Эпоха харафишей (ЛП) - Махфуз Нагиб Страница 39

— Не высовывайся из окна, когда ты в таком виде…

На что она с раздражением заметила:

— Я всегда работала на улице…

— И показывала себя в таком виде, как тебя сотворил Аллах…

Она резко ответила:

— И могла проучить всякого наглеца, как ты мог заметить…

Тут вмешалась старуха:

— Я разве не говорила тебе, что у него чёрное сердце?

Он окрикнул её:

— Заткни свой грязный язык!

Старуха вопила:

— Да защитит тебя Аллах от отцеубийцы!

Он отвернулся от неё, дрожа от гнева, и сказал Махасин:

— Она поощряет в тебе распутство…

Её раздражение усилилось:

— Я не служу мишенью для порока!

— В этом я требую от тебя полного послушания!

— А я не ребёнок и не служанка!

Он не смог больше контролировать себя и закричал:

— Тогда я сам выкину тебя из окна!

Махасин взбесилась и тоже заорала:

— А я кину тебя в нужник!

Старуха только воскликнула:

— Молодец!

Самаха заорал:

— Как ты смеешь игнорировать мои приказы?!

На этом ссора прекратилась. И вскоре — уже на следующий день — всё улеглось. А вечером того же дня она обрадовала его приятным известием — что она уже на пути, готовясь стать матерью…

Его старая слепая тёща умерла странной смертью.

Она выпала из окна гостиной, что выходило на задний дворик, и размозжила голову. Может, оно и к лучшему. Бадру Ас-Саиди повезло, что он находился в это время в своей лавке. Всё прошло быстро и без задержки, и покойницу проводили в могилу. Бадр устроил пышные похороны и поминки из уважения к Махасин, как и положено человеку его положения в квартале. Всё же, несмотря на это, он испытывал затруднения из-за застарелой вражды между ним и покойницей.

Махасин горько плакала и сокрушалась, и он сказал ей:

— Не плачь, ты ведь беременна…

Она сурово попрекнула его:

— Тебе была безразлична покойная…

Он решил прибегнуть к молчанию, а она сказала:

— Ты ведь даже не скрываешь свою радость!

Он ответил с раздражением:

— Смерть требует уважения к себе.

Махасин перечислила достоинства своей матери, которые не следовало забывать: она любила её, несмотря на все поверхностные придирки, а также и её отца, которому чуть ли не поклонялась. Она была разрушена, когда он погиб в расцвете юности, но ещё большее несчастье постигло её, когда сына приговорили к пожизненной каторге. Она пристрастилась к опиуму, и образ жизни и поведение её пошатнулись; теперь её обвиняли во всех смертных грехах. Список её бед пополнился ещё и слепотой. Беды с остервенением гнались за ней: о ней позабыли все, предав забвению, а человек, в доме которого она жила, был совершенно не рад её присутствию там!

Говорили также, что в пору своей молодости она была одной из самых красивых девушек в Булаке, однако выбрала себе в мужья отца Махасин, вместо богатого мясника. Она никогда не была обычным человеком.

Пока Самаха следил за перипетиями жизни старухи, на память ему пришла собственная бабка — госпожа Санийя Ас-Самари, которая сбежала с водовозом, что годился ей по возрасту в сыновья, и с грустью задался вопросом, где она может быть сейчас, и что сделало с ней время, а также с его отцом Бикром? Сколько же стыда и скорби таило в себе прошлое!

Пришло лето с его непереносимой духотой и жарой. Ему нравился свет лета, а палящая жара не раздражала. Он смаковал нежные летние вечера, обожал пряный пажитник, бамию, арбузы и дыни, радуясь ванне, которую принимал каждое утро на рассвете.

Махасин родила мальчика. Отец был рад и горд. Ему хотелось бы назвать его Шамс Ад-Дином, но он боялся, что это имя отнимет у него безопасность, и потому согласился с выбором Махасин — мальчика назвали Румманой, в честь деда.

