Валентин Пикуль - Баязет Страница 39

– Ну, – сказал, – я, братцы, всего насмотрелся… Сами-то в чалмах, с ятаганами, визжат. Один как секнет – с Терешки башка долой! Как секнет – и Пантелей, гляжу, сунулся! Еще секнул – и Степан покатился… Никому житья не оставляет!..

Оказывается, противник из-за соседних гор чутко следил за окрестностями Баязета: стоило туркам заметить, что баранту охраняет лишь один пикет, как они натравили на него конных курдов. Короткая пальба, блеск ятаганов, потом гикнули курды – и послушная трусливая баранта умчалась в горы.

Три тысячи овец, весь запас мяса баязетского гарнизона, тряся жирными курдюками, сейчас сам бежал в голодные животы нищей турецкой армии, и полковник Пацевич, прискакав к месту происшествия, не нашел ничего лучше, как начать избиение солдат.

Он проходил вдоль строя пикетчиков, которые только что спаслись от смерти, и совал кулаком в солдатские челюсти; отъявленная брань его эхом отзывалась в ущелье.

– Сволочи! – орал он. – Разве же вы солдаты? Не могли баранту отстоять?..

Капитан Штоквиц докурил в седле папиросу, медленно подъехал к Пацевичу.

– Адам Платонович, – сказал он с неприязнью, – при всем моем уважении к вам я должен, однако, заметить, что солдаты ни в чем не виноваты… Если бы вы не приказали отвести казаков с Зангезурских высот, то ничего подобного и не произошло бы. А солдату конного курда не догнать, и вы согласитесь со мною, что ответственность за угон баранты ложится только на вас.

Капитан Ефрем Иванович Штоквиц, сухарь и карьерист, может быть, впервые за всю свою жизнь решил откровенно высказать свое мнение, и это подействовало на Пацевича отрезвляюще; он брезгливо вытер платком руку и повинился солдатам:

– Простите, братцы. Служба!.. Я не хотел – сгоряча только!.. Не серчайте…

Вернуться к старому плану обороны крепости, разработанному еще Хвощинским, полковник Пацевич не пожелал, чтобы не признать абсурдность своих начальных распоряжений. Вместо казаков к Зангезурским высотам были выдвинуты пятая, шестая и восьмая роты ставропольцев и крымцев под общим командованием того же Хвощинского.

В последний момент штабс-капитан Некрасов, с мнением которого Пацевичу трудно было не считаться, решительно настоял на том, чтобы отправить конные разъезды на ванскую и деадинскую дороги.

Когда все это было сделано, в крепости, несмотря на угон баранты, вздохнули спокойнее. Но уже аукнулось великим мясным постом, теперь полковник Пацевич спохватился и велел подсчитать запасы провизии в гарнизоне. Оказалось, не густо: сто двадцать шесть пудов молотого ячменя, три ящика консервов для офицеров, два мешка сахару и тринадцать мешков сухарей.

– Да мы уже дохнем с голоду! – растерялся Пацевич, которому сразу захотелось покушать. – Почему до сих пор мне никто ничего не докладывал об этом? Я же ведь не могу за всем уследить…

Карабанова вызвали к Штоквицу.

– Господин поручик, – сказал Штоквиц, расхаживая по комнате с приблудным котенком на руках, – до сих пор вопросами снабжения крепости провизией ведал прапорщик Латышев. Я не знаю, о чем думает этот отменно скромный юноша, но солдатам скоро будет нечего жрать… Мне кажется, что Латышев не умеет вести переговоры с маркитантами, а посему предлагаю вам в ближайшие же три дня обеспечить подвоз продовольствия к крепости.

– Но я, – мгновенно вспыхнул Карабанов, – казачий сотник, и черта ли мне в том, какие и когда сухари привезут из Игдыра? Я за всю свою жизнь не подал руки ни одному интенданту и считаю, что великий Суворов был прав, когда сказал, что любого интенданта, прослужившего десять лет, можно расстреливать без суда.

– Говорите что вам угодно, – твердо сказал комендант, – и действуйте как угодно, но чтобы цитадель была обеспечена продовольствием!..

Карабанов, обозленный тем, что его суют в каждую дырку затычкой, направился к Латышеву.

– А я к вам, – сказал поручик, сразу усаживаясь. – Про вас вот, прапорщик, все говорят, что вы честный-честный. Что вы такой, сякой, разэтакий. Хвалят вас, хвалят. Но, по всему видать, в гарнизоне уже надоело вашу честность каждый день на хлеб мазать. Вот и выбрали меня. Может, я честен и менее вашего, но зато и менее скромен, нежели вы… Ну, открывайте ваши лабазы!

Прапорщик спихнул с рук какие-то счета и расписки. Андрей тут же скомкал их и, приведя Латышева в непомерный ужас, зашвырнул их под стол.

