Николай Задорнов - Первое открытие [К океану] Страница 38

— Но этот довод ложен?

— Довод этот ложен только в той части, где я обвиняю сибиряков в недостатке патриотического чувства, — я сам знаю, что таких патриотов и доносчиков заодно, как сибиряки, надо еще поискать, исключая, конечно, Кандинских и им подобных. Довод этот нужен мне, чтобы припугнуть правительство.

— Но какая же твоя истинная цель? — спросила Екатерина Николаевна. — Если Амур, как ты говоришь, независим, то пошли прямо туда экспедицию. Ведь верховья Амура в твоих руках.

— Амур-то независим, да я зависим, — отвечал Муравьев, — и если я переступлю за Горбицу[112] и пошлю туда экспедицию без разрешения Петербурга, то на этом закончится вся моя деятельность. Кстати, уже донесли, что ты бываешь у Марии Николаевны Волконской… И у Трубецких. И в этом видят мое внимание. Но мы не переменимся к ним с тобой. Это общество, без которого твоя жизнь здесь окажется ужасной.

Вечером Николай Николаевич, сидя в глубоком кресле, читал «Таймс».

Из соседней комнаты сквозь открытую дверь доносились звуки фортепьяно и виолончели. Играла Екатерина Николаевна под аккомпанемент жены гражданского губернатора.

Она играла и думала о Марии Волконской. О ней никто не знал в мире. Но эта женщина, ее мужество и благородство заслуживают славы. Странно! С ее мужеством она прикована к ссыльному мужу. Когда могла бы сделать честь и славу нации, могла бы стать той женщиной — героиней — путешественницей — открывательницей, которыми бредит европейский мир.

— В «Таймсе» статьи о китобойном промысле англичан в Охотском море, — сказал Николай, входя. — Число кораблей, приходящих туда на бой китов, возрастает с каждым годом.

Описание богатств моря казалось преувеличенным. Губернатор понимал, что все это значит.

Появление такой заметки представлялось ему знаменательным признаком. Вот и являются вслед за литературным интересом англичан к природе, к климату, к животным, которые обитают в тех морях, интересы более прозаические, но более реальные. Остен тоже толковал про китобоя. А ведь со временем китобои могут возить не только шпионов. И не только китобои смогут бывать там. Появится пароходство, будут линии с Америкой, с Китаем, со всем миром. «Дайте мне точку опоры, и я переверну весь мир!»

«Верно! Ведь Остен говорил мне, что хочет найти китобоя на Охотском берегу! Наверняка заранее было условлено с китобоем. Какой-нибудь корабль бродил у наших берегов, ждал его, собаку! Ну, будут они у меня знать».

Губернатор отбросил газеты. Каждый раз, читая их, Муравьев ждал, что вот-вот появится известие о высадке европейцев на Татарском берегу…

— А у нас нет флота! Нет гарнизонов на побережье! Наши богатства истребляются, а мы не заведем своих промыслов! В устье Амура могут войти иностранные суда! — громко говорил он, не стесняясь Зариной.

Хотя Муравьев и считался командиром портов и морских сил Камчатки и Востока, но тут он чувствовал себя бессильным.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

ЕВРОПА И АМЕРИКА

Глава двадцать шестая

НОВЫЙ КОРАБЛЬ

В 1848 году, десятого июля — в один из самых длинных летних дней — транспорт «Байкал» был спущен на воду и встал у каменного причала, там, где на мостовой приготовлен был рангоут, бочки со смолой и бухты канатов. Началась оснастка судна. Десяток вольнонаемных рабочих и матросы носили по трапу грузы. Такелаж и паруса, а также все оборудование доставлены были в Гельсингфорс из Кронштадта заранее на «Ижоре». Пароход, маленький, черный, закоптевший труженик с высокой красной трубой, стоял тут же, у мола…

Дни стояли северные, длинные, а ночи были светлые, так что часовым в шинелях и в парусиновых штанах, ходившим с ружьями по молу, видны были леса на берегах залива, блеск крестов на кирках и на соборе и мачты судов…

Капитан без жалости расходовал деньги, матросам покупал свежее мясо вместо солонины, чай, сахар, назначал лишнюю чарку. Работы шли на судне от зари до зари, весь длинный летний день… Финны, привыкшие, что капитаны и судохозяева берегут каждую копейку, и сами бережливые и аккуратные, старались воспользоваться случаем и заслужить одобрение щедрого капитана.

Из Иркутска пришел ответ Муравьева на письмо, посланное Невельским в феврале.

