Евгений Салиас - Атаман Устя Страница 37

Наконецъ, Мустафа, четвертый выборный сторожъ, желалъ процвѣтанія Яра ради того, что ему за отличіе было обѣщано эсауломъ въ награду то, что было ему дороже всего въ мірѣ, о чемъ онъ мечталъ со дня своего бѣгства изъ крымскихъ предѣловъ. Орликъ обѣщалъ подарить ему перваго лучшаго коня, котораго кто-либо изъ шайки отобьетъ и пригонитъ въ Яръ. Мустафа за хорошаго коня готовъ былъ лѣзть не только въ огонь и въ воду, а на вѣрную смерть. Татаринъ мечталъ теперь и день и ночь объ обладаньи конемъ, какъ женихъ мечтаетъ о своей невѣстѣ и днѣ вѣнчанія. Часовые въ четырехъ сторонахъ Устинова Яра были разставлены во-время: многіе уже изъ шайки пробовали исчезнуть изъ Яра, въ особенности татарва; въ сумерки Мадина, а вечеромъ Мустафа уже застрѣлили двухъ бѣгуновъ изъ башкиръ.

Разумѣется, если бы всѣ, тайно желавшіе убѣжать изъ Яра отъ команды и битвы, собрались въ кучку и двинулись дружно, то часовой самъ-третій или самъ-четвертъ не могъ бы ничего сдѣлать. Но именно этого не было и не могло быть. Взбунтоваться открыто десятку человѣкъ или двумъ было невозможно; всякаго удерживалъ не страхъ, а срамъ; всякаго останавливала «разбойная честь», боязнь позора предъ своими. Тутъ дѣло шло ужь въ открытомъ признаніи себя не трусомъ, а предателемъ.

— Бѣжать, такъ всѣмъ бѣжать на другое мѣсто, разсуждало большинство. — Или оставаться и биться и за себя и за всѣхъ, и за поселокъ и за награбленное добро, которе хоть и у атамана подъ замкомъ, но оно наше собственное иждивеніе; оно принадлежитъ всѣмъ и попадетъ намъ въ руки при первомъ же дуванѣ.

Однако Малина, Черный и другіе, поумнѣе, въ томъ числѣ дядька Ефремычъ, поспѣшили, на всякій случай, распространить въ поселкѣ вѣсть, что эсаулъ Орликъ поклялся такое колѣно надумать, что городской командѣ не видать Устинова Яра какъ своихъ ушей, не только его разгромить. Самъ эсаулъ поѣхалъ на переговоры съ капраломъ команды.

Уваженіе къ Облику и вѣра въ него были такъ велики, что на утро попытки бѣгуновъ прекратились: отчасти дѣйствовали на трусливую татарву и два висѣвшіе на деревьяхъ трупа двухъ башкиръ.

— И команды не дождались — и готовы! шутили на ихъ счетъ устинцы. — Хотѣлось бѣгать, а потрафилось висѣть.

Всю ночь около дома атамана шла работа. Устя съ Ефремычемъ, Ордуньей, Бѣлоусомъ и Гаврюкомъ таскали имущество подороже и закапывали въ чащѣ въ ямы, заранѣе приготовленныя. Если и разгромитъ все команда, то не разграбитъ; а когда уйдетъ она во-свояси оставшіеся въ живыхъ молодцы могутъ прійти послѣ и воспользоваться добромъ.

Среди ночи атаманъ вышелъ одинъ съ ношей, поднялся на верхушку ближайшей горы и тамъ безъ свидѣтелей закопалъ подъ дубомъ свою ношу. Это были деньги. Сдѣлавъ ножомъ зарубку на дубу, Устя вырѣзала съ трудомъ двѣ буквы Е. и С., т. е. Егоръ Соколовскій.

— Если меня убьютъ, пущай утѣшается наслѣдствомъ отъ меня! шепнула Устя, кончивъ работу.

