Антон Хижняк - Сквозь столетие (книга 1) Страница 39

— Герои! — восторженно произнесла Маша.

— Как героев их и будут помнить.

— Но вот что, дорогой Аверьян. Как-то странно получается: наши с тобой пути все время сходятся, перекрещиваются — и с Каракозовым и с тем подлецом, который разбогател на его смерти.

— Что-то не пойму, Машенька. Я в Белогоре поселился недавно и еще не все знаю.

— Да тот самый спаситель живет здесь.

— Какой?

— Комиссаров.

— Что-то слышал, да не обратил внимания. Знал, что ему царь подарил поместье в Полтавской губернии.

— Он здесь, и поместье теперь ему принадлежит.

— Где здесь? — вздрогнул Аверьян.

— В Запорожанке.

— Ты права, Машенька. Неисповедимы пути господни. А ты видела этого новоиспеченного помещика?

— Не только видела, но и слышала, какие он слова, будто комки грязи, в людей швырял. «Я ваш помещик… Я дворянин… Не такой, как вы, замурзанные, черномазые!» Хоть и было это давно, еще тогда, когда мы только из Петербурга приехали, однако и поныне все помнят и возмущаются.

— «Не такой, как вы»! И что ж ваши запорожане?

— Они молча стояли, только ненависть в груди кипела. А когда он сорвал с себя шубу и принялся хвастаться заграничными орденами, люди стали смеяться — лезет точно коза на плетень. Хотел застращать людей, а сам стал посмешищем. Никто его не боится.

— Позор! Это позор для России! Сделали из него игрушку и цацкаются. Я не был тогда в Петербурге, но мне многое рассказывали. Доходило до того, что вельможи и всякие высокопоставленные лица лобызались с ним, устраивали в его честь обеды, а он, ничтожный, возомнил из себя невесть что.

— Аверьянушка! И здесь то же самое творилось. Наверное, целый год издевались над людьми. Как точно сказал тогда Пархом Панькович: «Не было у бабы хлопот, так купила поросенка». Помню, как в наш дом заходил сельский староста и требовал полтинник для помещика.

— И давали?

— Давали. Пархом Панькович возмущался, а давал. Староста еще и покрикивал: «Ищи поживее, мне нужно еще сотню домов обойти». Собирали деньги на какой-то подарок. Купили, кажется, серебряную икону и торжественно вручили, когда он въезжал в село. Велели, чтобы женщины вышили большую скатерть и на этой скатерти поднесли подарок. Собирали деньги на банкеты и в Белогоре и в Полтаве.

— И такой почет проходимцу?

— Да кричали же, распинались, что теперь это наш земляк. Ездил на приемы и наш староста. Рассказывал и хвастал, что сидел за одним столом с панами. А люди слушали его болтовню да затылки чесали и втихую проклинали навязанного им земляка. Сейчас потише стало, все уже привыкли. Он и до сих пор нагло ведет себя. Как же — потомственный дворянин, помещик!

Аверьян внимательно слушал, задумавшись, потом сказал:

— Удивительная натура человеческая. Был себе плохонький ремесленник, портняжничал спокойно. И вдруг упало с неба богатство. Еще один помещик родился. Даже взглянуть захотелось на него. Здесь ли он сейчас?

— Аверьянушка! Он большим барином стал. Сюда приезжает только летом на несколько недель, отсюда едет с семьей в Ниццу, а на зиму в Петербург. Сейчас их благородие с семьей как раз в Запорожанке, и ты можешь нанести ему визит.

— Ты хорошо придумала, Машенька: визит так визит. Как же это сделать?

— Так ты же государственный чиновник, приехал по служебным делам и хочешь поговорить с господином помещиком, владельцем имения. Ты ведь говорил, что готовитесь к какой-то переписи.

— Моя умница! Быстро сообразила. А как же добраться до его замка?

— Скажешь старосте, что есть необходимость переговорить с его высокоблагородием полковником.

— Полковником?

— Полковник. Сначала был корнетом гусарского полка. Сразу, как потащили в Зимний дворец после выстрела Каракозова.

— Он служил в гусарах?

— Ни единого дня. Но в чинах все время повышали. Может, и генералом уже был бы, да говорят, что новый царь что-то недолюбливает его, а крестный отец генерал Незванов умер.

— Откуда ты все знаешь?

— Знаем, Аверьянушка. Мы ведь ходим с Никитой к отцу Василию, ему знакомые привозят разные новости, и кое-что в газетах сами читаем. Если бы ты знал, как полтавчане интересуются своим «выдающимся» земляком! — И Маша захохотала.

— В тебе еще сохранилась искра нашего семейного юмора.

— Нашего? Понимаю. Моя мама из рода Несторовских, сестра твоего отца. Ваш род, как говорила Мама, с шуткой просыпается, с шуткой и спать ложится.

