Наталья Павлищева - «Врата блаженства» Страница 39

– Ой, боюсь, нам долго придется ждать приглашения вернуться.

– Это почему?

– Уж валиде с Махидевран постараются. У них появилась такая возможность от вас отделаться, вернее, вы сами ее дали.

– Ничего ты не понимаешь! Немного погодя султан сам примчится сюда или пришлет кизляр-агу. А я не вернусь в гарем, придется забирать нас в Топкапы.

– Куда?!

– Ты не ослышалась: в Топкапы.

– Там нет гарема, и женщине нельзя появляться там, где проходят заседания дивана.

– А приходить к только что родившей женщине можно? Повелитель уже не раз нарушал все правила, нарушит и еще одно!

Старая служанка снова качала головой:

– На сей раз вы перестарались, госпожа.

Хуррем и сама думала так же, но старалась не подавать вида. Если испугается она, плохо будет всем. Не может Повелитель бросить своих детей просто так, обязательно постарается вернуть хотя бы их, а уж как вернуться самой, Хуррем придумает! А вдруг и правда завтра следом приплывет кизляр-ага с приказом вернуться? Она решила немного покочевряжиться, прежде чем давать согласие на свое возвращение.

На следующий день никакого кизляр-аги или его посланника не было. Во дворце делали вид, что ничего не случилось, словно Хуррем никогда и не жила рядом с ними. Хуррем понимала, что в гареме праздник по поводу избавления от ненавистной Хасеки Султан, на это ей было наплевать, но почему так ведет себя Повелитель? Сулейман, так любящий своих малышей, не мог о них забыть за минуту.

Хуррем старалась не оставаться без дела по двум причинам: во-первых, это давало возможность не разговаривать с теми, кто жил в маленьких комнатках, не слышать их шипения, жалоб на тяжелую и скучную жизнь и друг на дружку, во-вторых, это позволяло не смотреть без конца на гладь Босфора в ожидании барки Повелителя. Второе было даже важнее.

Она присматривала за тем, как чистят и моют комнаты, как выносят негодную или почему-то не устраивавшую ее мебель, как вытирают светильники, вытряхивают старые подушки, одеяла, уносят старые и приносят новые матрасы, беседовала с поваром, со смотрителем, распределяла работу между слугами и евнухами, кормила детей, следила за тем, чтобы были накормлены слуги… Она весь день была занята.

Уже к вечеру жизнь наладилась, пусть не такая, как была во дворце, но вполне сносная. Все сыты, пристроены, уложены…

И тогда настало время подумать, что же происходит. Хуррем ужаснулась сама себе. Во-первых, ей понравилось распоряжаться. Во-вторых, она делала это так, словно была уверена, что жить придется долго. Обманывая сама себя, твердила: да, так и есть, я не позволю быстро уговорить себя вернуться, я еще подумаю. А внутри билась страшная мысль: а если и уговаривать не станут?

Через два дня в Летнем дворце появилась Зейнаб. Пришла спокойно, словно никуда и не уходила, приветствовала, ни о чем не напоминая, и принялась распоряжаться, взяв на себя часть забот.

Со всеми, кто и раньше жил в Летнем дворце, Хуррем с первого дня старалась держаться приветливо, но не сближаться. Кто знает, что за женщины здесь собрались. Это был верный шаг, потому что, как и в большом гареме, здесь тоже были свои противницы, соперницы, ненавидящие друг дружку и старающиеся навредить. Просто у этих женщин больше ничего не осталось в жизни, кроме воспоминаний и взаимной ненависти.

Еще через несколько дней принесли очень неприятное известие: Повелитель отправился охотиться в Эдирне!

Хуррем не могла поверить своим ушам, Сулейман уехал в Эдирне на несколько месяцев, взяв с собой почти всех визирей дивана, но оставив детей в холодном Летнем дворце, даже не поинтересовавшись, как они там?! Пусть бы забыл ее, разлюбил, взял себе другую, но дети?! Что она должна отвечать Мехмеду и Михримах, которые уже вполне способны понять, что папа не приходит, а мама плачет по ночам?

Она действительно плакала, стараясь не тереть глаза, чтобы не краснели, но глаза подпухали… Все это замечали, однако никто не укорял, служанки видели, как заботится Хуррем о детях и о них тоже, как, забывая о себе, старается, чтобы все были сыты и спали в тепле.

Не смогла не пожаловаться верным Зейнаб и Фатиме:

– Повелитель забыл о детях? Пусть бы обо мне, но чем виноваты они?

Зейнаб очень хотелось сказать, что это ей урок, чтобы сначала думала, а потом делала, но она поняла, как несчастна Хуррем, и чуть коснулась ее руки:

– Хуррем, не забыл.

– Как же, если даже не узнал, как мы, и уехал в Эдирне?