На другой день атаманъ и дядька занялись приготовленіями иного рода. Ефремычъ, по указанію атамана, такъ же, какъ передъ проходомъ бѣляны, раздавалъ оружіе, порохъ и свинецъ.

Теперь, благодаря ружьямъ и зарядамъ, взятымъ съ бѣляны, шайка могла быть вооружена не хуже команды; двѣ дюжины человѣкъ имѣли отличныя ружья и каждый по полсотни готовыхъ зарядовъ въ сумкѣ; это обстоятельство многихъ ободрило. Малина увѣрялъ товарищей, что ихъ дѣло еще не пропащее.

Вдобавокъ, теперь не было новичковъ въ шайкѣ. Послѣдніе, вступившіе въ число разбойниковъ, какъ Кипрусъ, Мустафа и другіе — испробовали себя на битвѣ съ батраками бѣляны.

— Вѣстимо, съ командой биться — не то же, что съ батраками мужиками, увѣрялъ всѣхъ Малина, — за то и на сломъ не лазить! Если атаманъ съ эсауломъ распорядятся ловко, то мы команду издали щелкать будемъ, изъ кустовъ.

Послѣднее обстоятельство многимъ было по душѣ.

— Издали палить — куда вольготнѣе!!

IX

Завидѣвъ еще за версту съ холма расположившуюся на опушкѣ лѣса команду, Орликъ слегка смутился. Не многолюдство и грозный видъ, какъ когда-то на бѣлянѣ, заставилъ его оробѣть, а то, что онъ самъ живьемъ въ руки отдается.

— Неровенъ часъ. Захочетъ Петрынь отплатить за старое — и готово! Живо допроситъ его капралъ и велитъ повѣсить на деревѣ. Поздно, братъ, скажетъ, пришелъ намъ въ помочь; теперь мы и безъ тебя гнѣздо найдемъ и разнесемъ по вѣтру; теперь-то, молъ, вы всѣ охотники помогать и своихъ выдавать — какъ смерть на носу.

Орликъ вздохнулъ и двинулся. Взялся за гужъ, такъ нечего ужъ… Служивые косо и подозрительно встрѣтили всадника.

Чрезъ нѣсколько минутъ эсаулъ разбойничей шайки былъ уже поставленъ предъ капраломъ и отвѣчалъ на его вопросы. Петрынь стоялъ около, и когда капралъ обращался къ нему за подтвержденіемъ словъ вновь прибывшаго — парень подтверждалъ слова Орлика.

Капралъ, начальникъ команды, былъ совсѣмъ молодой человѣкъ, менѣе двадцати годовъ на видъ, хотя въ дѣйствительности ему было около 24-хъ лѣтъ; это былъ начинающій службу недоросль изъ дворянской семьи, по имени Засѣцкій, его лицо, юное, добродушное, не глуповатое, но ребячески умное, т. е. съ наивностью какъ во взглядѣ красивыхъ голубыхъ глазъ, такъ и въ постоянной, не сходящей почти съ губъ улыбки, — все сразу особенно подѣйствовало на Орлика. Разбойный эсаулъ почувствовалъ, что у него на сердцѣ такое ликованіе, такой восторгъ, что, того гляди, онъ выдастъ себя и у него спроситъ кто-нибудь похитрѣй капрала — «чему, молъ, ты обрадовался!»

Но такіе два человѣка, какъ капралъ и Петрынь, ничего не могли увидѣть и понять. Глядя на начальника команды, Орликъ думалъ:

— Чижикъ!.. изъ гнѣздышка вчера выпорхнулъ и еще кормиться самъ не умѣетъ; у маменьки изъ-подъ юбки выскочилъ и ничего мірского не смыслитъ.

Переговоривъ съ капраломъ, котораго звали Александромъ Иванычемъ, Орликъ окончательно убѣдился, что обойти этого командира-птенца ему будетъ дѣломъ не труднымъ, а пустой и смѣхотворной потѣхой.

