Жюль Верн - Михаил Строгов Страница 38

— Чрезмерное тщеславие сгубило не одну великую империю, — возразил Гарри Блаунт, не чуждый известной «английской» ревности касательно русских притязаний в Центральной Азии.

— О! Ни слова о политике! — воскликнул Альсид Жоливэ. — Медицинским факультетом это запрещено! Для ран в плечо нет ничего хуже!.. Разве что это нагонит на вас сон!

— Тогда поговорим о том, что нам предстоит сделать, — сменил тему Гарри Блаунт. — Господин Жоливэ, я вовсе не намерен оставаться вечным пленником татар.

— Равно как и я, черт побери!

— Не попробовать ли при первой возможности бежать?

— Да, если нет другого средства обрести свободу.

— А вы знаете другое? — спросил Гарри Блаунт, устремив взгляд на своего спутника.

— Разумеется, знаю! Мы не являемся воюющей стороной, мы нейтралы, и мы заявим протест!

— Этому тупице Феофар-хану?

— Нет, ему таких вещей не понять, — ответил Альсид Жоливэ, — но его первому помощнику Ивану Огареву.

— Да ведь он мерзавец!

— Конечно, но этот мерзавец — русский. Он знает, что с правами человека не шутят, и задерживать нас у него нет никакого интереса, даже наоборот. Хотя обращаться к этому господину с просьбой мне не очень улыбается!

— Но этого господина нет в лагере, по крайней мере, я его тут не видел, — заметил Гарри Блаунт.

— Появится. Это уж непременно. Ему нужно соединиться с эмиром. Сибирь теперь разрезана надвое, и, чтобы двинуться на Иркутск, армия Феофар-хана ждет, надо думать, только его.

— А что мы станем делать, получив свободу?

— Получив свободу, мы продолжим нашу кампанию и будем следовать за татарами до тех пор, пока события не позволят нам перейти в противоположный лагерь. Нельзя же, черт возьми, бросать партию! Мы ведь только начинаем. Вам, дорогой собрат, уже повезло получить рану на службе у «Daily Telegraph», тогда как мне пострадать на службе у кузины еще не довелось. Ага, еще немного… Ну, вот и все, — прошептал Альсид Жоливэ, — вот он уже и засыпает! Несколько часов сна и несколько компрессов на свежей воде — этого вполне хватит, чтобы поставить на ноги любого англичанина. Эти люди сделаны из листового железа!

И пока Гарри Блаунт отдыхал, Альсид Жоливэ бодрствовал рядышком, достав записную книжку и заполняя ее записями, полный, однако, решимости поделиться ими с собратом, для вящего удовольствия читателей «Daily Telegraph». Происшедшие события сблизили журналистов. У них уже не было повода ревновать друг к другу.

Таким вот образом — то, чего больше всего боялся Михаил Строгов, оказалось предметом живейшей заинтересованности обоих журналистов. Появление Ивана Огарева явно могло пойти им на пользу, ведь как только их признают английским и французским журналистами, их скорее всего отпустят на свободу. Первый заместитель эмира сумеет образумить Феофара, иначе тот непременно обошелся бы с журналистами как с простыми шпионами. Стало быть, интересы Альсида Жоливэ и Гарри Блаунта оказались противоположны интересам Михаила Строгова. Тот правильно оценил сложившуюся ситуацию, и это оказалось лишним поводом избегать всякой близости с прежними попутчиками. И теперь он старался не попадаться им на глаза.

Прошло четыре дня, но все оставалось по-прежнему. До пленников не доходило никаких известий о снятии татарского лагеря с места. За ними строго следили. Невозможно было выйти за оцепление, состоявшее из пехотинцев и конников, которые сторожили их денно и нощно. Пищи, что они получали, хватало едва-едва. Дважды в сутки им бросали по куску овечьих потрохов, зажаренных на углях, или несколько порций сыра под названием «крут», изготовляемого из кислого овечьего молока; после того как его вымачивают в кобыльем молоке, оно сквашивается, и получается киргизское блюдо, что обычно зовут «кумысом». И это все. Стоит добавить также, что погода наступила отвратительная. В атмосфере произошли резкие потрясения, приведшие к шквалистым ветрам пополам с дождями. Несчастные, лишенные какого-либо укрытия, вынуждены были терпеть эту гнилую непогодь под открытым небом, без надежд на смягчение суровых лишений. Несколько раненых, женщин и детей умерло, и, так как охрана не удостоила их погребения, зарывать трупы пленникам пришлось самим.

Во время этих жестоких испытаний Альсид Жоливэ и Михаил Строгов, каждый со своей стороны, буквально разрывались на части. Они старались помочь окружающим, чем только могли. Пострадав меньше других, сохранив здоровье и силы, они держались стойко и своими советами и заботами сумели быть полезными измученным и отчаявшимся людям.

Как долго это могло продолжаться? Не решил ли Феофар-хан, довольный своими первыми успехами, повременить с походом на Иркутск? Такая вероятность существовала, однако неожиданно все изменилось. Событие, которого так желали Альсид Жоливэ и Гарри Блаунт и так опасался Михаил Строгов, произошло утром 12 августа.