– Это ни к чему, – сказал Карабанов. – Гарнизону нужны сухари, чтобы есть, а не мягкие бумажки, чтобы… впрочем, пардон! Вы бы мне еще гроссбухи тут завели!.. Кто главный поставщик в Баязете?

– Саркиз Ага-Мамуков, – пояснил прапорщик, – его всегда можно в это время застать в духане.

– Ладно. Вот сейчас пойду и раскровеню ему всю морду. Вы хоть скажите, прапорщик, сколько должен весить сухарь?

– Он должен быть вот такой, – Латышев показал ладонь. – А сколько он должен весить – не знаю.

– Послушайте, юноша, – произнес Андрей с укоризной, – ведь мы с вами офицеры, получаем жалованье, мы не подохнем с голоду. А солдат живет тем, что ему дадут. Какой же вы офицер, если так плохо заботитесь о солдате?.. Стыдно!

Хлопнув дверью, поручик ушел. Карабанов теперь даже был почему-то рад, что ему доверили это дело. И, подходя к духану, весь внутренне сгорая от страшной злости, он выглядел спокойным и решил быть отменно вежливым.

Самое главное на Востоке – вежливость: можно говорить и делать что угодно, но – вежливо…

– А кто здесь господин Саркиз Ага-Мамуков?

Солдатский сухарь – святыня; в обозе – ни одного колеса!..

Ага-Мамуков сидел, поджав толстенькие ножки, на пышной подушке. Нос у него был унылый, зад толстый, словно у раздобревшей бабы, глаза кроткие и выпуклые, как у доброй коровы, которую мало бьют и много кормят. Он пил душистый чай и мурлыкал. Настроение у него, видать, было неплохое.

Карабанов присел рядом, тоже попросил чаю.

– Господин Ага-Мамуков, – сказал он с легким поклоном, – вы, кажется, имеете честь быть главным поставщиком баязетского гарнизона?

Польщенный маркитант заворковал что-то, как сытый голубь перед голубицей.

– А я, – продолжал Карабанов (впрочем, удивляясь сам себе, что еще не сунул кулаком в эту жирную морду), – имею честь принимать у вас продовольствие для баязетского гарнизона…

– Но высокосановитый Латышев…

– Высокосановитый Латышев, – спокойно соврал Карабанов, – отдается Пацевичем под суд за то, что брал взятки с честных маркитантов.

– Ай-я-я-яй, – запечалился Ага-Мамуков, – такой молодой и красивый человек, а уже… Кто бы мог подумать!

– Да, вот так, – крепко закончил поручик. – А сейчас пройдемте на склад и проверим наличие провизии.

По тому, как затягивал свое чаепитие маркитант, Андрей догадался, что он просто не хочет вести его на склад, где, очевидно, Латышев не был ни разу. Однако господин поручик был вежлив, похвалил скромность здешних нравов, отметил радость знакомства с Ага-Мамуковым, о женщинах он говорил как о лошадях, подробно разбирая все их достоинства, и маркитант снова замурлыкал. «Двести рублей возьмет», – думал он, прищелкивая языком.

На складе оказалось лишь несколько мешков сухарей – и все. На вопрос Карабанова, где же остальные запасы провизии, Ага-Мамуков весьма мудро ответил, что они находятся в Игдыре. Поручик вспорол мешок, взял один сухарь: он был действительно, как говорил Латышев, величиною с ладонь.

Решив действовать наугад, Карабанов бросил сухарь на чашку весов.

– Господин Ага-Мамуков, – сказал он, поманив маркитанта пальцем, – идите-ка сюда… Вы видите?

– Сухарь вижу. Хороший сухарь. Сам бы съел!

– А вы видите, что сухарь-то не тянет?

Маркитант попался на эту удочку – сухарь действительно не тянул положенного веса, но господин Ага-Мамуков оказался прожженным наглецом: он отломил от другого сухаря ломоть и бросил его на весы.

– Вот, теперь хорошо, – сказал он, подумав про себя: «Триста дать надо… Затем и придирается!..»

– А когда же будут доставлены остальные запасы провизии из Игдыра? – спросил Карабанов.

– Ишачка больная. Совсем мал-мал.

– До ишаков мне нет никакого дела, – строго сказал Андрей, и Ага-Мамуков мысленно подарил ему еще сотню рублей.

– Командование армии платит вам деньги, и вы должны честно выполнять свои обязанности. А сейчас – следуйте за мною.

Проходя мимо конюшен, Андрей снял с гвоздя моток веревки, и они прошли в крепость.

– А зачем веревка? – интересовался Ага-Мамуков, забегая вперед, чтобы заглянуть поручику в лицо.

Карабанов провел его в пустую комнату цитадели, под высоким потолком которой пролегала железная балка с крюком. Зацепив конец веревки за крюк, Андрей вежливо осведомился:

– Господин Ага-Мамуков, вы, кажется, присутствовали в крепости, когда мы вешали муллу, который пытался вредить нам? И вы, наверное, успели рассказать своей жене, как смешно дрыгал ногами этот султанский прихвостень?..