Нина Любовцова - Пирамида Хуфу Страница 38

— Будет выполнено, как приказано, великий господин.

Хемиун устал и в сопровождении Руи начал спускаться вниз.

Прошел год. Благодаря постоянной поддержке Руабена Инар сохранил силы. Постепенно притупилось горе. Его окружала новая семья товарищей, сумевших сохранить мужество и взаимную помощь. Но бывали дни, когда он впадал в отчаяние. Тогда Руабен старался найти слова ободрения:

— Потерпи! Пройдет еще немного времени, позабудется история с храмом, ослабнет надзор, и ты будешь свободным. Сделай хорошую вещь и проси за нее свободу. А там, может быть, и я сумею помочь.

— Печально томится мое сердце, и нет в нем надежды, — угрюмо говорил Инар. — И, помолчав, продолжал — Никогда мне не быть свободным в нашей стране. Всюду, где бы я ни был, клеймо раба, видимое каждому, сейчас же напомнит, что я всего-навсего каторжник и преступник. В нас всегда воспитывали презрение к рабам. Но только здесь я понял, что многие рабы более достойны называться людьми, чем наши высокочтимые жрецы, перед святостью которых преклоняется народ. Один Яхмос чего стоит, а ведь он собирается стать Великим Начальником Мастеров.

Инар многое передумал за это время. Прошлая жизнь казалась далеким, неправдоподобным сном. Иногда но сне он видел задумчивые глаза Тии. И тогда днем в каменной душной щели у него падал тяжелый молоток, и он, закрыв глаза, вспоминал ее. В дробном перестуке ударов, в шорохе падающей каменной мелочи он снова слышал ее мягкий печальный голос:

— Какое счастье быть с тем, кого любишь. Один только взгляд любимого человека приносит радость.

Осторожное, участливое прикосновение руки Эсхила возвращало его к суровой действительности. Он брал длинное полое медное сверло и вводил его вглубь скалы медленно и терпеливо. Стоя на коленях, он понимал, что избалованному нежному цветку, который назывался Тией, здесь не место. И нет теперь тоненькой девушки Тии. Есть молодая прекрасная княгиня Тия. И есть еще пожизненный раб Инар, с жесткими мозолями на руках, с черным измученным лицом и хмурыми глазами. Что между ними общего? И никогда, никогда не увидит он девушку, которая была его единственной любовью.

Эсхил, питавший к Инару особое расположение, заметил безразличие и душевную вялость у него. Терпеливый, видавший множество всяких невзгод в своей жизни, Эсхил не терял жизнелюбия и бодрости. Вечером он сумел найти нужные слова и ободрить Инара. На другой день скульптор сказал своему старшему другу:

— Давайте по очереди что-нибудь рассказывать вечерам. Сначала о своей жизни, потом кто что знает. Что-то человеческое будет у нас.

Эсхил ответил после долгого раздумья:

— Согласен. Но только после подготовки. Когда по ночам на стене стоит Псару, сбор невозможен, он слышит, как кошка, и глаза вроде кошачьих, в темноте видит. Присматривайся к страже. Подготовимся и будем собираться всем стражникам, всем Псару на зло.

После этого прошло около месяца, и группа рабов Пекрура стала собираться по вечерам.

Первый рассказчик — Эсхил — поведал о себе и свое острове Крит в Великой Зелени. Рыбак и отважный моряк, он смолоду плавал в чужие страны за хлебом, которого всегда не хватало на каменистом острове. В последнем несчастном плавании на корабль напали морские разбойники, все отобрали, людей продали в рабство.

После него Техенна рассказывал о себе. В раннем детстве он был угнан с матерью полчищами Снофру, опустошившими земли Ливии. С ужасом вспоминал поход через пустыню и изумление, когда вышли к Хапи, Никогда не видели так много воды. Рыжеволосый, как многие ливийцы, Техенна всю свою безрадостную жизнь терпел издевательства и пинки из-за этого цвета. Черноволосые жители Кемет не любили и боялись рыжего цвета. Он напоминал о песках пустыни, его считали приносящим зло. Инар про себя горько подумал, что больше всего зла принес Яхмос с черными волосами и в платье жреца. А этот запуганный, забитый человек и кошки не обидел. Только теперь его душа оттаяла среди друзей.

А потом тихий и беззлобный Пему рассказывал свою жизнь. В детстве лишился отца, раздавленного большой глыбой. В голодный год, спасая мать и младших детей, за зерно стал должником храма, но расплатиться так и не смогли, и Пему стал долговым рабом. Его — хорошего каменотеса— взяли на сооружение гробницы Хетепхерес. Когда ее заканчивали, был слух, что всех строителей убьют, чтобы не разглашали тайны грабителям могил. Но Хемиун всех отправил в Туру. Эсхил, внимательно слушавший, спросил:

— Где же гробница царицы?

— Там же, в старом некрополе, в Дашуре, возле Горизонта ее мужа Снофру.

— Уж не хочешь ли туда пробраться? — пошутил Инар.

— Как же, вместе с Псару и другим псами, что стерегут нас, — огрызнулся Эсхил и опасливо оглянулся.

После этого Инар часто видел Эсхила вдвоем с Пему, они уединялись, что-то чертили на песке, говорили шепотом.

Слушая рассказы рабов, Инар как-то изменился. Круг его понятий расширился. Он вдруг понял, как глуп был раньше, когда верил, что боги сделали одних рабами и обрекли их на мучительную жизнь, а других нарекли быть господами.

ВАЯТЕЛЬ И ФАРАОН

Хемиун пришел проверить, как идет работа над скульптурой фараона. Сев на один из камней, которых всегда было много в мастерской, он смотрел, как Руабен осторожно снимал слои с размеченной клетками будущей статуи сидящего царя. Здесь же был кусок папируса с тщательно выведенным профилем Хуфу.

Чати раздумывал. Чтобы получить достоверный облик, недостаточно видеть лишь профиль. Фараон должен быть изображен в камне правдиво. Когда он станет Осирисом, его двойник — хранитель Ка — должен узнать в камне Хуфу, чтобы тот и на полях Иалу смог продолжать свою прекрасную жизнь.

— Все ли тебе ясно в лике живого бога, да живет он вечно? — спросил Хемиун.

— Надо бы хоть немного посмотреть на его лицо, да живет он вечно, — ответил Руабен.

— Пришлю за тобой вестника, когда будет дозволено лицезреть живого бога.

Руабен со страхом думал о предстоящей встрече.

Через несколько дней вдвоем с чати прошли они в уединенный садик к Хуфу. Тот сидел на кресле, смотрел на распростертого на животе скульптора.

— Встань, — резковато приказал Хуфу.

Руабен, бледный и растерянный, встал на колени, держа в дрожащих руках папирус и краски.

— Так у тебя не будет правды. Нужно рисовать на уровне с божественным лицом, а не снизу, — сердито сказал Хемиун и придвинул к Руабену ближнее кресло. С усмешкой приказал: — Да не дрожи ты, займись делом.

Никто из простолюдинов не должен зреть облик живого бога, но каменное изображение нужно было самому фараону, и приходилось терпеть присутствии ваятеля. К тому же смотреть на него было приятно и любопытно. Руабен растерянно сел на кончик сиденья, как в тумане, расслышав приказ царя: рисуй! Дрожащей рукой начал набрасывать контур спокойно сидящей фигуры, с руками, лежащими на коленях, и взглядом, устремленным перед собой. Таким он явится перед судьей мертвых. От волнения один лист папируса был испорчен, Хемиун подал второй, задал несколько вопросов. Постепенно Руабен успокоился.

Царь смотрел на рисовальщика, на серьезные, сосредоточенные на работе глаза, на лицо, в котором все черты были так согласованны и ладны, так привлекательны, что фараон завидовал и лицу, и молодой стати — всему, чего уже не было у него, да и в молодости он не был таким.

«Птах — творец великомудрый, создавший прежде словом из ума и воли сердца своего мир и богов! — думал царь. — Что же ты не наделил щедротой своей меня, живого бога, так богато, как этого… ведь всего-то ремесленник. Владыке Верхнего и Нижнего Египта нужна и красота лица, и высокая стройность, чтобы сверху взирать на люд. И еще нужна живому богу неувядаемость облика, чтоб говорили: „Его величество прекрасен“. А особенно нужно долгое пребывание в этом мире…»

Хемиун подошел к Руабену, с удовлетворением заметил, что, несмотря на волнение, скульптор точно запечатлел царственные черты. Руабен вопросительно посмотрел на князя. Тот одобрительно кивнул головой. Скульптор распростерся на животе, поцеловал пол у царской сандалии, пятясь, направился к выходу. Рисунок царю понравился, на нем он был моложе.

— Подожди! — негромко приказал Хуфу. Снял один из перстней и отдал Хемиуну. Тот передал его Руабену. Ваятель еще раз в благодарности коснулся лбом пола.

РАБЫ

Вечерние сборы продолжались. Они развивали и пробуждали мысли людей. Невольно зарождались мечты, не дававшие уснуть и отупеть человеческим чувствам. Рассказы о далеком мире будоражили их души, обреченные на пожизненное прозябание, без малейших надежд на улучшение, не говоря уже о свободе. Любая мечта в их положении была невероятной.

Что хотел достигнуть этими собраниями Эсхил? Какие цели преследовал он? Беспокойный морской бродяга со своей неистребимой верой — на что он надеялся? Неужели десять лет рабства не погасили в нем воли к жизни? Или, может быть, эти десять лет научили его протестовать? Долго, трудно и терпеливо вынашивать свои планы и идти к свободе своим особым путем? Как бы то ни было, рабство не потушило в нем внутреннего огня, а жить без действий он не мог.