В этот день запели трубы, забили барабаны, загремели залпы. Над дорогой со стороны Колывани вздымалось огромное облако пыли.

В сопровождении многотысячного войска Иван Огарев входил в татарский лагерь.

Глава 2

ПОЗИЦИЯ АЛЬСИДА ЖОЛИВЭ

Иван Огарев привел эмиру целый армейский корпус. Эти кавалеристы и пехотинцы составляли часть той колонны, которая захватила Омск. Так и не овладев верхним городом, где — как все помнят — нашли укрытие губернатор и гарнизон, Иван Огарев решил проследовать дальше, не желая откладывать действий, Целью которых было покорение Восточной Сибири. В Омске он оставил достаточный гарнизон. А сам во главе своих орд, усиленных по дороге отрядами победителей под Колыванью, прибыл на соединение с армией Феофара.

Солдаты Ивана Огарева остановились у передовых постов лагеря. Приказа расположиться биваком не последовало — командующий решил, очевидно, не делать остановки, но продолжать путь вперед и в кратчайший срок войти в Томск, очень важный город, самой природой предназначенный стать центром дальнейших операций.

Вместе с солдатами Иван Огарев привел и конвой с российскими и сибирскими пленниками, захваченными в Омске или в Колывани. Этих несчастных не отвели за ограждение, слишком тесное и для прежних пленников, так что им пришлось остаться возле передовых постов, без крова и почти без пищи. Какую судьбу уготовил этим людям Феофар-хан? Собирался ли он поселить их в Томске или частично извести, выбрав какой-нибудь привычный для татарских властителей способ кровавой расплаты? Свои намерения своенравный эмир хранил в секрете.

По пятам за этим армейским корпусом из Омска и Колывани притащилась и огромная толпа нищих, мародеров, торговцев и цыган, что всегда образует арьергард любой армии на марше. Весь этот сброд жил за счет захваченных земель, и после него грабить было уже нечего. Отсюда и необходимость нового броска вперед — хотя бы для того, чтобы обеспечить питанием экспедиционные войска. Вся местность между Иртышом и Обью, уже полностью разоренная, не могла предложить ровно ничего. Татары оставляли за собой настоящую пустыню, и пересечь ее стоило бы русским тяжких трудов.

Среди бродяг, что сбежались из западных губерний, находилась и та труппа цыган, которая ехала вместе с Михаилом Строговым до Перми. Была здесь и Сангарра. Эта шпионка — дикарка, беззаветно преданная Ивану Огареву, — не оставляла своего господина. Вдвоем они плели свои интриги еще в самой России, в Нижегородской губернии. Перебравшись за Урал, они расстались всего на несколько дней. Иван Огарев поспешил в Ишим, в то время как Сангарра и ее труппа направились в Омск через южные земли Тобольской губернии.

Легко представить себе, какую помощь оказывала эта женщина Ивану Огареву. Через своих цыганок она проникала всюду, слушая и передавая ему все услышанное. Сангарра держала Ивана Огарева в курсе всего, что творилось даже в глубине захваченных провинций. Это были сотни глаз и ушей, всегда настороже в интересах его дела. К тому же он щедро оплачивал их шпионские услуги, извлекая из них большую пользу.

Когда-то русский офицер спас Сангарру, пойманную с поличным в очень серьезном деле. Она не забыла этого и отдалась ему душой и телом. А Иван Огарев, встав на путь предательства, тотчас сообразил, какую из этой женщины можно извлечь выгоду. Что бы он ни повелел, Сангарра неукоснительно исполняла. Какой-то необъяснимый инстинкт, еще более властный, чем чувство признательности, подвиг ее сделаться рабой этого человека, к которому она привязалась с первых месяцев его ссылки в Сибирь. Став его наперсницей и сообщницей, Сангарра, не имевшая ни родины, ни семьи, с радостью отдала свою бродячую жизнь на службу захватчикам, которых Иван Огарев подбил на завоевание Сибири. С неистощимой хитростью, свойственной ее расе, сочеталась в ее натуре свирепая энергия, не знавшая ни снисхождения, ни жалости. Это была дикарка, достойная делить вигвам какого-нибудь апачи [79]. Прибыв в Омск, Сангарра вместе со своими цыганками вновь присоединилась к Ивану Огареву и больше не покидала его. Обстоятельства встречи Михаила и Марфы Строговой были ей известны. Она знала и разделяла опасения Ивана Огарева насчет возможного проезда царского гонца. Доведись ей иметь дело с Марфой Строговой, Сангарра, с ее изощренностью краснокожей женщины, не остановилась бы ни перед какими пытками — лишь бы вырвать у пленницы нужную тайну. Но еще не пришел час, когда Иван Огарев собирался заставить старую сибирячку заговорить. Сангарре пришлось ждать, и она ждала, не спуская глаз с той, за кем незаметно шпионила, подстерегая малейшие жесты, случайные высказывания, следя за ней денно и нощно в надежде услышать, как сорвется с ее уст слово «сын», — однако — увы! — Марфа Строгова оставалась неизменно бесстрастной.