Николай Кондратьев - Старший брат царя. Книга-1 Страница 39

Татары оборонялись вяло и, бросая пушки, начали отходить. Когда дождь и гром немного затихли, явственно стал слышен шум затихающего боя.

Юрша недоумевал, мучили сомнения — правильно ли он понял князя. На этом, правом берегу Шивороны остался только он со своими восемью стрельцами и десятка два воев Федора, которым велено сопровождать царского гонца до первой подставы. Ниже по течению виднелось несколько крытых телег из обоза Щенятева и их охрана.

А на левом берегу бой совсем затих. Главные силы татар пустились наутек. Причем быстрое исчезновение большой орды наводило на мысль, что она начала бежать, как только русичи пошли в наступление. Окруженные отряды татар сдались в плен. Природа тоже успокоилась, ливень прекратился, гром удалился на полдень. Небо очищалось, выглянуло низко стоящее солнце.

Взору Юрши открылись пойменные луга, усыпанные людьми, движение которых постепенно замерло. Конницы не было видно, наверное, погналась за противником. Вот в окружении всадников показались знамена князей-воевод. Они остановились неподалеку. Около знамен начали развертываться походные шатры князей.

Дальше ждать было бессмысленно, и Юрша, тронув коня, начал спускаться к воде. В этот же момент с того берега раздался голос:

— Эй, там, царский гонец! К князю Андрею Михайловичу!

У шатра разгорался костер, над которым Курбский грел руки; князь был такой же мокрый, как и все вокруг него. Юрша спешился, доложил о прибытии.

— Сотник Юрий, — устало проговорил Курбский, — ты все видел, скачи и расскажи о том царю Иоанну Васильевичу. Принесешь первым весть, добре будет, опоздаешь — никто с тебя не взыщет... С Богом! Не забудь сказать: людей вконец измотали.

Так закончился, казалось, бесконечный день 23 июня 1552 года. Юрша доложил царю о разгроме Девлет-Гирея рано утром следующего дня....

В Туле похороны погибших продолжались три дня. Защитников города хоронили в братских могилах в Дубовом остроге против Ивановских ворот кремля. На этом месте епископ рязанский Кассиан благословил построить мужской Предтечев монастырь.

Князь Михаил Иоаннович со своим небольшим отрядом вечер и всю ночь уходил по Муравскому шляху, сделав всего лишь один привал. На дождливой заре по совету купца Романа свернули на проселок, поехали среди глухого леса и вскоре преодолели вброд реку с крутыми берегами. Въехали в сожженное село, от изб только очаги остались. Пошумели, покликали, никто не отозвался. Хотели уже уезжать, глядь, а из-под завалившегося плетня вылез старик в грязном, оборванном зипуне, снял колпак и, уставившись на пришельцев пустыми глазницами, прошамкал беззубым ртом:

— Слышу, русские люди вроде. А говор не наш, не местный. Кто вы будете, люди добрые?

Ответил Сарацин:— Мы — люди вольные, дедушка. Что за река рядом?

— Зуша река-то. А деревенька наша Гулынками называлась. Да, вишь, пожег ее татарин. А людишек никого не осталось.

— До Новосиля далеко, дед?

— До Новосиля-то? Верст три десять будет. Тут дорога сперва берегом пойдет, потом вдоль оврага, глубокий он... Э, ребята, может, хлебца у кого есть? Дайте Христа ради, давно не пробовал...

Ехали верст пять вдоль Зуши, перешли через овраг, выбрали место повыше и посуше, да где лес погуще и поляны есть. Тут и стали лагерем. Воевода Деридуб послал первый десяток в охранный объезд вокруг лагеря. Второй десяток отпустил на охоту и на рыбалку. Остальные под его началом расчищали места для шалашей. У каждого воина к седлу приторочены топор или лопата, сейчас все пригодилось. В центре лагеря поставили шалаши для князей, воеводы, священника с Романом. Вокруг — по шалашу на десяток, против каждого в земле сооружен очаг для артельного котла. Несколько в стороне поставили себе круглый шалаш два татарина — ханские доглядатые.

Михаил и Ростислав ходили по лесу — шалаши городить не княжеское дело, рвали и молча ели несозревшие ягоды. Михаила раздражало все: и кислые ягоды, и колючки на малине, и сосредоточенность Ростислава.

— Чего ты молчишь, — придирался он, — словно в рот воды набрал?

— Не... ягод.

— Брось притворствовать, Ростислав. Ты рад, что хан гонит нас в Литву. Сперва крымчаков на Русь навели, теперь литвинов поведем?

— Согласен, плохо. Но я не знаю, как иначе добыть тебе престол.

— Не хочу никакого престола!

— Вона! А чего хочешь?

— Ничего не хочу.

— Может, в монастырь подашься?

— Уж лучше в монастырь.

— Нет, великий князь! Дорога нам туда заказана. Монастырь нас не спасет, Ивановы псы сразу разнюхают... Не хочешь в Литву, попробуем тут, в лесах, хорониться.

