Бенито Гальдос - Трафальгар Страница 4

Мой хозяин с воинственным и важным видом потряс левой рукой, желая доказать, что она совершенно здорова. Но Донья Франсиска, не убежденная таким слабым доводом, продолжала вопить:

– Нет, ты не поедешь с эскадрой, там не нуждаются в таких развалинах, как ты. Будь тебе сорок лет, как во время путешествия на Огненную Землю, когда ты привез мне индейские изумрудные ожерелья… Но нынче… Я же знаю, что этот увалень Марсиаль весь вчерашний вечер и сегодня утром распалял тебя болтовней о битвах. Мне сдается, что мы поссоримся с этим сеньором Марсиалем… Пусть он, если так хочет, убирается на свои корабли, и пусть ему там оторвут оставшуюся у него ногу… О блаженный святой Иосиф! Знай я в молодости, что за люди эти моряки! Какой кошмар! Ни дня покоя. Выходишь замуж, чтобы жить с мужем, а тут из Мадрида приходит депеша, и не успеешь оглянуться, как его засылают в какую-нибудь Патагонию, Японию или к черту в преисподнюю. А ты сидишь одна-одинешенька полгода, год, и, наконец, если твоего благоверного не съедят сеньоры дикари, он возвращается нищий, больной, изможденный, и жена не знает, как его поставить на ноги… Но не успеет птичка впорхнуть в клетку, как приходит новая депеша из Мадрида… И опять отправляйся в Тулон, в Брест, в Неаполь, туда-сюда, куда только взбредет в башку этому бездельнику Первому консулу… Ах, если бы там послушались меня, уже давно за все расплатился бы этот капралишка, который взбудоражил весь мир!

Слушая жену, дон Алонсо с улыбкой рассматривал висевшую на стене дешевую литографию, грубо раскрашенную каким-то неведомым художником. Она изображала императора Наполеона, который гордо восседал на ярко-зеленом скакуне, в знаменитом длинном сюртуке, густо заляпанном киноварью. Впечатление от сего произведения искусства – я созерцал его не менее четырех лет подряд, – несомненно, послужило причиной того, что с тех пор я перестал видеть великого полководца в одежде контрабандиста и представлял себе его не иначе как на зеленом коне и в кардинальской мантии.

– Разве это жизнь! – гневно продолжала донья Франсиска, размахивая руками. – Да простит меня господь, но я ненавижу море, хоть и говорят, будто это лучшее творение божие. Не знаю, куда только смотрит святая инквизиция, коли она до сих пор не сожгла дотла эти проклятые военные корабли! Но скажите на милость, к чему без толку швырять друг в дружку разными там ядрами и стараться пустить ко дну свои посудины, на которых погибнут сотни несчастных матросиков! Разве это не испытывать терпение господне? Люди сходят с ума от радости, едва заслышат пальбу из пушки! Нечего сказать, развлечение! У меня волосы встают дыбом, как только услышу такую пакость. Эх, если бы все думали, как я, то давно отменили бы всякие морские сражения и перелили пушки на колокола. Ну, подумай, Алонсо, – воскликнула она, останавливаясь перед мужем, – неужто вас так мало били и трепали, что ты хочешь попробовать еще раз! Разве ты и подобные тебе безумцы не сыты по горло сражением у мыса Сан Висенте от четырнадцатого числа?

При упоминании о столь печальном событии дон Алонсо сжал кулаки и лишь из уважения к супруге не выругался, как истый моряк.

– Это все пройдоха Марсиаль втемяшил тебе в башку отправиться с эскадрой, – продолжала разъяренная донья Франсиска, – этот чертов матрос, которому давно пора потонуть, а он мне на горе все спасается да спасается. Если он со своей деревяшкой вместо ноги и культяпкой вместо руки, с одним глазом и полсотней ран снова желает воевать, пусть убирается, скатертью дорога… и пусть сюда больше носу не кажет… но ты, Алонсо, ты не поедешь ни за что, ведь ты больной и уже и так достаточно послужил королю, который, к слову сказать, прескверно отплатил тебе за это. Я бы на твоем месте швырнула в лицо этому морскому и сухопутному генералиссимусу капитанские нашивки, которые тебе дали десять лет тому назад. Клянусь богом, тебе уже пора быть по меньшей мере адмиралом, ты заслужил это, когда еще ходил с экспедицией в Африку и привез мне голубые четки и индейское ожерелье, которые я пожертвовала Кармелитской божьей матери.

– Буду я или не буду адмиралом, Пакита, я должен ехать в эскадру, – отвечал ей дон Алонсо, – Я не могу пропустить этот бой. У меня с англичанами старые счеты.

– Хорош ты, нечего оказать, чтобы сводить счеты, – снова запротестовала хозяйка. – Больной покалеченный старик!

– Габриэль отправится со мной, – не слушая ее, проговорил капитан и при этом так взглянул на меня, что у меня дух захватило от радости. Я подал ему знак, что всецело согласен с его героическим проектом, но так, чтобы ничего не заметила донья Франсиска, которая не преминула бы тут же показать мне, какая у нее тяжелая рука, прознай она только о моих воинственных замыслах.