Успехи и богатство его росли. На руках Махасин множились золотые браслеты, и лик самой жизни, казалось, улыбался ему. День за днём он отмечал в своём тайном дневнике неспешное течение времени. Каждый раз он вспоминал о верёвке палача, и спрашивал себя, действительно ли ему суждено преуспеть в жизни? На него накатывали воспоминания о родственниках, о жителях родного квартала; интересно, что с ними стало после стольких лет? Вспоминал он и о своих врагах: об Аль-Фулали, Диджле, Антаре и Хамуде-сутенёре. Придёт ли когда-нибудь такой день, когда он по-триумфаторски наступит на их головы своей ногой? Вернёт ли он эпоху Ан-Наджи в свой родной переулок? Будет ли снова слушать песнопения дервишей?!

После Румманы у Махасин родились ещё два сына — Курра и Вахид. Бадр стал знатным членом общества в переулке и благодетелем, помогавшим бедным: у него был особый статус среди них.

Махасин же не забросила традиционный уход за собой, поддерживая красоту и чистоту тела: материнство не отвлекало её от женственности и любви к плотским удовольствиям. Помимо этого, она пристрастилась к гашишу, пока он не стал неотъемлемой частью её натуры. Впервые она попробовала его, разделив с мужем его забаву, которой он предавался дома, куря каждый вечер, и жадно отдалась во власть нежных щупальцев, попав в их плен.

Проходили дни, сменялись годы, и Бадр поверил в своё незыблемое будущее, а страхи его рассеялись, ну или почти…

До Булака донеслось странное известие — между главарём местного клана и человеком по имени Аль-Фулали окрепли столпы дружбы! Бадр был как громом поражён. Внезапно под ногами разверзлась пропасть, и мир его был потрясён до основания. Он спросил шейха переулка о том, что говорят, и тот сказал ему:

— Радуйтесь! Это означает упрочение сил обоих кланов!

Бадр сделал вид, что рад этому, и шейх продолжил:

— Состоятся праздники, и ночи напролёт будет царить веселье!

— Будем надеяться…

— Поверьте. Состоится обмен визитами, а это означает танцы, песни и выпивку!

Своим пересохшим ртом Бадр пробормотал:

— До чего хорошо и замечательно…

В его спокойный дом заползла змея. Это никогда даже не приходило ему в голову. Всё это время он считал Нил непроходимым барьером. Вот так Аль-Фулали со своей бандой прибудет сюда и будут свободно разгуливать по всему кварталу. А его тоже пригласят на торжества. Он прожил здесь не более половины назначенного дядей срока, избегая виселицы. Истина не скрывалась от буравящих глаз. И тогда он составил план. За несколько дней до события он притворился больным, так что даже Махасин поверила ему и заняла его место в лавке.

Вечером назначенного дня он укрылся за ставнями окна. Мир изменил свой облик. Всё вокруг говорило на каком-то чужом языке. Насмешка воплотилась даже в газовых лампах, похожих на существа с заколдованными лицами. Останки его безопасности покоились ныне в мусорных баках. А по переулку, меж тем, расходились волны ликования и плясок всех его обитателей — и мужчин, и женщин. В воздухе витал запах жареной рыбы. Была зима, но почему же небеса не прольют на землю дождь?.. Где гром и молния? Где суровый ветер? Послышался громкий бой барабанов и звуки флейты. Стало шумно от криков и радостных трелей. Вот уже приближается кавалькада союзников и друзей. Скачут и гарцуют кони, позвякивая серебряными полумесяцами. Вот и самое ненавистное из всех созданий Аллаха — Аль-Фулали: мерзкий, подлый тип, тиран. Он взял под руку главу местного клана, улыбался, сверкая золотым оскалом. А вот и Даджла, Антар, Фарид. А где же Хамуда? Убит? Заключён в тюрьму? Умер? Негодяи собрались все вместе. Где же рука судьбы, провидения? Какая теперь польза от злобы и ненависти? Они удалялись, но шум и гам распространялись всё больше. Ночь была шумной, бурной. Она скрывала неясные муки и грозила всяческим злом. Сам Азраил благословлял её, а окружала верёвка палача, мечты душили. Все окружающие его люди — Махасин, Руммана, Курра и Вахид — становились призраками и могли исчезнуть вовсе в любой момент. Опустится кромешная тьма. Установится абсолютная пустота…