Губернатор благодарил за истинно патриотическое рвение к столь важному для России делу, писал, что все меры приняты, что инструкция, сочиненная Невельским, пошла в Петербург на утверждение ее государем и что Меншиков и министр внутренних дел Перовский этому делу сочувствуют. Муравьев просил капитана обратиться в Петербург к Перовским. Очевидно, губернатор списался с ними за прошедшие четыре месяца.

Невельской вздохнул свободно и запрятал письмо поглубже. Он почувствовал, что не зря спешит.

Только об экспедиции Баласогло Муравьев не писал ни слова.

Через восемь дней после спуска на воду «Байкал» вышел в Финский залив, а еще через два дня вошел в Кронштадтскую гавань. Невельской явился к начальнику порта адмиралу Беллинсгаузену. Новый военный корабль вошел в строй русского флота. На другой день капитан отправился на «Ижоре» в Петергоф. С пристани, пройдя через парк, поднялся вверх по лестнице и прошел на дачу князя Меншикова.

Он застал князя на огромной террасе, обращенной к морю. Вдали расползшимся пластом серел Кронштадт. Сухой рослый князь, вытянув длинные ноги, сидел в кресле. У него были гости — братья Перовские[113]. Один из них — известный генерал, а другой — красивый моложавый мужчина лет пятидесяти, с выхоленным лицом и начерненными бакенбардами, граф Лев Алексеевич, министр внутренних дел.

«Это удачно!» — подумал Невельской. Лев Перовский был тут кстати.

Меншиков сначала поджал ноги, скрестив их, потом с усилием, но бодро поднялся. Он представил офицера гостям.

Лев Перовский любезно кивнул Невельскому, как бы показывая, что его имя не незнакомо ему.

— Сверх ожидания! — изумился князь, услыхав, что «Байкал» прибыл в Кронштадт.

До сих пор морской министр в душе был уверен, что, несмотря на всю суету и хлопоты капитана, «Байкал» вряд ли выйдет в плаванье в это лето, а если и выйдет вообще в этом году, то только в ноябре.

— А что же грузы?

— Все грузы приготовлены, ваша светлость, — стоя перед князем и глядя чуть исподлобья, отвечал капитан, — и находятся в Кронштадте. Погрузка их началась сегодня же, при полном содействии его превосходительства адмирала Беллинсгаузена. Двадцатого августа транспорт выйдет из Кронштадта, ваша светлость, и я помещу в него весь назначенный к отправке груз.

Меншиков выслушал все с удовольствием. Ему не приходило в голову, сколько своих денег доложил тут капитан. Казалось, что его морское ведомство стало работать так хорошо. Об этом можно доложить во дворце. Как и всякий чиновник, князь считал самым главным служебным делом в своей жизни докладывать государю обо всем, что свидетельствовало об успехах и процветании его ведомства…

Ему нравилось, как беспокоится этот капитан.

«Какой молодец оказался! — подумал он. — Я не ждал от него такой прыти».

Невельской доложил, что сделал все, чтобы «Байкал» прибыл весной на Камчатку и что за лето он может без отпуска специальных средств произвести исследование устьев Амура.

— Ах да, Амур! — вспомнил князь, вытирая платком потное лицо.

В эту жаркую летнюю пору он совсем позабыл про письмо и проект инструкции, присланные ему иркутским генерал-губернатором. Было не до них.

— Бесполезно рисковать идти туда, где вход весьма опасен, — заметил князь, — и для твоего транспорта даже невозможен… Это известно по-ло-жительно! Да, кроме того, как я тебе говорил, граф Нессельроде не представит об этом государю.

Невельской на мгновение задумался, не зная, почему князь так уверенно говорит, что лиман недоступен.

— Меня занесут туда свежие ветры и течения, ваша светлость, постоянно господствующие в этих местах, как пишет Крузенштерн.

Он говорил, чувствуя, что Перовский слушает. А Муравьев с Перовским в свойских отношениях. Бог знает, по какой причине. Все это люди с властью! Откинув свою красивую голову с начерненными бакенбардами и густыми темными гладкими волосами и, как скипетр, держа в пухлой, но цепкой руке палку с золотым набалдашником, граф Лев Алексеевич надменно, но внимательно и пристально приглядывался к Невельскому.

— Я его уверяю, что лиман недоступен, а он рвется идти на опись. А не думает, что сломит себе там голову и судно погубит.

— Пусть идет, если он о двух головах! — грубовато сказал генерал Василий Перовский, человек рослый и сухой, с суровыми нависшими бровями и густыми усами, пущенными по-казацки, бывший оренбургский губернатор. Был командующим во время известного и неудачного похода на Хиву[114].