Генри Хаггард - Элисса Страница 4

— Но ведь не заблудись я впотьмах и не подслушай случайно твою молитву, тебе бы ни за что не спастись, — рассмеялся принц. — Но раз уж я ее слышал, должен сказать, это была прекрасная молитва, излияние чистой, высокой души, хотя, к сожалению, и обращенная к той, кого я считаю демоницей.

— Спасибо за похвалу, принц, — сухо ответила она, — но вы забываете, что мы разной веры, вы иудей, поклоняетесь Яхве, так я, по крайней мере, слышала, я же, в чьих жилах — сидонская кровь, почитаю Царицу Небес, Баалтис.

— Увы, — вздохнул он, — не будем затевать бесплодный спор; если ты пожелаешь, сопровождающий меня пророк Иссахар, левит[4] может разъяснить тебе наше учение.

Эдисса ничего не ответила, и некоторое время они шли молча.

— Кто этот чернокожий, которого я убил? — спросил Азиэль.

Не знаю, принц, — неуверенно ответила она. — Такие, как он, варвары рыщут вокруг города и похищают белых женщин себе в жены. Он наверняка следил за мной, поэтому и оказался в священной роще.

— Почему же ты отправилась туда одна, госпожа?

— Подобные моления следует возносить в полном одиночестве и только в священной роще, в час восхода луны. К тому же Баалтис вполне может защитить своих жриц и разве не защитила она меня?

— А я-то полагал, что это моя скромная заслуга.

— Да, принц, это ваша рука нанесла смертельный удар похитителю, но в священную рощу ради моего спасения вас привела не кто иная, как сама Баалтис.

— Понимаю, госпожа. Ради твоего спасения Баалтис, вместо того чтобы воспользоваться своим могуществом, почему-то привела в рощу простого смертного, хотя его пребывание там — преступление, караемое смертью.

— Кто может проникнуть в замыслы богов? — пылко ответила она и нерешительно, как будто борясь с каким-то, только что охватившим ее сомнением, прибавила: — И разве богиня не вняла моей молитве?

— Не знаю, госпожа. Я должен подумать. Если я понял тебя правильно, ты молилась о ниспослании тебе божественной мудрости, но была ли она ниспослана тебе в тот час, — я не берусь судить. Ты также молилась о ниспослании тебе любви, бессмертной любви… О прекрасная! Неужели с тех пор как луна засияла в небе, эта твоя молитва исполнилась? И еще ты молилась…

— Остановитесь, принц, — прервала она, — не смейте надо мной подтрунивать, не то, хоть вы и такой знатный вельможа, я оповещу всех о вашем преступлении. Говорю вам, что я молилась о том, чтобы мне был явлен какой-нибудь знак или символ, и молитва была услышана.

Ведь этот черный негодяй пытался сделать меня рабой — своей ли, либо кого-нибудь другого. И разве не является он олицетворением всего Зла и Невежества, что есть в мире, Зла, стремящегося растоптать своей пятой Добро, и Невежества, попирающего земную мудрость, На мое спасение бросился финикиец, но потерпел неудачу, ибо дух Маммоны не может одолеть черные силы Зла. Затем прибежали вы, сражались долго и упорно, и в конце концов сразили могучего врага, вы, принц, потомок царей… — И она замолчала.

— У тебя просто природный дар к иносказаниям, госпожа, что, вероятно, естественно для женщины, истолковывающей волю богини, ее оракула. Но ты еще не сказала своему покорному слуге, что олицетворяет собой он.

Она остановилась и посмотрела ему прямо в лицо.

— Никогда еще не слышала, чтобы просвещенные евреи или египтяне не умели разгадывать аллегории. Впрочем, если вы, принц, не можете разгадать мое иносказание, не мне, женщине, растолковывать его вам.

Их взгляды встретились; в ясном лунном сиянии Азиэль увидел, как в темных прекрасных глазах его спутницы мелькнула тень сомнения, а ее лоб чуть приметно порозовел. Он увидел это — и в его сердце шевельнулось какое-то новое, еще никогда до этого часа не изведанное чувство, и уже тогда он знал, что его нелегко будет подавить.

— Скажи, госпожа, — спросил он, понизив голос почти до шепота, — в твоем иносказании отведена ли мне, хоть на один час, роль воплощения бессмертной любви, о ниспослании которой ты молилась?

— Бессмертная любовь, принц, — ответила она изменившимся голосом, — ниспосылается не на один час, а на все часы жизни. Только вы один и знаете, хватит ли у вас дерзновения сыграть эту роль — хотя бы и в воображении.