Убедившись в окончательном и бесповоротном решении супруга, моя добрая хозяйка совсем взбеленилась. Она клялась, что если бы родилась заново, то уж ни за что на свете не вышла бы замуж за моряка; при сем она тысячу раз прокляла императора, нашего возлюбленного короля, Князя мира,[2] всех участников кабального договора, а в заключение уверила храброго моряка, что бог накажет его за безумное безрассудство.

Во время этого разговора, за полную достоверность которого я не могу ручаться, поскольку у меня остались лишь смутные воспоминания, из соседней комнаты донесся сухой прерывистый кашель, возвещающий, что Марсиаль, старый морской волк, слышал от начала до конца всю пылкую речь моей хозяйки, не раз помянувшую его недобрым словом. Преисполненный желания вступить в общий разговор, – он пользовался неограниченным доверием хозяина дома, – Марсиаль открыл дверь и предстал на пороге кабинета дона Алонсо.

Но прежде чем приступить к дальнейшему повествованию, позвольте мне, дорогие читатели, сообщить вам некоторые сведения о моем хозяине, а также о его благородной супруге, дабы вы лучше могли разобраться в последующих событиях.

Глава III

Дон Алонсо Гутьеррес де Сисниега принадлежал к старинной семье из города Вехера. С детства ему прочили морскую карьеру, и еще в юные годы, будучи гардемарином, он славно отличился в 1748 году на Кубе в боях с англичанами. Затем принимал участие в экспедиции, вышедшей из Картахены в Алжир в 1775 году, а в 1782 году сражался в бою под Гибралтаром в войсках герцога Крильона. Через некоторое время он отправился с экспедицией к проливу Магеллана на корвете Санта Мария де ла Кабеса, которым командовал дон Антонио де Кордова; кроме того, он участвовал в героических сражениях соединенной англо-испанской эскадры против французов под Тулоном в 1793 году и, наконец, окончил свою славную карьеру в несчастном бою у мыса Сан Висенте командиром «Мексиканца», одного из кораблей, который вынужден был сдаться неприятелю. После этого мой хозяин, не получив чина, соответствующего его долгой и многотрудной службе на флоте, вышел в отставку.

В результате ранений, полученных в ту печальную годину, он тяжко заболел, но не столько телом, сколько душой, ибо нестерпимо скорбел о поражении родного флота. Донья Франсиска ухаживала за ним с любовью и нежностью, впрочем не без окриков, ибо проклятия в адрес морской службы и всех моряков были в ее устах столь же обычными, как сладчайшие имена Иисуса и Марии в устах благочестивой богомолки.

Донья Франсиска была превосходной сеньорой, примерной, благородного происхождения, набожной и богобоязненной, как все женщины той эпохи; человеколюбивой и благоразумной, но с таким чертовски злым нравом, какого я в жизни не видывал. По правде говоря, я не считаю прирожденным ее бешеный темперамент; по всей вероятности, он развился вследствие тех неприятностей, которые доставляла ей суровая профессия супруга; справедливости ради следует сказать, что она жаловалась не без причины: ведь этот брак, который за пятьдесят лет мог дать миру и богу по крайней мере двадцать отпрысков, принужден был довольствоваться одним-единственным – очаровательной и беспримерной Роситой, о которой я расскажу несколько позже. Вот почему донья Франсиска в ежедневных молитвах просила небо об уничтожении всех европейских эскадр.

Между тем наш герой прозябал в Верехе, с печалью взирая на свои траченные молью и изгрызенные мышами лавры и ежечасно думая и размышляя над важнейшей проблемой: что, если бы Кордова, командующий нашей эскадрой, приказал идти левым галсом, вместо того чтобы делать поворот фордевинд, тогда бы корабли «Мексиканец», «Сан Хосе», «Сан Николас», «Сан Исидро» не попали бы в лапы англичан и английский адмирал Джервис был бы разбит наголову. Супруга дона Алонсо, Марсиаль и даже я – правда крайне сдержанно – всячески поддакивали ему, надеясь, что наше согласие охладит его разгоряченный мозг, но куда там, эта навязчивая мысль не оставляла дона Алонсо до самой смерти.

Прошло восемь лет после этой катастрофы, и весть о том, что союзная эскадра готовится к решительной схватке с англичанами, так взволновала моего хозяина, что, казалось, он сразу помолодел. Ему вдруг взбрело в голову, что он обязательно должен выйти в море с эскадрой, чтобы присутствовать при неминуемой гибели своих смертельных врагов; и хотя супруга всячески старалась разубедить его, как я уже говорил, он ни за что не хотел отказаться от своей безумной затеи. Но, чтобы вы представили себе, как горячо было желание дона Алонсо отправиться с эскадрой, достаточно сказать, что он осмелился перечить, правда очень осторожно, донье Франсиски, а чтобы стало понятно, каким для этого нужно было обладать мужеством, следует заметить, что дон Алонсо не боялся ни англичан, ни французов, ни алжирцев, ни патагонских дикарей, ни бушующего моря, ни морских чудовищ, ни гневной бури, ни неба, ни земли, – словом, не страшился ни единого божьего создания, кроме своей благословенной супруги.