Александр Тургенев - Записки Александра Михайловича Тургенева. 1772 - 1863. Страница 4

В 10 часов утра все залы дворца были наполнены царедворцами, государственными сановниками и прочими служащими чиновниками, также и жителями города, имевшими право приезда ко двору. Дворцовская площадь была покрыта экипажами, народ толпился перед дворцом. Меня послал ген.-ад. кн. Зубов к маиору гвардии коннаго полка, генер.-маиopy Григорию Алексеевичу Васильчикову, с приказанием ему прибыть немедленно во дворец.

В 12 часов князь Зубов послал брата своего, графа Николая Зубова, в Гатчино (всегдашнее местопребывание вел. князя наследника  Павла Петровича) известить его высочество о случившемся с императрицею.

В 6-м часу пополудни прибыл великий князь наследник в Петербург из Гатчино.

Вся семья его высочества при нем была созвана в комнату пред кабинетом. Наследник в тревожном состоянии духа; нетерпение обнаруживалось на лице его, негодование на смерть... Его высочество безпрестанно входил в кабинет, где лежала на матрасе страдавшая его мать, и возвращался с видом неудовольствия. Медики толпились вокруг матраса, на котором угасала жизнь лампады, озарявшей блеском славы, величия и могуществом вселенную,—систематически, ученейшим образом, объясняли свои мнения и предположения о причине происшедшей болезни, спорили, соглашались и ничего к возстановлению здравия страдавшей не предпринимали.

В комнате, пред кабинетом, где было семейство царское, господствовала глубочайшая тишина и молчание; на двух лицах из присутствовавших в сем собрании—на лице великаго князя Александра Павловича и светл. князя Платона Зубова, выражалась скорбь души; прочие толпились в почтенном разстоянии от царскаго семейства, щитилися один за другого, чтобы не быть в первом ряду; все и каждый старались сформировать свои рожи, чтобы на них изображалось вместе радостное ожидание будущаго и приличное сожаление о бывшем; украдкой, в ожидании роковой минуты, нюхали табак! У всех была дума на уме, что будет пора, когда и подышать свободно не удастся.

Великий князь Павел, только успевший выйти из кабинета, услышав, как и все в комнате находившиеся, в кабинете ужасный стон и столь громкий, что его во всех залах дворца слышали, кинулся в кабинет и едва отворил двери, лейб-медик Роджерсон встретил его приветствием: tout est finit. Великий князь Павел повернулся на каблуках направо кругом на пороге дверей, накрыл голову огромной шляпой, палка по форме в правой руке, охриплым голосом возгласил:

— „Я ваш государь! попа сюда"!

Мгновенно явился священник, поставили аналой, на котором были возложены Евангелие и Животворящий крест Господень.

 Супруга его величества, Mapия Феодоровна, первая произнесла присягу. После ея величества великий князь, старший сын и наследник, Александр, начал присягать; император подошел к великому князю и изустно повелеть изволил прибавить к присяге слова: „и еще клянусь не посягать на жизнь государя и родителя моего"! Прибавленныя слова к присяге поразили всех присутствующих как громовой удар...

Не стало одного лица между живыми, один человек отделился навсегда от миллионов—и сто миллионов бедствуют (в России в 1796 году считали 50 мил. населения, но у нас считают один мужеский пол, присоедините женщин, ибо они также человеки и увидите, что все население России в 1796 году составляло более 100 мил. жителей; я думаю не считать женщину человеком началось и осталось со времени подавлявшаго Русь ига татарскаго: ханские баскаки и сборщики дани, переписчики числа голов—как последователи Магометова закона, в котором считают женщину оживленною утварью, потребностью человека, но не человеком, ввели и у нас сей порядок).

III.

Впродолжении 8 часов царствования вступившаго на всероссийский Самодержавный трон, весь устроенный в государстве порядок правления, судопроизводства,—одним словом, все пружины государственной машины были вывернуты, столкнуты из своих мест, все опрокинуто вверх дном и все оставлено и оставалось в сем исковерканном положении четыре года! Одним почерком пера уничтожено 230 городов! Места государственных сановников вверены людям безграмотным, не получившим никакого образования, не имевшим даже случая видеть что либо полезное, поучительное; они кроме Гатчино и казарм там, в которых жили, ничего не видали, с утра до вечера маршировали на учебном месте, слушали бой барабана и свист дудки! Бывшему у генер.-анш. Степана Степ. Апраксина в услуге лакею Клейн-Михелю повелено обучать военной тактики фельдмаршалов. Да шесть или семь тогда находившихся в Петербурге фельдмаршалов сидели около стола, вверху котораго председательствовал бывший лакей Апраксина Клейн-Михель и исковерканным русским языком преподавал так названную тактику военнаго искуства фельдмаршалам, в боях поседевшим! Вся премудрость учения Клейн-Михеля заключалась в познании фронтоваго учения вступающаго в караул батальона, в отправлении службы будучи в карауле, как выходить в сошки, брать ружья и прочих мелочей.

