Сигрид Унсет - Венец Страница 38

И вдруг она увидела Эрленда, сына Никулауса, – он подошел к королеве Исабель и стоял, склонив голову и прижав руку к груди, выслушивая обращенные к нему слова; на нем была коричневая шелковая одежда, в которой он был на гильдейском празднике. Кристин спряталась за спины дочерей господина Андреса.

Когда фру Ангерд много времени спустя подвела своих трех дочерей к королеве, Кристин уже нигде больше не видела Эрленда; но она, впрочем, и не осмеливалась поднять глаза. Она спрашивала себя, не находится ли Эрленд где-нибудь в зале; ей казалось, что она чувствует на себе его взгляд, но ей, кроме того, казалось, что все смотрят на нее, как будто зная, что она лгунья, которая носит золотой обруч на распущенных по-девичьи волосах!

Его не было в том зале, где угощали молодежь и где молодежь танцевала, когда убрали столы. В этот вечер Кристин должна была танцевать рука об руку с Симоном.

Вдоль одной из длинных стен стоял прикрепленный к полу стол, и королевские слуги всю ночь ставили на него пиво, мед и вино. Один раз, когда Симон подвел ее к столу и пил за ее здоровье, Кристин увидела, что Эрленд стоит совсем рядом с нею, за Симоном. Он смотрел на нее, и рука Кристин задрожала, когда она принимала кубок из рук Симона и подносила его к губам. Эрленд горячо шептал что-то человеку, сопровождавшему его, высокому и сильному, красивому пожилому мужчине, который недовольно качал головой и, казалось, очень сердился. Сейчас же после этого Симон снова увел Кристин танцевать.

Она не знала, сколько времени тянулся этот танец, песня лилась без конца, и каждая минута казалась долгой и мучительной от тоски и беспокойства. Наконец танец кончился, и Симон снова увлек ее к столу с напитками.

Один из друзей подошел к Симону и заговорил с ним, а потом отвел его на несколько шагов в сторону, к кучке молодых людей. Тут перед нею вырос Эрленд-

– Я должен сказать тебе так много, – прошептал он, – и не знаю, с чего начать… Господи Иисусе, Кристин, что с тобой? – быстро спросил он, увидев, что лицо ее побелело как мел.

Она видела его смутно, как будто пелена воды спустилась между их лицами. Он взял со стола кубок, отпил и протянул его ей. Кристин показалось, что кубок слишком тяжел или же рука у нее словно вывернута из плечевого сустава; она не смогла поднять кусок ко рту.

– Так вот как, ты пьешь со своим женихом, а со мной не хочешь? – тихо спросил Эрленд; но Кристин уронила кубок из руки и упала вперед, прямо в объятия Эрленда.

Она очнулась, лежа на скамейке; голова ее покоилась на коленях какой-то незнакомой девушки. Ей распустили пояс и отстегнули большую застежку, скалывавшую платок на груди; кто-то хлопал ее по ладоням, а лицо у нее было смочено водой.

Она поднялась и села. В кольце окружавших ее людей она мельком увидела лицо Эрленда, бледное и больное. Сама она чувствовала такую слабость во всем теле, словно все ее кости растаяли, а голова сделалась какой-то большой и пустой; но где-то в глубине души таилась одна-единственная ясная и полная отчаяния мысль – ей нужно поговорить с Эрлендом.

И она сказала Симону Дарре, стоявшему рядом с нею:

– Мне было слишком жарко – тут горит так много свечей… И я не привыкла пить столько вина…

– Лучше тебе теперь? – спросил Симон. – Ты напугала всех… Может быть, ты хочешь, чтобы я проводил тебя домой?

– Лучше обождать, пока твои родители соберутся уходить, – спокойно сказала Кристин. – Но сядь сюда, я не могу больше танцевать. – Она хлопнула ладонью по подушке рядом с собою и протянула другую руку Эрленду.

– Садитесь сюда, Эрленд, сын Никулауса, я не успела договорить слова привета! Ингебьёрг не так давно сетовала, что вы теперь совсем забыли ее.

Она увидела, что ему гораздо труднее совладать с собою, чем ей, и ей стоило большого труда удержаться от легкой нежной улыбки, просившейся на уста.

– Поблагодарите девицу, что она все еще помнит обо мне, – сказал он заикаясь. – Я уже боялся, что она забыла меня.

Кристин помедлила немного. Она не знала, что бы ей такое сказать, что походило бы на послание от ветреной Ингебьёрг и вместе с тем могло бы быть правильно понято Эрлендом. Тут в ней поднялась горечь от чувства беспомощности в течение всех этих месяцев, и она сказала:

– Дорогой Эрленд, как вы можете думать, что мы, девушки, забудем человека, который так красиво защищал нашу честь?..

