Валентина Лелина - Мой Петербург Страница 39

Постпетербуржцами, что ли? Ведь если отнестись к вопросу честно, то все мы, ленинградцы, «исходно по определению» в подавляющем своём большинстве, живём, сохраняя верность тому неповторимому чуду, существование которого на самом-то деле прервалось вот уже почти сто лет тому назад — «в мирное время», как говаривали здесь когда-то.

А может быть, уже постленинградцами? Или неопетербуржцами?

И эпоха ностальгии по утраченному уже уступает место эпохе жадного поиска материала для продолжения прерванной стройки?

Любопытная вырисовывается картина, если провести некую, так сказать, инвентаризацию «кирпичиков» петербургской темы, в том развороте, который был и остаётся близким сердцам наших современников последние лет двадцать-тридцать. Это напевы высокой изразцовой печи и аромат свежих булочек по утрам, прохлада кожаного дивана в отцовском кабинете и уютный свет лампы над обеденным столом, венецианская таинственность бокалов, сказочный свет витражных окон в подъездах, пирожки от Филиппова, уверенный шорох данлоповских шин набоковского велосипеда и т. д., и т. п. Не поленитесь, проверьте сами: безбрежный, манящий океан предметной культуры наполняет печатные листы как постпетербуржцев, так и постленинградцев, образуя причудливый, но удивительно цельный фон для повествования о чутких и внимательных врачах, подвижниках-учителях, грамотных инженерах и строгих управляющих, предприимчивых промышленниках, пекущихся о своей репутации купцах, коммерсантах, лавочниках, спорых в своем ремесле рабочих.

Вскользь можно заметить, что этот предметный мир старого Петербурга невозможно спутать с внешне похожим миром, наполненным предметной культурой именных золотых табакерок эпохи послереволюционного конфиската, трофейного фарфора, массивной дубовой мебели, «импортированной» в пустых бомбовых люках.

Издание этой книжки профинансировано студией «bulthaup Санкт-Санкт-Петербург— Архитектура кухни».

В своё время архитекторы, дизайнеры и инженеры германской фирмы «Бултхауп», основанной в первое послевоенное десятилетие, поставили перед собой, казалось бы, простую и ясную цель — предложить людям комплект кухонной мебели, который позволил бы организовать пространство кухни так, чтобы кухня могла стать своего рода центром, вокруг которого вращается жизнь всей семьи, — чтобы хватало места и для выпечки ароматных булочек по утрам, и для приготовления уроков днём, после школы, а вечером, когда вся семья в сборе, — и для игры в скат, как в «доброе мирное время».

Не нужно обольщаться: крохотные кухоньки, которые у нас по традиции принято называть «хрущёвскими», не были изобретением исключительно отечественного партийного лидера. Во всём мире, ещё начиная с 20-х годов, массовое жилищное строительство жертвовало вековыми идеалами просторной семейной кухни ради удешевления жилья и ускорения темпов строительства. Спартанский набор — мойка, холодильник, чайник плюс плитка или микроволновка, чтобы быстро разогреть себе ужин, — до боли знаком уже нескольким поколениям жителей Европы, США, Японии… И ностальгия по утраченным древним идеалам семейного очага не есть достояние исключительно homo soveticus.

Специалисты «Бултхаупа» действовали с завидным упорством, их инженерные решения, высокие требования к качеству, квалификация рабочих привлекали внимание талантливых дизайнеров. Настоящего успеха фирма добилась в 1982 году, с приходом Отла Айхера — архитектора, активного пропагандиста идей «Баухауза», знаменитого европейского центра художественной культуры 20-х годов. С годами вещи от «Бултхаупа» стали восприниматься как эталон сочетания высокого стиля и высочайшего качества.

Сегодня «bulthaup» можно смело отнести к разряду культовых объектов. Культовых объектов для людей, чей стиль жизни ориентирован на предметы высочайшего качества — в дизайне, в материале, в работе. Первый год работы с кухнями «Бултхауп» в Петербурге показал, однако, что предлагать одни только кухни недостаточно. Стиль, который задавали вещи с маркой «bulthaup», настойчиво требовал для себя достойного окружения. Поэтому вслед за кухнями пришлось искать контакты и налаживать поставки — дизайнерского света фирм «Leola» и «Terzani», посуды «Rosenthal» и «Riedel», мягкой мебели «Wittmann», стульев «Tonon», «нео-антиквариата» «Ceccotti»…

Сюда по новым им волнамВсе флаги в гости будут к нам,И запируем на просторе.

