Галина Петреченко - Князь Олег Страница 4

Исидор, издали наблюдая за поведением Аскольда, сжался в комок. Он обхватил обеими руками Святое Писание и тихо бормотал:

— О всевидящий Боже Иисусе Христе! Просвети головы этих дивных воев своим учением! Заставь их исповедаться и понять тебя! Да исповедаются имени твоему великому, яко страшно и свято есть! Во веки веков, аминь!..

— Не будем отступать, когда бываем не услышаны! Не станем унывать и ослабевать, но будем продолжать просить с усердием, ибо Бог делает все на пользу! — услышал вдруг греческий проповедник жаркий шепот и оглянулся: за его спиной стоял один из черноволосых дружинников Аскольда, которого он чаще других видел во время своих бесед с киевским правителем.

— Кто ты? Я тебя вижу здесь довольно часто, — оторопев, проговорил Исидор, внимательно разглядывая дружинника.

— Всего лишь сотник, — лукаво ответил тот.

— Это я понял, но как кличут тебя? — все так же растерянно допытывался Исидор.

— Мое имя… Софроний! — многозначительно, но почти беззвучно ответил сотник и благосклонно проговорил; — Ты хороший проповедник, Исидор! Тебя приятно слушать и зрить!

Исидор смутился.

— Не отходи от Аскольда ни на шаг! — прошептал Софроний и, описав в воздухе руками треугольник, резко отвернулся от крайне удивленного проповедника и быстро зашагал прочь с княжеского двора.

— Софроний!.. — прошептал обескураженный грек и вспомнил учение патриарха Иерусалимского, жившего двести пятьдесят лет назад и проповедующего: «Сейте в себе правду! Помните о воле Божьей, которая учит нас только добру! Просветите этот свет ведения всем, кого встретите на пути своем, ибо только в добре смысл всей жизни!»

— Так-так, — бормотал Исидор, пытаясь сосредоточиться на главном. — Какой сегодня день?.. Все верно! В конце второй седмицы первого весеннего месяца я должен получить весть и узнаю… Да! Он так и сказал! — И Исидор вспомнил наставления самого Фотия: «В канун дня святого Софрония тебе поведают, как дальше быть!» — И патриарх Константинопольский очертил тогда в воздухе развернутыми ладонями угольник с тремя вершинами.

«Значит, я давно здесь не один!» — обрадовался Исидор и выпрямил спину. Он ласково и бережно положил рядом с собой Евангелие, прочел про себя молитву ко святому Иоанну Предтече и хотел было тихо удалиться в дом Аскольда, как увидел Дира, решительно направляющегося к нему.

— Что означает этот жест, проповедник? — спросил Дир, очертя в воздухе ладонями треугольник, и пытливо уставился на грека.

Исидор, оттягивая ответ, попытался переключить внимание рыжеволосого волоха на его одежду.

— Какие красивые вышивки сотворили ваши жены на ваших рубахах! — искренне изумился он. — И везде вижу я крест!

— Не лукавь, грек! Боишься отвечать? — зло допытывался Дир.

— Нет! — просто возразил Исидор. — Я отвечу, — и, спокойно глядя в лицо волоха, объяснил: — Это священный знак моих братьев во Христе.

— Знак?! — удивленно переспросил Дир и подставил голову свежему порыву ветра. Но, глотнув весеннего воздуха и упрямо тряхнув головой, он еще более подозрительно продолжил рассуждать вслух, Произнося некоторые слова медленно, почти по складам: — Значит, предвестие? Невысказанная мысль? Ратная тайна?! Вы, монахи, тоже воины? Отвечай!

— Это… — неуверенно протянул грек. — Не в том смысле, как ты понимаешь…

— А как надо понимать? — ехидно спросил Дир и, снова вытянув шею, вдохнул воздух, насыщенный ранним цветением трав и речной влагой.

— А так, что для нашего Бога мы должны быть святым воинством, — пытался объяснить Исидор, ощущая боевой азарт и злость помощника Аскольда. — Но…

— Да-а, — протянул Дир, смягчив свой гнев и видя искреннее недоумение проповедника. — Объясни-ка все же, что означает этот ваш символический жест? — уже теплее спросил Дир и снова очертил в воздухе развернутыми к собеседнику ладонями треугольник.

— Хорошо, — согласился Исидор и словоохотливо объяснил: — Три вершины треугольника — это три ступени познания Бога Отца, Бога Сына, Бога Святаго Духа!

— Три ступени познания? — как эхо повторил Дир и сознался себе, что ничего из этого не понял.

— Бывают видения, сны, в которых людям являются либо сам Бог, либо его архангелы…

— Видения?! Ну и что? Да, в сны мы верим тоже.