Первый подвиг свой (новый порядок) обнаружил объявлением жестокой, безпощадной войны злейшим врагам государства русскаго—круглым шляпам, фракам и жилетам!

На другой день человек 200 полицейских солдат и драгун, разделенных на три или четыре партии, бегали по улицам и во исполнение (особаго) повеления срывали с проходящих круглыя шляпы и истребляли их до основания; у фраков обрезывали отложные воротники, жилеты рвали по произволу и благоусмотрению начальника партии, капрала или унтер-офицера полицейскаго. Кампания быстро и победоносно кончена: в 12 часов утром не видали уже на улицах круглых шляп, фраки и жилеты приведены в несостояние действовать и тысяча жителей Петрополя брели в дома их жительства с непокровенными главами и в раздранном одеянии, полунагие.

Двери, ставни окон и все, что деревянное в строении выходило на улицу, было в одни сутки раскрашено в шахматы; вид сей и до сего времени (1848 г.) напоминают нам будки гауптвахт и фонарные столбы.

В день объявления войны соединенным врагам России, круглым шляпам, фракам и жилетам, я сам был на волос от беды, мог быть признан за лазутчика, посланнаго неприятелем для разведывания о состоянии войска, и конечно молитва доброй моей матери спасла меня от бед и напастей.

Пред разсветом на 7-е число дали мы присягу воцарившемуся государю на верность службы; нам объявили приказ не надевать кроме мундира другаго платья, —в царствование Екатерины вне службы все были одеты во фраки; всем было приказано не отлучаться с квартир, быть во всегдашней готовности.

Я достоин был быть наказанным — не исполнил приказа; но молодость и любопытство, сильные двигатели в 18-ти летнем возрасте, заставили меня преступить заповедь. Я надел теплую кирейку (так тогда называли сюртук), голову прикрыл конфедераткой (шапочка, обыкновенно чернаго сукна, удобная, покойная и красивая) à-Ia-Костюшко, и пошел из полка, расположеннаго тогда за Таврическим дворцом, по прямой линии к Смольному монастырю. Я прошел благополучно, без страха и опасения, до Невской набережной, не встретил даже ни одного обезшляпеннаго и оборваннаго высланным войском рыцарствовать, но взойдя на мост, перекинутый через канал у бывшаго дома Бецкаго, увидел с моста сильный натиск на носителей круглых шляп, фраков и жилетов. Первая мысль у меня была уклониться благовременно от нашествия. Я вспомнил о приказании не надавать другаго платья кроме мундира, не отлучаться из расположения полка; меня пугала и конфедератка на голове. К счастию моему, я был в 10 шагах отъ двери квартиры почтеннаго друга моего, Василия Алексеевича Плавильщикова, жившаго тогда в доме Бецкаго, переданнаго уже супруге генерала Рибаса; я и юркнул к нему, как чиж в западню; хозяин велел подать кофе и мы, будучи вне опасности подвергнуться оскорблению полицейских солдат, смотрели в окно на героев полицейских, не скажу с удовольствием, но не могли удержаться от смеха! В этом представлении мелодрамы являлись столь странныя и каррикатурныя позы, что и одержимый тяжкою болезнию, увидев их, забыл бы свою боль тела и расхохотался. Один, лишенный шляпы, удостоенный изорвания фрака и жилета, в недоумении, что с ним сделали, ограждал себя знамением креста, которое и сохраняло пострадавшаго от дальнейших и вящих оскорблений; вступивших же в спор и состязание с рыцарствующею полициею героев приветствовали полновесными ударами палкою. Жалобам не внимали, суда не давали, а из бока или спины награждения полученнаго не вынешь,—это такой формуляр, котораго (никакая) власть не может выскоблить: что на спине или на боку оттиснуто, с тем и в могилу ляжешь.

Друг мой, Плавильщиков, видев усердное исполнение особаго повеления, сказал мне:

— Я вас, Александр Михайлович, не выпущу от себя до темной ночи; вероятно с ночною темнотою буря эта позатихнет и вы благополучно в санках дойдете в полк.