Прошло вот уже почти десять лет, как рухнул железный занавес, отделявший наших сограждан от большей части мира. Орденоносный город-герой вновь стал Санктъ-Питербурхом. На его улицах вновь звучит заморская речь. В киосках снова продают «Таймс». На нынешних фотографиях городских улиц мы видим разноязыкую рекламу, словно на старых городских снимках Карла Буллы, сделанных в начале века. Уже можно, пожалуй, отведать и супа, доставленного курьером в кастрюльке «прямо из Парижа». И, проходя по Невскому, дотронуться — если повезёт — до рукава куртки живого Ринго Старра. Прошуршать шиной данлоповской маунтин-байка. Дозвониться из уличной будки до острова Пасхи.

Василий Васильевич Розанов как-то лукаво заметил, что он знает точный ответ на многовековой исконно русский вопрос о том, «что делать?». «Если лето, то собирать ягоды и варить варенье, — писал он, — ну а если зима, то с этим вареньем пить чай». На постленинградской кухне, — добавим мы от себя. И, может, если хватит смекалки и размаха, в окружении стального блеска добротно сработанной немцем кухни «Бултхауп», в уютном кругу сказочного света «Леола», с риделевским бокалом в руках.

Всё остальное — происки нигилистов.

О фотографе Владимире Давыдове

Хочется сказать много — не потому только, что девятнадцать замечательных его работ украсили эту книгу: разве была бы нужда благодарить художника за то, что он — художник — не остался равнодушен к труду другого художника? Сама книга будет ему наградой, а лаврами два художника как-нибудь уж поделятся… Нет, не в том дело; не тем знаменит сегодня фотограф Давыдов, и не тем зарабатывает он себе на жизнь: за плечами его — долгий опыт работы с многочисленными питерскими издательствами; открытки с его работами привлекают внимание туристов и праздной публики, фланирующей взад и вперёд по Невскому проспекту; днём и ночью хрупкую, стройную фигуру его можно видеть за работой — на улицах Петербурга, в парках, на невских набережных, — в той же самой исполинской мастерской, что вдохновляет — в моменты радости, в часы печали — автора этой книги. День и ночь трудится фотограф Давыдов, и потому публикация двух десятков его старых работ, конечно, не слишком большое событие в его богатой творчеством жизни.

Дело в нём самом, в его удивительном взгляде на окружающий нас мир, в скромности и мягкости его натуры, в непривычно тёплых, неравнодушных его работах.

Миллионы прохожих ежедневно проходят мимо одних и тех же знакомых с детства мест; единицы оглядываются по сторонам; остальные не видят ничего, точно ослепли; и лишь влюблённые да художники — десятые доли этих единиц — немыслимым напряжением воли преодолевают центробежные-центростремительные силы будничной жизни: останавливаются, наблюдают, задумываются. Влюблённые стараются запомнить, художники дерзают повторить, запечатлеть мимолётное озарение. Их работы помогают нам разобраться в окружающей нас из года в год сутолоке, в лице города, взрастившем и воспитавшем нас, в конечном счёте — в себе самих. Скажем им спасибо.

Чёрно-белая фотография, переживающая в наши дни не лучшие времена, даёт удивительную, доступную даже не искушённому зрителю возможность — простите за банальность — взглянуть на мир глазами художника. Фотограф, кажется, не создаёт ничего нового в сравнении с поэтом или, скажем, живописцем; он лишь кадрирует уголок жизни, драпируя складками тени всё случайное, несущественное, преходящее — всё обманное; вот почему жизнь на чёрно-белых фотографиях так выразительна и одновременно — так конкретна.

О, как неблагодарен труд фотографа, который осмелится снимать сегодняшний день на чёрно-белую плёнку! Унылые колодцы, помятые водосточные трубы, горстки нищих под январским снегопадом, толпы равнодушных, мрачных прохожих — как всё это знакомо, буднично, скучно! Какое там искусство! Куда бежать от этого искусства не знаем… Разве ж может в моём-то дворе вечность обитать?.. Много, много лет должно кануть, прежде чем улягутся страсти, отступит раздражение, прежде нежели станет мило всё, что прошло, а старые — неброские, ненавязчивые — фотографии Давыдова начнут питать сладкой грустью сердца обывателей…