Скрипнула дверь.

— О! Мой Никитушка с работы пришел! — воскликнула Маша.

— Завидую я вам! Завидую! Смотрю на вас и думаю, вы как восемнадцатилетние… Как в ваши петербургские годы.

— Мы всегда будем восемнадцатилетними. Правда, мой Никитушка? Что же ты делал сегодня, мой милый?

— Опять на свою рожь ходил смотреть. Просто душа радуется. Хороший урожай. И в имение наведывался. Управляющий просил, чтобы я в жатву поработал у него, будем косить помещичью пшеницу. Знаешь, Аверьян, у нас уже машины появились.

— Какие?

— Управляющий уговорил господина Комиссарова приобрести пять косилок. Их уже доставили в имение. Сегодня опробовали. Управляющий настоятельно просит меня поработать на косилке. Он сказал: «Ты солдат-гвардеец и смекалистый человек. Принимай косилку, учись работать на ней, потом других научишь. Да и денег подзаработаешь». Мы ведь, Аверьян, за землю, что нам царь, спасибо ему, отдал да из рук не выпустил, еще долг должны выплачивать. Из заработанных денег больше половины уйдет в уплату за землю. Такая, как видишь, Аверьян, у нас свобода. Да еще и от розог помещики никак не отвыкнут, лупят наших мужиков так, что шкура у них трещит. Наш помещик Комиссаров тоже розгами учит мужиков.

— Ас тобой как?

— Императорских гвардейцев не велено трогать. Мы не любим ни розог, ни плетей! — захохотал Никита.

— Слышишь, Аверьянушка? Ты тоже гвардеец!

— Отменили, Маша, все отменили. По судебному приговору отобрали у меня гвардейство. Однако я не жалею об этом… В ссылке и меня однажды розгами потчевали.

Утром после того, как староста договорился с «его высокоблагородием» о визите к нему господина статистика, Аверьян Герасимович Несторовский отправился в помещичью усадьбу. Староста проводил его до самой двери «дворца» — так приказал пан Осип называть длинное одноэтажное строение. Во время встречи с мужиками, когда речь шла о его запорожанском имении, Комиссаров любил часто употреблять пышное, по его разумению, название «Зимний». О чем бы ни говорил, он непременно подчеркнет надоевшее всем напоминание: «Их светлость императорское величество позвали меня в Зимний дворец и спросили: «А как ты, Осип Комиссаров, теперь будешь жить?» Я ответил, что теперь моя жизнь будет в вашу честь гореть как свеча из воска ярого».

Запорожане не раз видели, как во дворе своего «Зимнего дворца» в стельку пьяный барин выделывал ногами кренделя. Да и, приезжая в поле, не мог сам сойти с фаэтона, его на руках выносили управляющий и кучер и ставили на землю как чучело, поддерживая, чтобы не упал. Они подсмеивались: «Глядите, как горит Осип, даже фитиль коптит!»

Люди так же знали, что о воске яром он не сам додумался, а в его тупую голову вдолбил это понятие усердный воспитатель Кока Воронов.

Как только староста доложил о том, что господин статистик очень просит дать ему «диенцию» (а к этому слову старосту приучили во «дворце»), Осип заметался по горнице. Голова у него после вчерашнего ужина была такой тяжелой, будто на нее взвалили три мешка ржи.

Уже одиннадцатый час, солнце поднялось высоко, а в хоромах еще вылеживаются все осиповские домочадцы. Только шестнадцатилетняя Ольга бродила по комнатам и несколько раз подходила к отцу, просила дать ей французскую конфету (приучились в Петербурге требовать от отца, чтобы покупал парижские сладости, ведь пальто и платья заказывали только во Франции. И не только одежду и обувь, но и духи покупали французские). Обнял пышнотелую Ольгу, достал из ящика буфета ее любимые лакомства и дал ей, похлопал по спине, подумав: «Не конфеты тебе нужны, а хороший парень, вишь, как раздобрела».

— Пойди разбуди сестру и братьев, пусть принарядятся, скоро гость придет.

— Какой гость? — всполошилась Ольга.

— Тот, что записывает все.

— Фи! Чернобородый и желтый, как дыня. Тоже мне гость! У него и чина нет никакого.

— Кто тебе сказал?

— Мама. Она через Кудлая узнала, велев ему разведать обо всем.

— И не Кудлай! А камердин. Сколько раз вам говорить.

— И не камердин! — поправила дочь отца, показав ему язык. — А камердинер! Запомни — в конце «нер». Ка-мер-ди-нер!

— Не учи меня! Иди разбуди их.

— Не пойду. Это должна горничная делать. А я не служанка. Пфи! Ой, вкусная штучка! Дай еще!

Отец нехотя дал ей еще две конфеты. Дочь схватила их и убежала.