Нелли Шульман - Вельяминовы. Начало пути. Книга 2 Страница 38

— Папа на небе, — сказал Митька. «У ангелов». Он зевнул, потерся щекой о руку матери, и попросил: «Спать».

Марья Федоровна, чуть покачивая сына, сказала: «Господи, как оно будет там, в Угличе этом? Хоша Митеньке его и в удел дают, хоша и палаты нам там строят, — а все одно — страшно мне, Марфа Федоровна, случись что, я как его защищу? Сирота ведь сыночек мой, — она покрепче прижала к себе ребенка.

Марфа внимательно посмотрела в сине-серые, как грозовая туча, глаза женщины. «Так и мои, Марья Федоровна, — ответила Марфа, — тоже сироты все. Федосья замужем, а все остальные — на мне».

— Пишет она, из Сибири-то? — спросила Марья Федоровна.

— Последняя грамотца была еще осенью, как Большой Камень они перешли, а с тех пор — не писала, — вздохнула Марфа. «Жаль, конечно, мне уезжать, не знаю я, что там с дочкой — однако же, надо».

— Надо, да, — Марья Федоровна посмотрела на Петеньку, что прикорнул на ковре рядом со спящим котенком и сказала: «Может, уложим их, Марфа Федоровна, и на трапезу со мной останетесь? Стол у меня вдовий, простой, не обессудьте уж».

— Ну что вы, — улыбнулась Марфа. «Спасибо вам, государыня. А что защищать, — она кивнула на Митьку, — так крестник мой наследник престола царей московских, чего ж бояться-то?».

— Сего и боюсь, — медленно ответила Марья Федоровна, глядя на мирно спящего сына.

Они уже сидели за столом, когда низкая дверь отворилась, и в палаты вошла царица Ирина Федоровна.

Обе женщины встали и поясно поклонились государыне. «Что-то вы не бойко сбираетесь, Марья Федоровна, — кисло сказала Ирина, поиграв перстнями на длинных пальцах. «До Углича дорога хоша и недолгая, а все одно — дожди зачнут, так в грязи застрянете. Уехали бы, пока сухо, до Яблочного Спаса».

— Уедем, государыня, — спокойно сказала Марья Федоровна. «Однако ж царевич мал еще, Углич — то не Москва, лекарей там хороших нет, заболеет еще наследник престола-то».

Ирина побарабанила пальцами по скатерти. «Коли что с царевичем, храни его Господь, приключится, ты в сем виновата будешь, Марья, — иночество на следующий же день взденешь, благодари еще, что сейчас тебя не постригли. И опекуны его тако же отвечать будут».

— Опекуны? — тихо спросила Марья Федоровна.

— Государем Иваном Васильевичем, да призрит Господь его душу, — Ирина перекрестилась, — назначенные, и Регентским Советом утвержденные, — красивые губы сжались в тонкую, бледную черту, и царица, посмотрев на склоненную голову Марфы, спросила: «А вы тоже до Яблочного Спаса уезжаете, боярыня? С детками вашими?».

— Да, государыня, — тихо ответила Марфа. «Младший мой, Петенька, вырос уже, можно его без опаски морем везти».

— А, — безразлично ответила Ирина Федоровна, и вышла. Марфа проводила глазами прямую спину в тканом золотом, парчовом опашене, и, вздохнув, сказала: «Давайте ближних боярынь позовем кого, чтобы со стола убрали, и я про травы вам зачну рассказывать, и с собой их тоже, конечно, дам. А вы записывайте».

— Спасибо, — сглотнула Марья Федоровна и чуть погладила мягкую руку Марфы.

На кремлевском крыльце она вдохнула жаркий, летний воздух и велела: «Остановишь у церкви Всех Святых, что в Кулишках, там помолиться хочу, а потом в монастырь наш поезжай».

«Щербатый как раз к обедне в монастырь придет, донесения у меня с собой, уже зашифрованные, передам и домой поеду, — подумала Марфа, откидываясь на бархатную спинку. «Как это Джон написал в последний раз: «Я не имею права просить тебя остаться на Москве, конечно, просто постарайся перед своим отъездом узнать как можно больше про планы шурина царя Федора, Бориса. Понятно, что он, а не Федор, будет управлять государством».

В церкви было темно и людно, пахло ладаном, с амвона доносился размеренный голос священника, и Марфа, закрыв глаза, вспомнила невидный деревянный домик, что стоял совсем близко отсюда, по соседству.

— Ты в этом сарафане, как девчонка, — Федор опустился на колени перед лавкой, где сидела Марфа, и шепнул: «Господи, неужели ты и вправду здесь?».

Марфа обвела глазами заброшенную, нежилую избу, — только рисунки и чертежи кипами лежали на столе, придавленные камнями, и шепнула: «Да, милый».

— Скажи еще, — попросил Федор, закрыв глаза, целуя ее — чуть слышно. «Пожалуйста, Марфа».

— Милый мой, — она почувствовала его, — совсем рядом, — и обняла его, — отчаянно, будто и вправду была девчонкой. Федор нежно расплел ее косы, и поток бронзовых, мягких волос хлынул вниз. «От тебя солнцем пахнет, — шепнул он, поднимаясь, легко вскинув ее на руки.