— Эта связь объясняет возможность нашей вечной жизни… Через три ступени бытия! — с медлительной важностью, выделяя особой паузой каждое слово, прошептал Исидор и взглянул на небо. — В основе человеческого бытия три силы: сила духа, сила разума и сила любви, которые тоже объясняют три стороны священного треугольника.

Но это объяснение не убедило Дира, и он снова недоверчиво спросил:

— Так просто?! Скрываете, наверное, что-то еще…

— Почему скрываем? — изумился грек. — Напротив, потому и ни семьи, ни дома не имеем, что то одному народу, то другому эти истины Божии доносим.

Дир вгляделся в глаза грека. Они были чистыми, ласковыми, спокойными.

— Странно, — протянул волох. — Либо я напугал тебя и ты мне не все сказал, либо… я не способен жить думами.

Он отпустил измученного разговором грека и зашагал в южный угол двора, где Аскольд, стоя на коленях перед изваянием Святовита, уже творил моление об умершем великом князе Новгорода. Дир замедлил шаг, вгляделся в лицо своего повелителя и понял, какое важное дело вершил сейчас их предводитель. Очень важно было сразу, как только весть о смерти великого князя достигла его бывших сподвижников, поведать своим богам, и прежде всего Святовиту, свою скорбь и свою покорность воле богов. Очень важно было сейчас говорить в молитве о Рюрике добрыми, теплыми словами, слить воедино доброту слов и помыслов о великом князе, благодаря которому в конце концов Аскольд и Дир стали такими сильными и важными правителями Киева. Важно было искренне и горячо попросить богов переселить душу Рюрика в гордую, красивую птицу, что своим полетом будет напоминать всем о незабвенном первом великом князе, русиче в словенской земле!

Дир вдруг поймал себя на мысли, что думает сейчас словами Бэрина, когда-то верховного жреца рарожского селения, а ныне, наверное, Новгорода. Ведь Рюрик везде неотступно возил с собой этого необычного человека, который всегда так ревностно старался оберегать здоровье их былого единого князя-русича и вот не сберег.

«Как же ты там теперь, Бэрин, один, без Рюрика?» — неожиданно подумал Дир и вспомнил, как этот хитрый друид наказал Аскольда за позорное поучение секирой рарожского князя. Дир вспомнил, как неожиданно заточение Аскольда закончилось не смертью, а почетным участием волохов в битве рарогов с германцами, где его предводитель особо отличился, тяжело ранив Лотария и обеспечив победу Рюрику. Дир вспомнил, как долго и упорно противостояли друг другу Рюрик и Аскольд, как хотели доказать друг другу каждый свою правоту… Да, у Рюрика было больше врагов, чем у Аскольда, поэтому, наверное, русич так рано и ушел в царство северной владыки Яги… А Аскольд? Этот неугомонный черноволосый волох, понимает ли он, сколько лет жизни отнял он у новгородского князя?!

Дир всмотрелся в отрешенное выражение лица Аскольда и понял, что не ошибся. Аскольд действительно оказался способен не только на добрые помыслы о варяге-русиче, о чем свидетельствовали его расслабленное лицо и обреченно опущенные плечи, но и на справедливость. Потный лоб и плотно сжатые губы говорили об огромном душевном напряжении киевского правителя, который, закрыв глаза, добросовестно отдавал сейчас часть своей души воле богов, чтобы те приняли его скорбящий зов совести…

Глава 2. Тризна

Бастарн стоял в той величественно-скорбной позе, в которой издавна стояли верховные языческие жрецы во время тризны, и незаметно руководил действом, вершившимся на большой почайновской поляне вокруг громадного костра, который, вспыхнув, возвестил Киеву о начале печального торжества. Костер освещал сборище дружинников, жителей Киева, священнослужителей, а в середине возвышался деревянный помост, на котором стоял верховный жрец дружины Аскольда в окружении друидов. Руки верховного жреца были ритуально вскинуты к небу, голова слегка запрокинута назад, губы беззвучно шептали молитву, а черные лоскутные одежды, его и друидов печально развевались в такт понурому покачиванию их тел.

Дружинники, плотно прижавшись друг к другу, крепко держа друг друга за плечи, сомкнувшись в несколько рядов вокруг костра, жалобно стеная, раскачивались в разные стороны. Все они сейчас думали о хорошем князе-русиче, что рано ушел из жизни здесь, на земле, и обрел другую жизнь там, на небесах. Всеми их думами руководил верховный жрец Бастарн, тихо произнося одну фразу за другой своему окружению, а те жалобно разносили ее по всей поляне скорбящих.