Борис Хотимский - Витязь на распутье Страница 4

— Где взвод? — произнеслось тише, чем старался, как бывает в тяжком сне.

Увидел, как раскрылся под ефрейторскими усами рот. Но ответа не услыхал. Потому что в тот самый момент фельдшер щедро плеснул в развороченную кисть прапорщика настойкой йода, и сознание, спасая от нестерпимой боли, тут же снова покинуло его. Черкасский не почувствовал, как расстегнули на нем гимнастерку — послушать сердце. И как раз там, где лучше всего прослушивается биение, фельдшер обнаружил сложенный листок помятой бумаги. Тогда проявил особый интерес подпоручик Лютич: должно быть, письмецо от невесты?

Впрочем, нет. Насколько бдительному подпоручику было известно, невесты имеют обыкновение писать письма посредством собственных нежных пальчиков, измазывая оные чернилами. А здесь, однако, типографский шрифт…

«Господа офицеры!

Постыдная трусость перед начальством и боязнь за свою карьеру — вот что делает вас недругами народа. Наберитесь же не только воинского, но и гражданского мужества! Защищайте свой народ, помогайте ему вооружаться и организовываться для восстания, готовьтесь выступить его военными вождями в последних решительных битвах!»

Эх, прапорщик, прапорщик! Как же это непредусмотрительно, как легкомысленно — идти в дело, имея при себе такую бумаженцию!

5. НАЧАЛО ВЕСНЫ

В ту памятную ночь февраль сдал пост, развернулся по уставу через левое плечо и, вдалбливая четкие шаги в податливый снег, ушел в Историю, уводимый Временем-разводящим. Март, принявший пост, взял винтовку на ремень. На штыке — флажок красный.

Прогудел первый мартовский гудок. Зингеровцы и земгорцы, собравшись по цехам, к работе не приступали, ждали решения депутатов. А те — еще в шесть утра — собрались на заседание Совета.

— На повестке дня два вопроса: результаты переговоров с солдатами «Земгора» и разоружение подольской полиции. Слово предоставляется товарищам, проведшим переговоры с земгорскими офицерами и солдатами.

Чижов доложил:

— Офицеры, понятно, сперва замялись. Но в конечном счете приняли наши предложения. И оружие сдали. Работу свою на заводе они пока прекратят. Выступлению солдат на нашей стороне препятствовать не станут.

— А сами солдаты что? — спросил Иосиф.

— Пришлют к нам в Совет четверых делегатов — Квитко, Висящева, Воронова и Голубева. Для начала…

Заседание оживилось:

— Теперь дело пойдет!

— А чтобы дело пошло, — предложил Иосиф, — не будем просиживать штаны и терять время…

И, не теряя времени, отправились брать оружейный склад. Обнаружили там семьдесят пять винтовок и боеприпасы к ним. Раздали тем, кто умел владеть оружием и собой. Теперь можно было заняться полицией.

Вывели из цехов рабочих, построили все на том же вместительном дворе, у главной заводской конторы. Но тут услышали приближающийся мерный топот сотен сапог. Иосиф насторожился: неужели прислали карателей?

— Спокойно, товарищи! — предупредил он. — У кого есть оружие, приготовиться! Без команды не действовать! Главное — выдержка…

Тем временем из-за угла корпуса показались ровные ряды серых шинелей. Над светлыми папахами — темные штыки.

В напряженной тишине послышалась команда. Колонна четко притопнула и — раз-два — встала. Первая шеренга раздалась, пропуская вперед солдата.

— Да это же Голубев! — воскликнул, приглядевшись, Чижов. — Это же делегат солдатский. Нашего полку прибыло!

Солдат подошел к не убранному еще со вчерашнего дня ящику-трибуне, ловко взобрался и повернул к притихшей толпе веселое раскрасневшееся лицо.

— Товарищи рабочие! Мы, солдаты снарядного завода, прибыли, чтобы примкнуть к вашим революционным рядам…

Неистовое «ур-р-ра-а-а!!!» прервало его. В этом ликующем кличе сказалось все — и облегчение после недавней тревоги, и радость единения, и неведомое прежде, непривычное ощущение своей неодолимой силы.

Когда затихли, солдат продолжал:

— Мы примыкаем к вам, потому что мы такие же рабы самодержавия. Я заявляю вам от лица этой массы, одетой в серые шинельки… Нас здесь восемьсот штыков… Нашего брата посылали на позиции, нам говорили: «Иди и защищай отечество». Мы шли и защищали… Так я заявляю, что с этой винтовкой, — тут он потряс своей трехлинейкой, — да, с этой же винтовкой солдат может защищать не только свое отечество, но и свою революцию!