Она увидела, что слова ее подействовали на него как удар по лицу, и сейчас же раскаялась в них, но тут Симон спросил, о чем она говорит. Кристин рассказала ему об их с Ингебьёрг приключении в лесу на Эйкаберге. Она заметила, что Симону это не особенно понравилось. Тогда она попросила его пойти к фру Ангерд и спросить ее, не поедут ли они скоро домой; она все-таки очень устала.

Когда тот ушел, она взглянула на Эрленда.

– Просто удивительно, – тихо сказал он, – что ты такая находчивая – этого бы я о тебе не подумал!

– Я должна была научиться скрывать и прятаться, ты отлично знаешь это, – мрачно сказала она.

Эрленд тяжело дышал; он все еще был очень бледен.

– Тогда, значит, это так? – прошептал он. – Но ведь ты обещала обратиться к моим друзьям, если это произойдет! Бог свидетель, я думал о тебе каждый день, не случилось ли самое худшее…

– Я знаю, что ты считаешь худшим, – коротко сказала Кристин. – Можешь не бояться этого. Но мне кажется гораздо хуже, что ты не захотел послать мне ни слова привета… Или ты не понимаешь, что я хожу там, среди монахинь, как чужая, залетная птица?.. – Она остановилась, почувствовав подступающие слезы.

– Не потому ли ты сейчас проводишь время с семейством из Дюфрина? – спросил он. И это так огорчило ее, что она не могла ответить.

Она увидела входящих в дверь фру Ангерд и Симона. Рука Эрленда лежала у него на колене, совсем близко, но ей нельзя было взять ее…

– Я должен поговорить с тобою, – горячо сказал он, – мы не сказали друг другу ни одного путного слова!..

– Приходи на Крещение к обедне в церковь святой Марии, – быстро сказала Кристин, вставая, и пошла навстречу Симону и его матери.

Фру Ангерд была очень внимательна и ласкова к Кристин на обратном пути и сама уложила ее в постель. С Симоном ей не пришлось говорить до следующего дня. Он сказал тогда:

– Каким образом могло случиться, что ты передаешь приветы этому Эрленду от Ингебьёрг, дочери Филиппуса? Не прикладывай к этому руку, если между ними какие-нибудь тайные отношения!

– Между ними, вероятно, ничего нет, – сказала Кристин. – Она просто болтунья!

– И еще мне кажется, – сказал Симон, – что ты должна была бы стать осторожней и не бродить по лесам и дорогам с этой сорокой.

Но Кристин горячо напомнила ему, что они были не виноваты в том, что заблудились. И тогда Симон больше ничего не сказал.

На следующий день семья из Дюфрина отвезла Кристин обратно в монастырь, перед тем как самим ехать домой.

Эрленд каждый день в течение целой недели приходил к вечерне в монастырскую церковь, но Кристин ни разу не удалось обменяться с ним ни единым словом. Ей казалось, что она чувствует себя соколом, прикованным к жердочке, с колпачком на глазах. Кроме того, ее огорчало каждое слово, сказанное ими друг другу при последней встрече, – не так все должно было бы произойти. Напрасно она себе повторяла, что все это обрушилось на них так неожиданно, что оба они едва знали, что говорят.

Но однажды вечером, уже в сумерки, в приемную комнату пришла красивая женщина, которую можно было принять за жену горожанина. Она попросила позволения повидать Кристин, дочь Лавранса, и сказала, что она жена торговца платьями и муж ее только что возвратился из Дании с красивыми плащами; Осмюнд, сын Бьёрнольфа, хочет подарить один из них своей племяннице, и девушка должна пойти с ней и сама выбрать, какой ей больше нравится.

Кристин получила разрешение пойти с женщиной. Ей показалось непохожим на дядю, что тот захотел сделать ей дорогой подарок, и странным, что он послал за ней незнакомую женщину. Женщина сперва была неразговорчива и скупо отвечала на расспросы Кристин, но. когда они уже очутились в городе, вдруг сказала:

– Я не хочу обманывать тебя, – ты такое прекрасное дитя, – я скажу тебе все, как оно есть, а ты уже решай сама. Это не твой дядя послал меня, но один мужчина – может быть, ты можешь угадать его имя, а если нет, то не ходи со мной! У меня нет мужа, и я должна поддерживать свою жизнь и жизнь своих близких тем, что содержу постоялый двор и пивную; тут не приходится слишком бояться ни греха, ни городских стражников; но я не хочу предоставлять свой дом, чтобы тебя обманывали за моим порогом.

Кристин остановилась и покраснела. Она почувствовала странную боль и стыд за Эрленда. Женщина сказала:

– Я провожу тебя обратно в монастырь, Кристин, но ты должна немного заплатить мне за беспокойство – рыцарь-то обещал мне большую награду; но и я тоже была когда-то красивой и тоже была обманута. А потому помяни меня, пожалуйста, в своей вечерней молитве – зовут меня Брюнхильд Муха!