— Возможно, госпожа, на свете и есть женщина, ради которой стоит сыграть подобную роль.

— На свете не может быть такой женщины, принц, ибо бессмертная любовь — порождение духа, а не плоти. Бродит ли сейчас по земле в телесной оболочке дух, достойный вечной любви и благоговения, отыскивая другой, родственный себе дух, — я не могу сказать. Но, если им удастся найти друг друга, это их счастье, ибо два таких отважных духа смогут найти разгадку великой тайны, непостижимой для других.

Размышляя, что это за тайна, Азиэль нагнулся к своей проводнице, чтобы ответить, но тут из-за изгиба тропы, в нескольких от них шагах показалась группа телохранителей и слуг во главе с человеком в белом одеянии и с посохом в руке. Человек этот был аскетического вида, с седой бородой, проницательными глазами и могучим лбом; он сразу приковывал к себе внимание величавой осанкой. Завидев своего воспитанника в обществе девушки, он остановился и посмотрел на них недоуменно и с неодобрением.

— Нашли, — сказал он по-еврейски, — вот тот, кого мы искали, вместе с язычницей в одеянии жрицы из священной рощи.

— Кого же ты искал, Иссахар? — торопливо спросил принц, обескураженный внезапным появлением левита.

— Тебя, принц. Ты, естественно, догадываешься, что твое отсутствие было замечено. Мы все встревожились, не случилось ли какой-нибудь беды, не заблудился ли ты, но, оказывается, ты нашел себе проводницу. — И он сурово уставился на финикиянку.

— Эта проводница, Иссахар, — объяснил Азиэль, — не кто иная как госпожа Элисса, дочь Сакона, правителя города, которую мне посчастливилось спасти от похитителя в роще богини Баалтис.

— А вот мне не посчастливилось: я попробовал ее спасти, но мне только проломили голову. Смотрите! — сказал подоспевший с мулами Метем.

— В роще богини Баалтис! — сверкнув глазами, повторил левит, выразительно стукнув по земле посохом. Ты, принц Израиля, наедине в этом нечестивом месте со жрицей, почитающей демоницу! Стыд и срам! Неужели, Азиэль, ты вступил на греховный путь твоих предков — и так рано?

— Прекратим этот разговор, — повелительным тоном произнес принц, — я был в этой священной роде не один и не по своей доброй воле, и пойми, что здесь неподходящее место для оскорблений и препирательств.

— Не могу молчать, — яростно ответил старый наставник. — Между мной и теми, кто поклоняется лжебогам, в том числе и женщинам, их почитающих, — непримиримая вражда!

С этими словами он направился к воротам города, за ним последовали и все остальные.

Глава III

Царь Итобал

Миновало всего два часа, а принц Азиэль вместе со своей свитой, караванщиками и многими другими гостями уже сидел на пиру, который давал в его честь Сакон, правитель города. Пир происходил в большом многоколонном зале дворца, построенного под северной стеной крепости-храма, в нескольких шагах от узких ворот; при необходимости в этой крепости могли бы укрыться многие тысячи горожан. По всему залу были расставлены столы; за ними расположилось более двухсот человек, самые же важные гости сидели отдельно — на помосте в конце зала. Тут находился и Сакон, человек средних лет, полного сложения и с задумчивым лицом, а также его дочь Элисса, несколько знатных женщин и более двух десятков вельможных особ как из самого города, так и его окрестностей.

Одна из этих важных особ тотчас же привлекла внимание Азиэля, сидевшего на почетном месте, по правую руку от Сакона, между ним и госпожой Элиссой. То был настоящий гигант, лет около сорока; великолепие его наряда, дополненного большой, отделанной необработанными алмазами золотой цепью на шею, говорило о его высоком сане. Смуглый цвет лица свидетельствовал о смешанном происхождении. Это подтверждалось и чертами лица: лоб, нос и скулы были явно семитического типа, а крупные, навыкате глаза и толстые, чувственные губы с не меньшей уверенностью можно было приписать негроидному типу. Он и в самом деле был сыном туземной африканской царицы, верховной владычицы племен, и знатного финикийца и являлся неограниченным монархом и наследственным вождем обширной, с неопределенными границами территории, раскинувшейся вокруг торговых городов белых людей, главным и крупнейшим из которых был Зимбое. Азиэль заметил, что царь — звали его Итобал — явно рассержен и в весьма дурном настроении — то ли недоволен отведенным ему местом, то ли по какой-то иной причине.

Когда унесли остатки еды и наполнили вином кубки, завязался оживленный разговор; чуть погодя Сакон призвал всех к молчанию, встал и обратился к Азиэлю: