Неожиданная Россия. XX век (СИ) - Волынец Алексей Николаевич Страница 38

Этот же закон впервые ввел государственную поддержку солдатских семей. Если семьи офицеров жили за счет жалования и «квартирных денег», то солдатские семьи за воюющих отцов и мужей получали «кормовую норму» – небольшую сумму из расчета стоимости по месту проживания 27 кг муки, 4 кг крупы, 1 кг соли и 0,5 литра постного масла в месяц. Такую «кормовую норму» получали жены и не достигшие 17-летнего возраста дети мобилизованных солдат. Детям до 5 лет пособие полагалось в половинном размере. В итоге солдатская семья получала не более 3–4 рублей в месяц на человека, что до начала масштабной инфляции позволяло не умереть с голода.

Характерно, что российская бюрократия по-разному воспринимала офицеров и солдат, пропавших без вести. Если в отношении офицера в таком случае действовала презумпция невиновности, и его семья получала «временное денежное довольствие» в размере одной трети жалования пропавшего, то в отношении солдат все было иначе. Семьи тех, кто был призван по мобилизации, в случае пропажи без вести их кормильцев, лишалась права на получение денег по «кормовой норме» – точно так же как лишались такого права семьи дезертиров и перебежчиков.

После февральской революции, в связи с ростом во время войны инфляции, к маю 1917 года жалованье «нижних чинов» в армии было повышено. Теперь солдаты в зависимости от звания стали получать от 7 рублей 50 копеек до 17 рублей в месяц. На флоте жалование матросов было еще выше – от 15 до 50 рублей.

Однако, с момента начала войны и до 1 марта 1917 года количество бумажных денег в стране выросло почти в 7 раз, а покупательная способность рубля уменьшилась в 3 раза. За лето 1917 года покупательная способность рубля упадет еще в 4 раза – составив к октябрю всего 6–7 довоенных копеек. То есть, фактически солдатское жалование, не смотря на резкий рост цифр, останется на прежнем уровне. Впрочем, к октябрю 1917 года миллионы крестьян в солдатских шинелях, кто еще не дезертировал из распадающейся армии, волновало не их копеечное жалование, а куда более глобальные и насущные вопросы земли и мира.

Глава 15. «Пили баварское» – русский плен на германском фронте Первой мировой

Чуть более века назад завершилась Первая мировая война. Первой она была по массе параметров – первая «тотальная война», первая война моторов и т. п. Но в истории человечества она стала и первой войной массового плена – число последних впервые исчислялось миллионами.

И если трагическая судьба советских военнопленных 1941-45 гг. достаточно широко известна, то о плене в годы Первой мировой наши современники почти не имеют представления. Тот плен заметно отличался от гитлеровских практик, но во многом стал их предтечей. Расскажем об этой малоизвестной странице отечественной истории.

«Более устойчивые к тифу русские…»

Каждый седьмой, из участвовавших в боях Первой мировой, оказался за колючей проволокой лагерей для военнопленных. Таких за 1914-18 гг. набралось свыше 8 млн. человек. Из них около 40 % составили пленные из Российской империи. В лагерях на территории главного противника, кайзеровского Второго рейха, оказалось минимум полтора миллиона россиян. Кому-то из них посчастливилось обойтись месяцами лагерей, а кто-то провел в них почти 8 лет, ведь последние из русских военнопленных сумели покинуть побеждённую Германию только в 1922 году.

По официальной статистике уже советской России в плену на территории Германии, Австро-Венгрии, Османской империи и Болгарии с начала войны и по 31 декабря 1917 г. побывало 3 409 433 наших соотечественника. Впрочем, эти данные не точны – реальные цифры могут быть как выше, так и ниже. На изучении истории русских военнопленных той эпохи роковым образом сказались драмы, последовавшие за Первой мировой – и наша гражданская война, и Вторая мировая. Хаос революций и гражданского противостояния не позволил собрать и сохранить в России многие данные, а в боях 1945 г. в Германии и Австрии погибла масса архивов предыдущей мировой войны. Поэтому статистика русского плена вековой давности остаётся неполной.

И всё же попробуем суммировать, что нам известно. Первая мировая война начиналась как типичный конфликт Belle Époque, «Прекрасной эпохи» с её верой в разум, прогресс и гуманизм. Никто из зачинателей не думал, что август 1914-го быстро превратится в «тотальную» мировую бойню. Все вступившие в тот конфликт державы уже подписали Гаагскую конвенцию «о законах и обычаях войны», содержавшую весьма гуманную главу о правах военнопленных. Однако реальность жестоко скорректировала все благие пожелания.

Германский Генштаб, основываясь на опыте франко-прусской войны XIX века, начинал европейский конфликт с планами захватить в ходе всех боевых операций порядка 150 тыс. пленных. Немцы были дисциплинированно готовы к их размещению, и наивно считали, что уже в следующем 1915 году всех Kriegsgefangenen предстоит отпустить в связи с окончанием войны… Но уже к осени 1914 г. число только русских пленных превысило 100 тыс., к весне следующего года их стало полмиллиона. К ним добавились многочисленные французские и английские пленники Западного фронта, и в неготовом германском тылу за колючей проволокой спешно оборудованных лагерей начались эпидемии тифа.

К весне 1915 г. от тифа в Германии умерло 8 % русских пленных. Но потери от эпидемии среди французских пленных были еще выше – от 16 до 30 %. После войны политики из Парижа пеняли побеждённой Германии, что немцы якобы «намеренно смешивали в одном лагере не имевших иммунитета западноевропейцев с более устойчивыми к тифу русскими».

Сапоги и скука

Показательно, что немцы именно в отношении русских почти сразу официально нарушили положения Гаагской конвенции 1907 г. о «законах и обычаях войны». Конвенция предусматривала, что все личные вещи пленных, «за исключением оружия, лошадей и военных бумаг», остаются в их неприкосновенной собственности. Однако уже 15 сентября 1914 г. Прусское военное министерство, главный орган Второго рейха по работе с военнопленными, издало приказ о конфискации у русских солдат сапог.

Это позднее, в разгар войны русская армия столкнется не только с кризисом снарядов и винтовок, но и со страшным дефицитом обуви. В августе же 1914-го кадровые русские полки топтали Восточную Пруссию прекрасными кожаными сапогами, на которые и нацелилось тыловое командование немцев сразу после разгрома армии генерала Самсонова. Вместо изъятых вопреки Гаагской конвенции сапог русским пленникам выдавали традиционные для Западной Европы и непривычные в России деревянные башмаки. К удивлению немецких комендантов, пленные русские солдаты отказывались их носить и пытались плести лапти.

Все это происходило на фоне директивы германского Генштаба, где про вражеских пленных говорилось с пафосом добропорядочного бюргера: «Государство считает военнопленных лицами, которые просто исполнили свой долг и повиновались приказам свыше. А потому в их пленении видит гарантию безопасности, а не наказания».

Однако следует признать, что кайзеровский Рейх на протяжении войны в целом исправно выполнял положения конвенций по отношению к пленным офицерам. Что не удивительно – и в России, и в Германии той эпохи офицерский корпус, особенно в начале войны, комплектовался высшими социальными слоями. В отличие от солдатских лагерей, возникавших зачастую в чистом поле, офицерские лагеря военнопленных размещались в более приспособленных для жизни местах, в основном в старых крепостях и казармах. Особая инструкция предписывала охране «относиться к российским офицерам подобающе их чину, не нанося им моральных ран», но при этом строго запрещала любой контакт с такими пленными.

В начале войны попавшие в германский плен состоятельные офицеры свободно пользовались платными услугами лучших немецких врачей и дантистов. К концу войны таких вольностей и возможностей было уже меньше и главным врагом офицерских лагерей, по воспоминаниям очевидцев, стала скука.