«Куда?», — спросила Марфа, закрыв глаза, нежась под его поцелуями.

— Я там давно не был, — усмехнулся Федор, распахивая низкую дверь, — но, кажется мне, лавка там шире будет, чем здесь.

Ставни были заколочены снаружи, и в темноте ее глаза блестели, как у кошки. «Вот так, — сказал Федор, устраивая ее на лавке, окунаясь в ее распущенные волосы. «Сначала так, потому что я слишком давно этого хочу, Марфа, и терпеть более не в силах».

— Не надо терпеть, Федя, — она вдруг, вспомнив Чердынь, подтянула к себе сброшенный плат.

«О нет, — Федор накрыл ее руку своей, — большой, загрубевшей, — нет, Марфа».

— Я не смогу, — она застонала, схватившись за его пальцы, — не смогу. Услышат!

— Ничего, — сказал Федор, не отрываясь от ее губ. «Я тебя просто буду целовать, — все время.

А ты — ты делай, все что хочешь, счастье мое. Я тут для того, чтобы любить тебя, вот и все».

Уже потом, лежа у него на плече, Марфа подняла голову и улыбнулась: «А что ты хочешь, Федор Савельевич?».

— Чтобы ты была рядом, — просто ответил он и вдруг, нежно, взял в большую ладонь ее грудь:

«Ты ведь кормишь еще?».

Марфа чуть покраснела: «Ну да, посему и…, - она не закончила.

— Да уж понял я, — Федор улыбнулся и провел губами по белой коже. «Оно, конечно, так во стократ слаще, — задумчиво сказал мужчина. «Хотя, — он помедлил, — есть и еще что-то, что тоже сладко, а я сего еще не пробовал, уж больно торопился».

— Попробуешь? — Марфа улыбнулась.

— И не один раз, — Федор вдруг рассмеялся. «А ты лежи, счастье мое, лежи, отдыхай».

— Уж такой отдых, — томно сказала Марфа, почувствовав его прикосновение. «Такой отдых, Федя, что боюсь, на Воздвиженку я отсюда не дойду — ноги не донесут».

Потом они лежали на полу, и Марфа рассматривала его рисунки. «Это все так, — Федор погладил ее по спине, — это я думаю, ну и рисую. Ничего, конечно, построить не удастся, — он помолчал.

— Почему? — серьезно спросила Марфа.

— Казне крепости нужны, церкви — храмы, а у бояр денег на сие не достанет, да и покажи такое, — Федор кивнул на рисунок воздушного, изящного дворца, — боярину, так он крестным знамением себя осенит, и побежит куда подальше. Заказчик, Марфа, он же дурак большей частью, уж прости меня, а без заказчика нам, строителям, жить не на что будет, — он наклонился и стал целовать ее, — медленно, ласково.

— Езжай в Европу, — вдруг сказала Марфа. «В той же Англии, или в Италии, — куда как больше строят».

Федор улыбнулся. «Да предлагали мне в Польшу перебежать, однако что за человек я буду, коли страну родную брошу. Хотя жалко, конечно, — итальянцы нам Кремль строили, а вон, рядом Троицкая церковь стоит — красоты такой, что редко оную в мире-то встретишь, и не итальянской она работы, а нашей. Можем, значит».

Она вдруг перевернулась и оказалась прямо под ним. «Можем, Федор Савельевич, — серьезно сказала Марфа. «И строить, и еще многое можем».

Федор рассмеялся и сказал: «Ну, давай, покажу тебе, что я-то могу, коли ты с прошлого раза забыла, хоша он и недавно был».

Марфа перекрестилась, поклонившись в сторону церкви, раздала милостыню, и, уже, оказавшись в возке, закрыв глаза, твердо пообещала себе: «Скажу. Нельзя иначе, — то дитя его. А там уж решать будем, что делать — вместе».

Улыбаясь, бросив еще один взгляд в сторону Китайгородской стены, она велела везти себя к монастырю Воздвижения Креста Господня.

Белая, длинношерстная кошка потерлась о ножку кресла и легко вспрыгнула на колени к мужчине. Тот подпер голову рукой, рассеянно почесав кошку, и посмотрел на шахматную доску.

— Вот так, — Борис Федорович Годунов, шурин государя Федора Иоанновича, глава регентского совета при царе, погладил ухоженную, каштановую бороду, и в три хода поставил царю шах.

Федор Иоаннович, все лаская кошку, вздохнул: «Батюшка покойный, да хранит Господь его душу, хорошо играл, конечно, а вот я, Боренька, не разумею, как тут что двигать».

Голубые, будто все время наполненные слезами, глаза государя взглянули на Бориса Федоровича. Тот на мгновение сжал пальцы, — скрытые длинными рукавами богатого кафтана, — до боли, до чуть слышного хруста.

Пасха была ранней, царь, отстояв все богослужения, заболел. У него распухло колено, он горел в лихорадке, и, наконец, впал в беспамятство. Борис вспомнил, как Богдан Яковлевич Бельский отвел его в сторону, в какой-то закуток за печью, и тихо прошептал: «Вот бы сейчас».