Александр Кравчук - Галерея византийских императоров Страница 37

Посылая Нарсеса в Италию, император явно надеялся, что тот будет осуществлять надзор за Велизарием. Но отсутствие четкого разделения компетенций привело к катастрофическим результатам. Каждый из византийских полководцев — а военачальников самого высокого ранга здесь было несколько — действовал по собственному усмотрению. И первой жертвой отсутствия согласованности пал Медиолан (Милан). Маленький императорский гарнизон при героической поддержке населения в течение девяти месяцев отважно оборонял большой город, который осаждали войска бургундов — союзников остготов. В конце концов, гарнизон капитулировал, и солдаты были отпущены живыми, но город ждала страшная судьба: бургунды вырезали всех мужчин, женщин и детей увели в рабство, а город разрушили. И лишь после этой трагедии император решил отозвать Нарсеса.

Весной 539 года в долину реки По вторглись франки. Враждебные и к готам, и к византийцам, и к местному населению захватчики через несколько месяцев отступили с огромной добычей, изнуренные голодом и болезнями.

Витигес, который не вел никаких военных действий, пытался получить помощь извне. Он тщетно взывал к лангобардам, обращался даже к правителю Персии. В конце концов, осажденный в Равенне, под угрозой голода, он вынужден был начать переговоры о заключении мира.

Посланники императора разработали договор, в соответствии с которым готы отказывались от всех своих земель к югу от реки По и лишались половины королевской казны. Однако Велизарий отказался поставить свою подпись под этим документом: он считал, что готы должны капитулировать безоговорочно — так же, как ранее вандалы.

И тогда среди части готов родился невероятный план: пусть Велизарий будет римским цезарем Запада и одновременно их королем! Этот план поддержал даже Витигес. Полководец сделал вид, что согласен, и дал обещание после капитуляции Равенны не посягать на жизнь и имущество готов, а также принять верховную власть.

В мае 540 года Велизарий вступил в Равенну. Он выполнил все пункты договора, кроме одного — не облекся в пурпур. Полководец остался предан императору, посчитав этот договор лишь необходимым тактическим маневром. Но Юстиниан все же, для верности, быстро отозвал его обратно в столицу.

В Константинополь Велизарий прибыл с Витигесом, Матасунтой, остготскими военачальниками и королевской казной. В этот раз триумфального въезда в город не было. Витигес был принят с почестями и получил крупное земельное владение, а затем и титул патрикия.

С точки зрения императора, в момент капитуляции Равенны и пленения Витигеса королевство остготов прекратило свое существование. Но в действительности дела обстояли совсем иначе. Гордый народ продолжал жить, и в его руках еще оставалось немало городов и земель Италии, в основном в северной ее части. И у этого народа был новый король, который был провозглашен в Павии, когда стало известно об отъезде Велизария, — этим королем стал Ильдебад.

HAGIA SOFIA

Велизарий и его воины, возвращавшиеся в Константинополь после нескольких лет победоносной войны в Италии, уже издалека, с палубы подплывавших к городу кораблей, могли дивиться на огромный, смело вознесшийся ввысь купол. Воздвигнутый за время их отсутствия храм полностью изменил панораму города, придав столице особую торжественность. Этот храм был, пожалуй, самым прекрасным строительным шедевром Юстиниана и в течение многих столетий справедливо считался одним из чудес мировой архитектуры.

Прошло двести лет с тех пор как, основав новую столицу на месте старого Византия и дав ей свое имя, император Константин Великий возвел здесь прекрасные базилики светского назначения (здания, в которых проходили собрания и торжественные церемонии), которым дал красноречивые названия: Ejrene — Мир, Dynamis — Сила, Sofia — Мудрость. Они должны были олицетворять три символических столпа власти — миролюбивой, сильной и мудрой, — характеризующих эпоху всеобщего благоденствия. Эти понятия были тесно связаны в первую очередь с идеалами античной философии, но вполне могли пониматься и в духе христианства.

Именно так оно и вышло, и прежде всего в случае с Мудростью — Софией. Ее стали восславлять как Святую, то есть Божественную, Мудрость. Под этим названием базилика в какой-то момент (трудно сказать точно, когда именно — здесь мнения различны) стала христианским храмом, а затем и кафедральным собором столицы. В странах Востока это название понималось как одно из присущих Богу свойств или даже как одно из определений самого Христа. На Западе все было иначе. Там довольно рано начали говорить о Святой Софии, пользуясь ее греческим названием, но не всегда его понимая. И отсюда оставался всего лишь один шаг до восприятия этой Святой Софии как вполне конкретного лица. Подобному восприятию способствовал и тот факт, что в Риме почиталась мученица по имени София.

