Всеволод Соловьев - Последние Горбатовы Страница 37

Ровно через год по отъезде он писал, между прочим, Михаилу Ивановичу:

«Не высылай мне денег за первую половину наступающего года, у меня, за всеми расходами — даже квартира вперед уплачена, осталось достаточно — по меньшей мере на пять месяцев. Зачем же эти напрасные присылки? Если желаешь, употреби назначенные для меня деньги на меня же, поместив их, как найдешь выгоднее…»

Что касается дочери Лизы, которой теперь было уже около двадцати лет, отец на нее особенно рассчитывал для достижения своих заветных планов.

Лиза получила в Москве домашнее воспитание в довольно скромной обстановке дома стариков Бородиных. После смерти дедушки и бабушки, переехав в Петербург с матерью, она еще год доучивалась или, вернее, отшлифовывалась, главным образом по программе всюду поспевавшего и обо всем думавшего Михаила Ивановича. Большая часть оживления и веселости роскошного дома на набережной относилась теперь к ней. Для нее были эти вечера, балы, концерты и приемы.

Лиза вышла очень недурненькой и ловкой девушкой. Отцу легко удалось устроить для нее в обществе прекрасное положение. Человек сильный, исключительно удачливый, Бородин чувствовал под собою незыблемую почву. То время, когда люди были ему нужны, уже прошло, теперь сам он был всем крайне нужен и полезен, и Лиза занимала одно из самых видных мест в обществе, к которому не принадлежала ни по воспоминаниям детства, ни по семейным своим московским преданиям.

Лиза Бородина была одна из самых блестящих петербургских невест и могла свободно выбирать между всевозможными княжескими, графскими и дворянскими коронами. Но до последнего времени она еще не думала о замужестве. Она веселилась, веселилась до одурения, наслаждалась жизнью, считала себя маленькой феей, для которой жизнь приготовила свои самые лучшие цветы и благоухания.

Лиза уже довольно наслышалась разных полупризнаний; но в ней было достаточно такта и умения, чтобы вовремя заставлять замолкать нетерпеливых претендентов.

В последний год, однако, с ней произошла некоторая перемена. Она стала иногда жаловаться на утомление, на нездоровье. Зоркий взгляд Михаила Ивановича не раз подмечал в ней бледность. Она даже похудела.

Ее мать встревожилась не на шутку, но Михаил Иванович успокоил жену, призвав на помощь мнение лучших докторов. Он решил только, что «пора» — и стал чаще и чаще наведываться на Мойку, в дом Горбатовых.

Его отношения к братьям можно было назвать хорошими, но это не были искренние отношения. Бородину и Горбатовым было всегда неловко друг с другом. Сергей Владимирович скрывал эту неловкость под какой-то робкой ласковостью, Николай Владимирович просто избегал Бородина, как избегал и всех.

Бородин, в сущности, глубоко презирал братьев, особенно старшего. Николая он считал просто-напросто сумасшедшим. При этом он не мог победить в себе тяжелого чувства, чего-то среднего между обидой и завистью. Он ни разу не позволил себе выказать этого чувства, скрывал его даже от самого себя, но тем не менее оно существовало.

Марья Александровна была к нему не расположена. Она считала его совсем бессердечным человеком. Несмотря, однако, на это, она его принимала всегда ласково, почти по-родственному.

Однако ни хозяйка дома, ни братья не были нужны Михаилу Ивановичу. Он быстро сблизился с Гришей. Он уже давно присматривался к обоим юношам, присматривался зорко, внимательно и наконец остановил свой выбор на Грише. Скоро он убедился, что борьбы ему никакой не предстоит, что красивый офицер сам, так сказать, напрашивается на удочку, упреждает его желания.

Скоро Гриша сделался почти ежедневным посетителем дома на набережной. Между ним и Лизой еще не было произнесено ни одного особенного слова, а между тем у него с Михаилом Ивановичем почти все было решено…

VI. НЕ НА СВОЕЙ ПОЧВЕ

Если Михаил Иванович был вовсе не так счастлив и доволен своей жизнью, как это предполагали все, его знавшие, если даже Лиза несколько притомилась и побледнела от веселости, то еще менее удовлетворенной и счастливой считала себя хозяйка нового дома на набережной, Надежда Николаевна Бородина.

Хорошенькая, грациозная и мечтательная Надя, без ума влюбленная в мужа через несколько лет после свадьбы, долгое время остававшаяся наивной институткой, теперь превратилась в полную и видную женщину, сохранившую еще на своем моложавом лице много привлекательности, несмотря на всегда серьезное и даже грустное выражение, заменившее прежнюю оживленность и веселые улыбки.