И снова неистовый, ликующий, долго не смолкающий клич над площадью.

Иосиф кричал «ура» вместе со всеми. Казалось, не хватит голоса, не хватит дыхания… Он оглянулся, увидел рядом с собой столько знакомых лиц. Вот пенсне чубатого Чижова. Кольман в заячьей ушанке. Мурзов, курносый, ясноглазый, весь в движении… Не выдержал Иосиф, полез на ящик, с которого только что соскочил солдат.

— Товарищи! Прекрасные слова сказал с этой нашей трибуны товарищ Голубев. Мы верим, что так же думают и все явившиеся с ним солдаты. Мы приветствуем их в наших революционных рядах!

Взглянул на суровый, однотонный солдатский строй — увидел веселые зубы на обветренных лицах. Хватанул холодного воздуха, продолжил:

— Обреченная мировая буржуазия втравила трудящихся в кровавую бойню. Как говорится, мертвый хватает живого. Но что дает нашему брату война? Ничего, ровным счетом ничего! Кроме гибели и разорения. А что она дает эксплуататорам? Новые прибыли! Вот почему наша революция должна быть направлена против войны, против тех, кто жиреет на крови народа!

— Верно! — откликнулись голоса из солдатских рядов.

— Так точно!

И чей-то истеричный взвизг:

— Поражения России желаешь?! Христопродавец!

— Не поражения России! — загремел Иосиф, его синие глаза сверкнули. — Не меньше, чем тебе, крикун, мне дорога Россия! Не ее поражения… А поражения ее правителей, которые меньше всего заботятся об интересах своего народа. Их заботит только собственное сверхблагополучие. Они, нынешние правители России, хуже всякого внешнего врага…

— Уж это точно! — снова поддержали солдаты.

— И еще, товарищи! — Голос Иосифа срывался, но его слушали. — Наши классовые враги рассчитывают перессорить меж собой рабочих разных стран. Они хотят заставить нас убивать друг друга и не трогать тех, кто паразитирует на нашем труде. Втравливая нас в эту бойню, они рассчитывали, что тем самым обеспечат свою безнаказанность, а нас обескровят и еще туже скрутят. Они просчитались! Народ, получивший в свои руки оружие, теперь знает, против кого это оружие направить!

И снова «ура!». И новые ораторы на ящике-трибуне.

Невесть когда и откуда появившийся духовой оркестр грянул «Марсельезу». Как только не примерзнут губы трубачей к холодной меди? Знать, живое дыхание сильнее последних морозов…

Под музыку, вместе с солдатами, двинулись в город.

Устали трубачи — зазвучала песня:

Долго в цепях нас держали,Долго нас голод томи-ил,Черные дни минова-али,Час искупленья пробил!

Иосиф пел вместе со всеми. И думал: «Да, час искупленья пробил, но нелегкая борьба еще впереди… Надо уметь радоваться и надо уметь не терять головы от радости. Чтобы не загубить дело недопустимой беспечностью».

Теперь шагали по Думской улице, к Базарной площади. И увидели, что навстречу бежит, размахивая револьвером и шашкой, старик в мундире. Когда приблизился, узнали урядника Дубровицкого, прозванного Домовым.

— Господа! — кричал он, задыхаясь. — Господа! Я старый дуралей!.. Тридцать лет служил государю верой и правдой… А теперь… теперь я отказываюсь! Вот мое оружие, господа, возьмите…

Слезы текли из его воспаленных глаз — быть может, от мороза, у стариков такое часто случается.

Шедшие впереди депутаты, добродушно усмехаясь, приняли у Домового револьвер и шашку.

— А мне куда же теперь? — спрашивал разоруженный урядник, не заботясь утереть слезы. — А как же я, господа?

— Пристраивайся, — посоветовал кто-то весело. — К колонне нашей пристраивайся, с нами не пропадешь!

— Слушаюсь! — ответил вполне серьезно растерявшийся старик и поспешил в хвост колонны.

Свернули с улицы за угол на площадь, выстроились перед фасадом побеленного двухэтажного здания, где помещалось полицейское управление. Впереди — с оружием на изготовку, позади — безоружные.

У парадного входа стоял в безнадежном одиночестве старший городовой Карасев, при кобуре и шашке. На шинели — кресты, то ли впрямь за ратные подвиги, то ли… Этого в колонне помнили многие, не только Иосиф. Зароптали, не суля давнему знакомцу ничего доброго. Иосиф сжал кулаки и, обращаясь не только к другим, но и к себе самому, в который раз предупредил:

— Выдержка, товарищи, революционная выдержка!

Из первой шеренги вышли трое — один посередине с наганом, двое по бокам с винтовками наперевес — и направились к городовому: