Василий Балябин - Забайкальцы (роман в трех книгах) Страница 39

— Разлучат нас скоро. С ума нейдет эта служба твоя, будь она проклята!

— Чудная ты, Наточка, ей-богу. — Егор, помолчав, заговорил спокойно-рассудительным тоном: — Ведь не у одних у нас с тобой участь такая. Так спокон веков ведется. И до нас служили казаки, и после нас служить будут, а ведь им тоже неохота было разлучаться с милыми, но и без этого нельзя. Ну, сама подумай, не будь у нас армии — что же получится? Нападут на нас другие прочие державы и заберут под свою власть. Оно и так-то нашему брату, бедноте, не сладко, живется, а тогда уж и вовсе. Слыхала небось песню:

Бывало, как турки в село набегут,Болгарских солдат убивают.Камнями кидают в болгарских ребят,А девушек честных позорят,Кресты вырезают на белых спинах,Красавицам груди вскрывают…

А ведь это не зря в песне-то поется, так оно и в самом деле было. Песни-то, они из жизни берутся. Я слыхал от стариков не раз, как эти самые турки да всякие там татары Paceю нашу, матушку, забирали под свою власть, как они галились над нашим народом. Села, города русские выжигали начисто. Девушек наших, женщин, какие помоложе да покрасивше, к себе угоняли в рабство, а всех остальных, даже стариков и детишков, убивали нещадно. Казаков пленных в плуги запрягали, заместо быков землю на них пахали, а ежели на море, в судне, то приковывали их на цепь к веслам, там они и погибали, сердяги, от голоду да от работы непосильной. Вот оно какое, иго-то чужеземное. Не-е-ет, я на такое удовольствие никак не согласен, отнеси его бог мороком. Лучше уж я отслужу, как положено, и возвернусь через четыре года обратно к тебе, заживем ишо лучше теперешнего. Оно конешно, попервости-то тяжеловато будет, тоскливо. Ну ничего, приобыкнем помаленьку.

Настя не ответила, лишь, горестно вздохнув, теснее прижалась к Егору. Ее удивляло и даже обижало то, что Егор так спокойно относится к их разлуке. Он никогда не возмущался несправедливостями, которые видел в жизни на каждом шагу. В простой, бесхитростной душе Егора накрепко укоренилось понятие, что все это устроено по божьему велению. Так жили отцы, деды, так было всегда, так будет и дальше. Казак должен гордиться своим званием, служить верой-правдой царю и отечеству. А если он бедняк, то лошадь и всю казачью амуницию должен заработать, вот и весь разговор. То, что одни богатеют за счет других, что антоновские бедняки, как и сам он с Ермохой, работают на Савву Саввича за гроши, тоже не тревожило Егора. Что ж тут особенного? Так повелось исстари, у каждого своя судьба.

Появление Насти на заимке никого не удивило. Поденщики решили, что ее послал сюда Савва Саввич наблюдать за работами. Об этом ей в первый же вечер сказал Егор. Насте это даже понравилось, она в самом деле стала распоряжаться всем, как настоящая хозяйка.

Поденщики, привыкшие считать за старшего здесь Ермоху, в первые дни относились к Насте холодно, с недоверием, распоряжения ее выполняли неохотно, но положение вскоре же изменилось.

А произошло это так. На четвертый день появления Насти на заимке, вечером, она дольше обычного задержалась у костра. Работники, поужинав, разошлись, укладывались спать, с Настей остался один Прохор Лоскутов. Он еще утром хотел поговорить с нею, но почему-то постеснялся, и вот теперь, сидя напротив нее на березовом обрубке, сначала поскреб за ухом, затем палочкой подгрудил в костер головешки и наконец решился.

— Спросить, Федоровна, хочу тебя.

— Чего такое?

— Домой хотел отпроситься. Там у меня девка осталась, дочь, значит. Хозяйку-то я схоронил вскоре после успенья. Так вот и надо бы сходить домой, помочь девке-то свой хлебушко убрать, какой есть.

— А много тебе еще отрабатывать?

— Да оно, ежели подобру-то, почти что отработано. Парень мой здесь вот уже десять ден, и я пятый день отробил. А забору-то было пять пудов муки яричной. Наверно, с неделю-то придется ишо отрабатывать.

— Вот оно что-о!.. — Настя посмотрела на всклокоченного костлявого Прохора, на его рваную, с оторванным козырьком фуражку, на грязную, в заплатах рубаху, и ей стало жалко этого забитого горем и нуждой мужика. И тут в голове Насти возникла дерзкая мысль: «Ведь сказал же свекор-то, что полной хозяйкой буду, а раз так, то возьму вот и начну хозяйничать, назло старому черту». И, укрепившись в этой мысли, сказала: — Ладно, Прохор, считай, что за долг отработано, здесь я хозяйка. Сам ты, если хочешь, иди домой а сын-то твой пусть поживет еще здесь, поработает. Платить за работу буду не меньше других.