Когда-то Надежда Николаевна считала себя счастливейшим существом в мире, у нее было только одно желание — чтобы так все и всегда оставалось. Ничего нового, ничего лучшего она не просила от жизни. Потребности ее были скромные. Судьба дала так много: красивый, добрый и ласковый муж, обожаемый Миша, лучший человек во всем мире, славные детки, добрейшая свекровь, которую она любила как родную мать и считала чуть ли не святою, добродушный чудак свекор… Вместе с этим — удобный и просторный, полный всяким добром, хотя и вовсе не роскошный дом, где всем распоряжалась и хозяйничала старушка Бородина, предоставляя невестке любить мужа, мечтать, читать интересные книжки, переписываться с институтскими подругами, поддерживать небольшой кружок привычных и приятных знакомств…

Так могло продолжаться долгие-долгие годы, и Надежда Николаевна только повторяла:

«Как хорошо, как приятно, как сладко жить на свете».

Но вот все это вдруг изменилось. Нежданно-негаданно открылась семейная тайна. Как ни уверял муж, что ничего дурного не будет, что все новое будет хорошее, сердце сжималось тяжелым предчувствием — и предчувствие не обмануло.

Пришлось расстаться с обожаемым мужем: он сделался петербургским жителем. Правда, он приезжал в Москву очень часто, и эти минуты встреч приносили большое счастье. Михаил Иванович не раз говорил и доказывал ей, что их разлуки и свидания только поддерживают их любовь, превращают их в вечных жениха и невесту, в вечных новобрачных.

Но она не сдавалась на его доводы. Может быть, для него это так, — тем хуже, значит, его любовь нуждается в искусственном подогревании. Ее любовь в этом не нуждалась. Она твердо знала, что ее чувство к мужу не может охладеть, хотя если бы ей и пришлось многие годы провести с ним, не разлучаясь, в одной комнате.

В первый же его приезд из Петербурга в Москву, несмотря на всю его нежность, она сказала себе: «Он уже не тот, он изменился, прежнее счастье пропало!..»

Так оно и было в действительности. Через несколько лет этой тревожной, неестественной, как она называла ее, жизни, вспоминая прежнего своего Мишу, московского, и сравнивая его с новым, петербургским, Михаилом Ивановичем (сама не зная почему, она все чаще и чаще стала называть его Михаилом Ивановичем), она с ужасом убеждалась, что это два совсем разных человека.

Почти каждый раз, приезжая, он подробно рассказывал ей о своих успехах, о своих планах, о своих делах, о быстро возрастающем состоянии. Он хотел затронуть в ней, шевельнуть любовь к блеску, к роскоши. Он говорил ей:

— Еще три, четыре года такой удачи — и у нас с тобой будут миллионы!

Она осталась к этому равнодушна. Зачем эти миллионы, что они дадут, вернут ли они прежнее счастье? Они только все больше будут отдалять от нее мужа.

Но у Надежды Николаевны, несмотря на все ее институтство, мечтательность и практичность, было много природного ума и такта, и они спасли ее от окончательного несчастья — от охлаждения к ней мужа. Если бы она с прежней откровенностью поверяла ему все свои мысли и чувства, если бы открыла перед ним все свое недовольство, жаловалась, тосковала, упрекала и требовала от него жертв, давала ему советы, вмешивалась в его дела и планы, Михаил Иванович, конечно, очень скоро охладел бы к ней и от нее отдалился.

Но она ничего этого не сделала. Оставаясь в Москве, иногда по целым дням наедине сама с собою, она бог знает сколько раз обо всем передумала, во многом себя переделала и выказала большую силу воли. Она никогда не выдала себя перед мужем. Приезжая в Москву, иногда всего на два, на три дня, он действительно отдыхал и, уезжая, невольно говорил себе: «Какая чудная женщина моя Надя!»

Михаил Иванович был неустанным работником. Весь его огонь, вся его страсть ушли в одно — в достижение богатства и силы. Ему просто некогда было думать о чем-либо ином, он был застрахован этим от сердечных увлечений. Для него существовала всегда одна только женщина в мире, одна подруга — и эта женщина была жена, Надежда Николаевна. Годы шли, проходила молодость, но он не замечал, что его Надя изменяется, полнеет, понемногу стареет. Не замечал он, что вокруг ее хорошеньких глазок собираются морщинки, что даже в шелковистых волосах ее что-то уж очень рано мелькают серебряные нити, он не знал, почему это и так рано, — он об этом не думал. Надежда Николаевна оставалась для него прежней Надей.