Если уж соблюдать абсолютную точность, то, говоря о константинопольском храме, мы должны были бы называть его собором Святой Мудрости (именно так дословно переводится с греческого Hagia Sofia) либо собором Мудрости Господней (что является уже переводом самого понятия). С другой стороны, старая западноевропейская традиция склоняется к тому, чтобы именовать его просто Святой Софией, что, однако, не следует понимать как персонификацию имени.

Заняться восстановлением храма было просто необходимо после того, как в январе 532 года он очень сильно пострадал во время восстания «Ника». Средства для финансирования работ были изысканы в результате конфискации имущества зачинщиков беспорядков, проведенной после подавления мятежа. Проектирование осуществлялось архитекторами родом из западных городов Малой Азии — Анфимием из Тралл и Исидором Милетским. Оба они были известны еще и как прекрасные математики. Исидор прославился прежде всего как издатель трудов Архимеда — того самого, закон которого о теле, погруженном в жидкость, известен каждому школьнику, и который погиб в 212 году до н. э. при взятии римлянами Сиракуз. Именно Исидору мы в значительной мере обязаны тем, что труды гениального математика древности дошли до наших дней.

И в этом есть нечто ободряющее, вселяющее надежду. Гибнут империи, государства, города, человечество переживает всякого рода резкие повороты и катаклизмы, умирают и рождаются религии — а достижение мысли человеческой живет, бережно передаваемое из поколения в поколение как наивысшая ценность. Семь столетий отделяло строителя христианского храма Исидора, жителя империи, от Архимеда — язычника, гражданина греческого полиса на Сицилии. И все же оба они были звеньями одной цепи смелой и упорной человеческой мысли, оба были верными слугами все той же самой Мудрости.

Строительные работы были начаты в феврале 532 года и велись с огромным размахом, на них не жалели ни сил, ни средств. План и размеры первоначально стоявшего на этом месте здания были полностью изменены. Строительство продолжалось пять лет и несколько месяцев, в течение которых Юстиниан вел войны сначала в Африке, а затем в Италии.

26 декабря 537 года император вместе с патриархом Миной стали главными действующими лицами великолепной церемонии торжественного открытия. Однако спустя двадцать лет, в мае 557 года, рухнул купол, слишком смело спроектированный Анфимием (к тому времени уже покойным). Новый купол построил Исидор. И перед самым Рождеством 562 года состоялось повторное открытие собора.

Императору в тот момент уже было 80 лет, его супруга Феодора умерла задолго до этого, да и ему самому приходилось считаться с тем, что вскоре он покинет этот мир (что через три года и случилось). О чем же думал этот старец во время второй церемонии освящения собора, ставшего самым великолепным материальным достижением всего его правления? Смотрел ли он с гордостью на свое произведение — на этот взметнувшийся к небесам памятник его благочестию и эпохе его правления, или же размышлял о бренности и ничтожности всех человеческих начинаний?

Храм поражал своими огромными размерами, пышностью внутреннего убранства, обилием золота и серебра, мрамора и слоновой кости, множеством мозаик. Большая часть этих шедевров искусства не дожила до наших дней — турки уничтожили их или закрыли более поздними наслоениями.

Спустя девять веков после возведения собора, 29 мая 1453 года, когда турки ворвались в осажденный Константинополь, в его стенах разыгрывались ужасающие сцены. Стивен Рансимен в своем «Падении Константинополя» так живописует эти события, пользуясь описаниями современников:

«Церковь все еще была заполнена народом. Святая литургия уже закончилась и шла заутреня. Когда снаружи послышался шум, громадные бронзовые двери храма закрыли. Собравшиеся внутри молились о чуде, которое одно только и могло их спасти. Но их молитвы были напрасны. Прошло совсем немного времени, и двери под ударами снаружи рухнули. Молящиеся оказались в западне. Немногочисленные старики и калеки были убиты на месте; большинство же турки связали или приковали друг к другу группами, причем в качестве пут пошли в ход сорванные с женщин платки и шарфы. Многие красивые девушки и юноши, а также богато одетые вельможи были чуть ли не разорваны на части, когда захватившие их солдаты дрались между собой, считая своей добычей. (…) Священники продолжали читать у алтаря молитвы до тех пор, пока также не были схвачены. Однако в последний момент — но крайней мере многие благочестивые люди в это верили — некоторые из них, захватив с собой священные сосуды, направились к южной стене, которая открылась и сомкнулась за ними; они останутся там за стеной до тех пор, пока это священное здание вновь не превратится в церковь».[1]