Прохор даже рот разинул от удивления.

— Да неужто правда? Ну, Федоровна, ежели так, то дай тебе бог добра да здоровья. А парень, что ж, пусть поробит, дома-то я и вдвоем управлюсь.

Прохор поспешил в зимовье обрадовать сына, и не успела Настя отойти от костра, как к ней подошел долговязый Антон, за ним еще два мужика, и вскоре вокруг Насти сомкнулся шумливый круг работников. Говорили все разом.

— Федоровна, а мне как?

— Меня подсчитай-ка.

— Я с самого успенья работаю.

— Федоровна!..

— Подожди ты, не лезь, дай мне сказать.

— Тише!.. — Настя поднялась с чурки, на которой сидела, замахала руками, повысила голос — Тише, не галдите. Сейчас не буду ничего делать, поздно уж. Идите спать. А завтра перепишу, кто сколько отработал, а плату прибавлю, не обижу никого.

— Это бы хорошо-о!..

— Дай тебе бог!

— Давно бы так!

Довольные таким оборотом, работники разошлись, и в зимовье долго в этот вечер не смолкал разговор, в темноте красными точками вспыхивали и медленно гасли самокрутки.

— Да-а, братцы, чудно получилось…

— Ежели не омманет, то что ж, дело-то хорошее.

— Чего же ей обманывать?

— Не верится чегой-то.

— Прохора-то отпустила же.

— Да оно-то так, но все же надо самого Шакала спросить.

— Во-во, я так же думал.

— А вот приедет — и спросим.

Первым в зимовье проснулся Ермоха. Он, как всегда, поднимался чуть свет, будил людей и помогал Насте руководить всеми работами. Проснувшись, он первым долгом сходил в избу к Насте, разбудил Егора и только после этого, вернувшись в зимовье, принялся будить остальных. Неохотно поднимались поденщики. Ермоха уже разжег костер, навесил два ведерных котла для чая, а они, все еще зевая и потягиваясь, продирали глаза, не торопясь обувались и один по одному выходили, усаживались вокруг костра. Медленно надвигался рассвет, небо, как серым пологом, затянуло тучами, а дальние сопки скрылись за белой пеленой дождя. Долговязый Антон вышел из зимовья одним из последних и сразу же напустился на Ермоху:

— Ты это чего же поднял-то нас ни свет ни заря? Ведь дождь кругом, вон уж и здесь начало побрызгивать, какая же может быть работа? В такую погоду добрый хозяин собаку на двор не выгонит, а ить мы как-никак люди.

Ермоха подбросил в костер сучьев, задрав бороду, посмотрел в небо.

— Ничего-о-о, гречуху пойдем косить, мы с Егором вон уже литовки наладили.

— Шутейное дело — мокнуть весь день!

— А кто же гречуху в сухое время косит? Самое в дождь ее и косить, осыпаться не будет.

Несколько человек из сидящих у костра заговорили разом:

— Оно конешно.

— Литовок хватит?

— И что за нужда в такую мокрость идти!

— На черта она сдалась, работа такая!

— Нет, ребята, нехорошо так, хозяйка вон надбавку посулила, значит, и нам надо уважить ее.

— Это-то верно.

— Конешно.

— Идти надо, братцы, не глиняные небось, не размокнем.

Постепенно с этим согласились все, даже Антон не стал возражать, только сердито засопел носом, пошел в зимовье за чашкой. А Ермоха посмотрел на хмурое небо, на сопку, задернутую белесой пеленой дождя, потеребил кудлатую бороду:

— А по мне, в такой дождь косить гречуху, — одно удовольствие, литовка-то как по воде бредет — мягко, урону в зерне не будет и самому легко, не жарко.

Покончив с завтраком, поденщики разобрали литовки, грабли и следом за Ермохой гуськом потянулись на пашню. Улучив минутку, Егор забежал к Насте, посоветовал ей:

— Ты не ходи сегодня, что за неволя тебе мокнуть под дождем?

— Могу не ходить, — охотно согласилась Настя. — Лучше постираю на вас с Ермохой.

— И то хорошо.

Егор ушел. Настя достала из-под кровати мешок с пожитками работников и, вынув из него полинявшую, пахнущую потом гимнастерку Егора, прижала ее к своей груди. Так, с гимнастеркой у груди, подошла она к открытой двери и долго смотрела на елань. Там сквозь сетку дождя видела Настя работающих на косьбе людей и среди них угадывала Егора. Уж его-то она отличит из тысячи других и по походке и по молодецкой ухватке на работе. Во-о-н он идет далеко впереди всех, широко и быстро взмахивая литовкой.

— Гоша, милый мой Гоша, радость моя! — еле внятно шепчет Настя, крепко прижимая гимнастерку к груди. — Эх, кабы вечно с тобой жить так вот! Никакая бы мне работа, ни нужда не были страшны. И хозяйство это к черту послала бы. Гоша мне дороже всего на свете, с ним и в шалаше будет рай.