Михаил Каратеев - Ярлык Великого Хана Страница 37

*Достархан– угощение, сладости.

** Кумыс – хмельной налиток, приготовляемый из перебродившего молока. В переводе означает «серебряное питье».

Не подлежит, конечно, никакому сомнению, что самый беззастенчивый и жестокий грабеж во время военных и карательных действий был у ордынцев вполне обычным явлением. С их точки зрения, это и было то, ради чего воюет воин. Это была законная плата за тяжелую службу и смертельный риск ого ремесла, ибо никакого иного вознаграждения он не получал. Но в то же время воровство, мошенничество, обман в торговой сделке и даже простая ложь были в Орде почти неизвестны. За бесчестный поступок, даже вполне обычный и широко практикуемый среди других народов, татарина ожидала беспощадная казнь. Честность была, пожалуй, самой сильной чертой татарского характера,– она прошла через века и сохранилась до наших дней. В дореволюционное время каждая приволжская рабочая артель, отправляясь па заработки, старалась включить в свой состав какого-либо татарина, чтобы доверить ему денежную и хозяйственную часть: его национальность служила гарантией того, что ни одна копейка не пропадет и никто не будет обижен.

Ордынцы любили подарки, но хорошо понимали, что даются они не от порыва душевных чувств, а что в обмен потребуется какая-то услуга, И обещав оказать ее, татарин, по мере сил и возможностей, старался свое обещание выполнить. Поэтому Абдулай, после довольно долгого раздумий, сказал:

– Плохое время ты выбрал. Великий хан Узбек, да живет он тысячу лет, сильно гневен на русских князей. Трудно будет устроить, чтобы он тебя принял. Я это сделаю, но нужен подходящий случай, и обманывать тебя не хочу: ждать придется, может быть, долго. Хану я хорошо о тебе скажу. Только смотри: великий хан, да продлит Аллах его драгоценные дни, справедлив, и если твое дело правое,– обиженным от него не уйдешь. А коли ты с обманом и неправдой пришел,– пеняй потом на себя.

Святослав рассыпался в благодарностях и заверил, что дело его никакого обмана в себе не таит. Затем сказал, что отец его, князь козельский, много слышавший о непревзойденной красоте и мудрости хатуни Тайдулы, прислал ей поклон и подарки, которые теперь же нужно передать по назначению. Абдулай понимающе улыбнулся.

– Ну, это легче сделать,– сказал он.– Хатунь Тайдула, да сохранит Аллах красоту ее на долгие годы, любит русских и любит подарки. Ты будешь извещен о дне, когда она пожелает тебя принять.

С витиеватыми выражениями благодарности и щедрыми пожеланиями всех милостей Аллаха Святослав простился с темником. После этого разговора настроение его заметно повысилось. «Один пособник уже есть, – с удовлетворением думал он – и дело мое, кажись, налаживается. Худо только, ежели ждать придется долго… Ну, ничего,– впереди еще Тайдула. Коли придусь ей по душе, она небось сумеет дело ускорить, Абдулай-то еще когда свой случай найдет, а она, поди, всякую ночь тот случай имеет!»

В ожидании приема у Тайдулы Святослав Титович верхом, а иногда и пешком, прогуливался по городу, дивясь его величине и с любопытством приглядываясь к окружающему. Самым большим городом, какой оп до сего времени видел, был Смоленск,– теперь он казался ему жалкой деревней в сравнении с Сараем. Все для него было тут ново, все поражало своей необычностью.

За исключением церквей, он никогда не видел ни одной каменной постройки, а здесь не было ни одной деревянной. В Козельске даже появление какого-нибудь заезжего поляка было событием, а тут на улицах и площадях, кроме татар и русских, сотнями толкались арабы, греки, персы, китайцы, половцы и Бог весть кто еще, и никто тому нимало не дивился. Он никогда не мыслил, что вода представляет собой какую-то ценность, а здесь ее возили по городу в огромных глиняных кувшинах и продавали за деньги. И притом возили не на лошадях, а па верблюдах. Святослав их никогда прежде не видел и потому к первому же подошел вплотную, чтобы рассмотреть забавного урода поближе. Очевидно, этот осмотр затянулся дольше, чем требовали правила верблюжьего приличия, ибо флегматичное животное, пожевав губами, пустило вдруг в княжича ловко нацеленный плевок, после которого прогулку пришлось прекратить и идти мыться и переодеваться.