– А на какие деньги, ты думаешь, смотритель делает все, что ты прикажешь, откуда в Летнем дворце столько слуг, новые повара, все, что мы едим, что горит в наших жаровнях, даже сами жаровни?.. Повелитель распорядился выделить все, что нужно, чтобы вы жили достойно. А уж если уехал охотиться, значит, так нужно.

Хуррем слушала все с замиранием, но не смогла не возразить:

– Мог бы написать…

– Видно, ты его обидела.

Так и текла жизнь в Летнем дворце, отделенном от остального Стамбула Босфором. Каждый день Хуррем видела купола Айя-Софии, слышала доносившийся с того берега призыв муэдзинов к молитве, представляя, что при этом происходит в гареме. О Сулеймане она старалась не думать, потому что становилось тошно от одной мысли, что, добиваясь невиданного положения для себя, она погубила будущее детей. Махидевран и валиде только радуются, что она исчезла из гарема. Да кто там вообще жалеет? Никто.

Хуррем своими руками разрушила все, чего столько времени добивалась. Даже если не добивалась, то просто получила.

Но теперь она хотя бы смогла сказать Мехмеду, что отец уехал в Эдирне охотиться.

– Это надолго, когда он вернется, будет уже весна. Мехмед, ты должен многому научиться до его возвращения.

Она решила, что и в Летнем дворце обучение маленького шехзаде не должно прерываться. Пусть он совсем кроха – пятый год, но пальчики, камешки, веточки помогали учиться считать, а Мария по-прежнему разговаривала с ним и с Михримах только по-итальянски. Как и с самой Хуррем по ее просьбе. Это обманывало многих, слуги считали, что итальянка не знает турецкого, и свободно болтали при ней.

Когда жизнь наладилась, у Хуррем снова появилось время для долгих бесед с Марией, и не только с ней. Нашелся венецианский купец, который сообразил приносить в Летний дворец всякую всячину. Просьба приносить и книги купца не удивила, он уже знал, что здесь живет странная женщина, околдовавшая султана. Синьор Леон с удовольствием удовлетворял интерес султанши к знаниям. Конечно, ему мешало покрывало на ее голове, трудно беседовать с человеком, не видя глаз, но он был опытным купцом и легко привыкал ко всему.

Бунт

В первый день месяца джумада-аль-ахира 931 года хиджры Хафса проснулась с чувством неясной тревоги.

Подоспевшая хезнедар-уста сообщила, что ничего не случилось. В гареме после отъезда Хуррем все спокойно…

– Значит, случится, у меня дурное предчувствие.

С кем могло случиться что-то дурное, чтобы сердце валиде сжималось от тоски? Конечно, с Повелителем! Она даже сама себе не признавалась, что ни о ком другом и не подумала, для Хафсы важен только Сулейман, о нем и только о нем болело материнское сердце. Говорят, внуков любят больше, чем детей, но Хафса больше всех людей на свете любила Сулеймана! Она могла жалеть дочерей, могла ласкать внуков, но думала только о сыне.

Первый месяц весны этого года выдался теплым, солнышко пригревало почти по-летнему, а на сердце тревога и мрак. Сын далеко, ему может грозить опасность. Самира успокаивала:

– Валиде-султан, ну что может грозить султану не на войне?

– Падение с лошади!

– Но упасть с лошади можно и дома в Стамбуле. А Повелитель прекрасный наездник. Перестаньте думать о плохом, вы притянете несчастье на голову Повелителя.

Хезнедар-уста была права, Хафса приказала себе не думать о дурном, но сердце давило, а непрошеные мысли упорно возвращались.

Однако она не успела многого передумать.

Во дворце и в гареме всегда тихо, говорить полагается вполголоса, здесь даже праздничные зурны звучат тише обычного, а барабанов и вовсе не бывает. Откуда же этот страшный звук? Нет, это не барабаны, словно металлом по металлу бьют…

Хафса уже собралась послать за кизляр-агой, чтобы объяснил, что происходит, но тот явился сам, бледный, как лист бумаги.

– Что?!

В ответ евнух произнес только одно слово, объяснившее странные звуки:

– Янычары.

Янычары были основной воинской силой, квартирующей в Стамбуле. Они должны бы защищать султана, дворец и его обитателей, именно на янычар всегда полагались Повелители. Полагались и боялись. Султана Селима привели к власти разумные советы, деньги и янычары, перешедшие на его сторону.

В это войско попадали крепкие подростки с подвластных территорий, чаще всего Румелии, то есть они были славянами. Мальчиков набирали по девширме – особому виду «кровного налога», когда из семьи забирался здоровый подросток и на время передавался в турецкую семью на воспитание. Со временем становилось понятно, к чему склонен юноша, тогда самые сообразительные отправлялись в дворцовую школу, чтобы потом стать чиновниками, советниками и даже визирями (такую школу окончил и Ибрагим), а самые сильные любители драк и оружия становились янычарами.