в Северной Африке растягивает колокол. Придает ему абсолютно нормальный вид.

Мясо

О’кей, рядовой первого класса Джеральд Готт из Чикаго, Иллинойс, за время своей пятнадцатилетней службы в рядах Вооруженных Сил США не хватал звания каждые день. Зато он классно вырезал отбивные. Он орудовал мясницким ножом ничуть не хуже, чем Бобби Шафто – штыком, и кто скажет, что армейский мясник, экономно разделывая тушу и досконально соблюдая все санитарные предписания, спас меньше жизней, чем стальноокий боец? Война – это не только убивать нипов, фрицев, даго. Война – это еще и убивать скот. И есть его. Джеральд Готт, боец на передовой, содержал свою морозильную камеру в хирургической чистоте; только справедливо, что в ней он и встретил свою смерть.

Бобби Шафто сочиняет в голове это маленькое надгробное слово, дрожа от субарктической стужи в бывшей французской, а ныне американской морозильной камере, которая размерами и температурой легко могла бы потягаться с Гренландией. Кроме него, в камере – бренные останки нескольких стад и одного мясника. За короткую службу Шафто перевидал немало похорон и всегда изумлялся искусству, с каким полковые капелланы возносят трогательные хвалы покойному. По слухам, когда вояки получают белобилетников, у которых на месте мозги, их учат печатать на машинке и сажают в кабинете день за днем строчить такое фуфло. Неплохая работенка.

Замершие туши длинными рядами висят на крюках. Бобби Шафто с каждым шагом все больше напрягается, готовясь к тому, что предстоит увидеть. В каком-то смысле почти лучше, когда снаряд сносит приятелю голову вместе с нераскуренной сигаретой – пока вот так собираешься с духом, недолго рехнуться.

Наконец Шафто огибает ряд и видит на полу человека в обнимку со свиной тушей, которую явно намеревался разделать за мгновение до смерти. Покойник тут уже двенадцать часов, и температура его тела – минус двадцать градусов по Цельсию.

Бобби Шафто заставляет себя взглянуть на тело и набирает полную грудь холодного, пахнущего мясом воздуха. Складывает посиневшие руки в молитвенном и в то же время согревающем жесте. «Господи! – говорит он вслух. Эха нет – туши поглощают звук. – Прости этого морпеха за то, что он собирается сделать, и уж заодно обязательно прости его командиров, которых Ты в Своей безграничной мудрости соизволил над ним поставить, и прости их начальство за всю эту затею».