— Ну, выслали вы на насъ фельдмаршала! внутренно смѣялся полудворянинъ Соколовскій и тѣмъ болѣе былъ ему забавенъ капралъ, что напоминалъ ему лицомъ и голосомъ его брата своднаго, т. е. старшаго сына Соколова, законнаго наслѣдника его покойнаго отца. Это сходство, случайное съ тѣмъ, кто своимъ рожденіемъ на свѣтъ отнялъ все у Егора Соколовскаго, было не на счастье молодому капралу: у Орлика тотчасъ явилось къ нему недружелюбное чувство, и для жалости мѣста уже не было.

— Туда же лѣзетъ воевать, разбойниковъ ловить; ахъ, ты, щенокъ! молоко на губахъ и ужь лѣзетъ въ рфицеры; поди, самъ за этимъ и вызвался въ командировку на Устинъ Яръ.

Орликъ объяснилъ капралу, что онъ, ради помилованія себѣ и ради ненависти къ атаману шайки, явился добровольно въ отрядъ, чтобы помочь безъ всякой возни въ одинъ часъ все повершить: шайку поразстрѣлять и похватать, а поселокъ разграбить и спалить.

— Ну, вотъ за этимъ я и посланъ! наивно отвѣтилъ Засѣцкій; если ты мнѣ поможешь — я тебѣ обѣщаю помилованіе.

— Много благодаренъ! поклонился Орликъ въ поясъ, — я тебѣ слуга; въ одинъ часъ времени все повершимъ, только вѣры дай мнѣ малость и распорядися, какъ я тебѣ, баринъ, буду совѣтъ давать.

— Разумѣется! отозвался юный командиръ.

— Мнѣ порядки и норовы разбойные вѣдомы; я знаю, какъ ихъ и напугать ловчѣе, тоже и взять врасплохъ. Коли пожелаешь, всѣхъ ухлопаешь по одиночкѣ, а нѣтъ, всѣхъ перевяжешь и въ городской острогъ на канатѣ погонишь. Могу я тебѣ тоже указать потомъ, гдѣ у атамана и деньги будутъ зарыты; поди, теперь зарываютъ; ну, да мы все найдемъ.

— Нѣтъ, убивать мнѣ не охота, заговорилъ Засѣцкій; ну, ихъ… кровь потечетъ… мертвые будутъ лежать… спасибо… я когда галку да ворону изъ самопала своего случится убью, то не люблю глядѣть… денегъ тоже мнѣ не надо; пускай мои солдаты раздѣлятъ себѣ; а вотъ ты устрой мнѣ, чтобы всѣхъ перевязать живьемъ. Когда ты это сдѣлать можешь?

— Въ ночь завтра все повершу!

— Завтра! Что ты! И мнѣ во-свояси домой можно будетъ! воодушевился молодой человѣкъ.

— Вѣстимо, что-жь тутъ тебѣ, баринъ, время терять; перевяжемъ всѣхъ и двинемъ въ городъ, привязавъ въ канату.

— Чудесно! Вотъ спасибо… а то я вѣдь капралъ… понялъ ты… я вѣдь не офицеръ еще… какъ вернусь съ порученія должности, такъ я офицеромъ буду; мнѣ это обѣщано.

Засѣцкій оживился, глаза его заблестѣли и легкій, будто дѣвичій, румянецъ выступилъ на его свѣжемъ, молодомъ и отчасти женственномъ лицѣ.

— Вотъ и ладно! сказалъ Орликъ, — жениху эдакому да мѣшкать — не приходится; мы живо повернемъ.

— Какъ же ты это мнѣ сдѣлаешь.

— А вотъ слушай, баринъ, все по порядку…

И Орликъ толково, красно и горячо разсказалъ капралу, какъ онъ все дѣло подведетъ такъ лихо и живо, что атаману и шайкѣ разбойниковъ — мигнуть не успѣть; какъ куръ во щи — всѣ угодятъ; Засѣцкій слушалъ и радовался.