Но самым интересным были огромные базары, где люди говорили на множество языков, но все же как-то сговаривались и понимали друг друга. А о товарах уж и говорить нечего: Святослав в жизни своей не видел и сотой доли того, что было тут выставлено. Он часами ходил по рядам, рассматривал изумительной выделки индийскую парчу, оружие, выкованное лучшими мастерами Востока, замечательные венецианские доспехи, делающие воина совершенно неуязвимым, стеклянную и золотую посуду тончайшей художественной работы, великолепные персидские ковры, драгоценные украшения и безделушки и множество иных вещей, назначения которых он иногда и не знал. Кое-что щупал руками, даже торговался, но не покупал ничего: был прижимист, в отца.

Так прошло дней десять. Святослав начал уже беспокоиться,– не обманул ли его Абдулай, когда наконец от имени последнего явился нукер с извещением, что хатунь Тайдула примет русского княжича завтра, за час до полудня. Он пояснил, что прием состоится в ханском дворце, куда надлежит войти через боковой, восточный вход, предъявив начальнику караула серебряную пайцзу, которую тут же вручил Святославу.

На следующий день, немного раньше назначенного часа, Святослав Титович, одетый во все самое лучшее, сверкающий золотым шитьем, в сопровождении своего переводчика и слуг с подарками, находился уже в покоях Тайдулы.

Комната, где его оставил битакчи, поразила княжича своим великолепием. В отличие от всего, что он до сей поры видел в богатых татарских домах, стены ее, вместо ковров, были сплошь покрыты бирюзового цвета мозаикой, со сложнейшим серебряным узором. Сводчатый потолок был темно-голубого цвета, и с него свисала на серебряной цепи своеобразная люстра, составленная из семи масляных светильников, сделанных из полупрозрачного опалового стекла с голубой и серебряной росписью. На светлом паркетном полу, который был инкрустирован перламутром, перед каждым из двух стоящих здесь диванов лежало по шкуре белого медведя.

Убранство комнаты дополняли разбросанные по полу высокие шелковые подушки, служившие сидениями, выложенный слоновой костью полированный столик орехового дерева и несколько таких же этажерок, уставленных драгоценными вещицами. Святослав собирался их как следует рассмотреть, но не успел, ибо в этот миг появился битакчи и торжественно объявил, что лучезарная хатунь Тайдула, на которой неизменно почивает милость Аллаха, сейчас осчастливит своим появлением тех, кто достоин высокой чести ее увидеть.

С этими словами битакчи широко распахнул двери и, сделав шаг в сторону, сложился почти вдвое в почтительном поклоне. В сопровождении двух богато одетых пожилых монголок в комнату вошла совсем молодая, высокая и стройная женщина, в которой лишь слегка косой разрез больших и лучистых глаз да угольно черные волосы изобличали татарку. Тонкие, круто взлетающие брови, безукоризненной формы нос, маленький, изящно очерченный рот и все остальные черты ее юного лица, почти нетронутого белилами и румянами, гармонично складывались в такое чарующее целое, что сразу становилось понятным, почему ею пленился суровый пятидесятилетний хан, никогда не знавший недостатка в прекраснейших женщинах.

*Нукер – дружинник, служилый дворянин.

**П а й ц з а – серебряная, золотая я ли бронзовая пластинка, с выгравированной на ней подписью. Служила как бы отрывной грамотой или пропуском.

***Б и т а к ч и – дворцовый чиновник, придворный.)

Одета она была в расшитый серебром голубовато-серый китайский халатик, из-под которого виднелись вишневого шелка шальвары и серебряные туфельки на высоких голубых каблуках. Вместо «бокки» – громоздкого головного убора знатных татарских женщин – на ней была низкая бархатная шапочка, расшитая жемчугом и украшенная пером серебристой цапли. Драгоценностей на ней, вопреки обычаю, тоже было не много: два-три кольца с крупными самоцветами, жемчужные серьги да золотой браслет, в виде змеи, обвивающий ее левую руку.

С красотой внешности у Тайдулы сочеталась красота души, и порабощенная татарами Русь ей многим обязана. При хане Узбеке она еще не играла заметной политической роли, но когда два года спустя Узбек умер, Тайдула сделалась главной женой его сына, хана Джанибека, на которого приобрела заметное влияние. Она всегда с симпатией относилась к русскому народу, а после того как московский митрополит Алексей чудесным образом вернул ей потерянное зрение,– превратилась в неизменную и пламенную заступницу за русских. И если ее мужа даже русские летописи, далеко не снисходительные к татарам, нарекли Джанибеком Добрым, то в этом заслуга Тайдулы.