— Во-во! Разбойниками станем! Я давно вижу, татьба тебе по душе. Ступай, не держу!

— Михаил Иоаннович, не будем лаяться. Давай лучше думать, что делать. Время у нас есть, глядишь, что и придумаем.

Ближе к вечеру, когда все собрались, а на кострах перед шалашами весело потрескивал огонь и булькало варево, отец Исай отслужил молебен, освятил лагерь, крестом изгнал из этих мест леших, русалок и прочую нечисть. Ни Евангелия, ни молитвенника у него не было, правил службу по памяти, молитвы сочинял на ходу.

На молебне Михаил стоял около священника и злился. Прежде он никогда не утруждал себя боголюбием, церковь посещал нерегулярно, но сейчас ему казалось, что Исай путает все на свете, комкает службу. Да и лик у попа звероподобный, морда краснющая, рыжие космы давно не чесаны! И голос — труба иерихонская, да и только, небось верст за пять слышен! Только и благочестия, что крест святой да облачение золототканое. Опять же вопрос: как оно ему досталось?

А тем временем отец Исай закончил краткий молебен, твердо зная, что вои не выдержат полной службы, и обратился к пастве:

— Братия! Тяжкая доля выпала нам за грехи наши. Многие из нас больны телом и увечны душой. Прошли мы тяжкий путь, и впереди грядут великие испытания. Нужно нам поддержать наше бренное тело. Поэтому я обращаюсь к Богу нашему всемилостивейшему и беру на себя грехи ваши, разрешаю вам вкусить убоину, дичь малую. И, опять же, Петровки не Великий пост, а сей день праздник Бориса и Глеба. Они, святые угодники, заступятся за нас, грешных, перед Господом. Да к тому ж знаю я: не разреши вам, вы все равно втихую станете жрать скоромное. Так уж пускай Господь Бог одного меня наказывает, буду страдать за вас, неразумных! Но все ж призываю, чтоб в краткие часы отдохновения не забывали вы приобщить себя Богу, молиться о прощении. Приходите ко мне исповедоваться и каяться в грехах ваших. И делаю я это бесплатно, ибо взять с вас нечего. Ну, ладно, благословляю вас на трапезу вечернюю.

После ужина в шалаш князей зашел Деридуб и сказал, что татары хотят видеть великого князя. Кроме двух татар, ждали Сарацин и купец Роман. Рыжебородый татарин на чистом русском языке обратился к Михаилу:

— Великий князь! Меня по-русски звать Васькой. Мы с Романом пойдем в Новосиль, пусть воевода скажет, что ему надо.

Деридуб сокрушенно развел руками:

— Нам все нужно. Кони на траве далеко на протянут, овес нужен. Опять же коваль у нас есть, а железа нет — подковы нужны, стрел мало. Соль нужна, муки хоть немного, вои хлеба давно не видели... Да пустой это разговор, денег нет!

Рыжебородый прервал его:

— Денег хан мало-мало дал. Скажи купцу, сколько чего надо.

— Сказать можно. Однако ж, государь, надо знать, долго мы тут будем стоять, до осени — это одно дело, до зимы — другое.

Михаил кивнул на Ваську:

— Он должен знать.

— Мы не знаем, хан знает. Место хорошее, ждать можно долго. Вот он, — рыжебородый указал на щупленького татарина, одетого в драный зипун и потрепанные лапти. — Вот он завтра к хану за письмом пойдет. Его Ванькой звать. И еще хочу сказать тебе, великий князь. Люд у тебя разный, всем доверять нельзя.

Неожиданно рассердился Деридуб:

— Отколь тебе известно, кому верить, кому нельзя?! Тоже мне...

Васька спокойно остановил его:

— Не шуми, воевода. Мне известно. Потом я князю и тебе скажу, кто опасный человек. А пока, великий князь, вели воеводе поискать другое место для малого лагеря, чтоб об том знали только верные люди.

Поговорили еще, поспорили, потом татары с Романом ушли. Сарацин обратился к Михаилу:

— Дозволь и мне, государь, отлучиться на два-три дня. Разведаю, чем бой хана с войском Ивана кончился. Может, чего раздобуду. Со мной отпусти парня из третьего десятка, Трушку Седого.

Михаила всего передернуло:

— Утекаешь, так тебя!..

— Нет, государь. Хочу смотреть, что делается вокруг. А утечь мог бы и без твоего ведома.

Предвидя гневную вспышку, Ростислав миролюбиво попросил:

— Разреши ему, Михаил Иоаннович, пусть идет. Мы ведь и вправду ничего не ведаем, а он, может, что и узнает. — Михаил, безнадежно махнув рукой, отвернулся. Ростислав поспешил объявить: — Вот и добро. Государь согласен, ступай. — Когда шаги Сарацина затихли, спросил: — А ты, воевода, что скажешь о втором лагере? Васька-татарин дело предлагает?