Юлиан Семенов - Непримиримость Страница 4

…Перед выездом из Гельсингфорса Дзержинский зашел в филиал английского «Селфриджес», только здесь продавали самые изысканные костюмы и пальто; выбрал черную касторовую пелерину, подбитую серо-красным клетчатым шерстяным материалом; купил темно-серый английский костюм (наставлял молодых членов партии— «организовывать вам побег из тюрьмы значительно дороже, чем оплатить расходы на приобретение элегантного костюма, — русская полиция чтит тех, кто дорого одет»), теплые башмаки с гетрами и свитер ручной работы; после этого отправился в парикмахерский салон Ханса Парвинайнена и лег в его удобное кресло на полчаса. Поднялся, глянул в зеркало и не узнал себя усы и бородка были сделаны а ля-Ришелье, волосы подстрижены коротко, по последней моде, ни дать ни взять богатый английский коммерсант; ну, ловите меня, жандармы, смотрите в оба, не пропустите — медали лишитесь!

Через полчаса был на вокзале, пройдя сквозь посты полиции, как нож сквозь масло.

Так почему же полковник Герасимов встречал Азефа самолично?

Дзержинский спешил в Петербург потому, что там начинался суд над депутатами разогнанной Столыпиным первой Государственной думы.

В поезде, прижавшись головою к холодному стеклу, по которому ползли крупные капли дождя, Дзержинский читал корреспонденцию в черносотенном «Русском Знамени» о выступлении председателя «Союза Русского народа» доктора Дубровина перед «союзниками» в Вологде:

«Наш народ не принимал и не примет Думу, поскольку она есть не что иное, как порождение сил, чуждых русской национальной идее, которая была, есть и будет идеей самодержавной, персонифицированной в образе вождя, неограниченного монарха, принимающего решения, не подвластные ничьему обсуждений. Заговор иноземных сил против русского духа — вот что такое Дума! „Хотим дать русскому народу демократию и парламент!“ — возглашают бойкие еврейчики и надменные ляхи. А они спросили наш народ, хочет ли он этой самой „демократии и парламента“?!.»

Дзержинский сунул газету в карман, недоуменно пожал плечами неужели этот самый доктор не видит, что Россия отстала от Запада по всем направлениям? Неужели национализм может сделать человека полубезумным?

Кадеты в своих газетах прекраснодушничали, упоенно писали о новой поре, когда исполнительная и законодательная власть найдет в себе мужество завершить под скипетром государя то, что началось в стране после того как завершилась революция. А что началось? Отчаяние, неверие в способность сановников и молодящихся приват-доцентов сделать хоть что-нибудь салонное сотрясение воздуха, пустая болтовня, страх перед кардинальным решением.

Правоцентристская партия «17 октября», гучковские октябристы бранили кадетов за левизну социал-демократов за бунтарство, «Союз Русского народа» за негибкость.

Ощущать надвижение общественных катаклизмов дано отнюдь не каждому политику требовать знания социальных подробностей, которыми всегда отмечен кризис умирающей власти, — значит мечтать о невозможном таланты, как правило, рождаются передовой идеей эпохи посредственности отмечены серостью искусства и науки, именно революция выдвигает тех, кто умеет в капле воды видеть звезды.

…Спускаясь по мокрым ступеням вокзала, Дзержинский сразу же заметил толстого громадноростого Евно Азефа, тот подняв воротник дорогого пальто, быстро шел к закрытому экипажу, лицо человека, который ждал его в нем, было видно Дзержинскому одно лишь мгновение — незнакомое, холеное, несколько мертвенное.

Товарищи эсеры, подумал Дзержинский, верны себе шикарные городские революционеры, при этом защитники крестьянской общины Дубровин ставит на нее по своей сумасшедшей дурости, а эти следуют партийной стратегии разрушение общности нищих лишает их питательной среды, того самого недовольства, которое ведет к красному петуху и резне в помещичьих усадьбах, еще бы «в борьбе обретешь ты право свое». В борьбе с кем и во имя чего?!

Дзержинский не знал и не мог тогда знать, что встречал Азефа не товарищ по партии, а Александр Васильевич Герасимов начальник петербургской охранки, сыгравшей кстати говоря, не последнюю роль в дальнейшей судьбе Феликса Эдмундовича.

…Свиты Его величества генерал-майор Дмитрии Федорович Трепов принадлежал к старинному дворянскому роду братья его Александр егермейстер, сенатор член Государственного совета Владимир, тайный советник и шталмейстер член Государственного совета и сенатор Федор генерал-адъютант член Государственного совета и сенатор воспитывались, как и он сам в доме отца Федора Федоровича того самого санкт петербургского градоначальника в которого двадцать четвертого января 1878 года стреляла Вера Ивановна Засулич — месть за порку в тюрьмах и доведение арестантов до самоубийства.

Младший сын Дмитрий Трепов пережил покушение на отца особенно тяжко поэтому кончив Пажеский корпус и прослужив в лейб-гвардии конном полку, он отказался от карьеры, которая, конечно же, была бы стремительной, поменял форму гвардейца на жандармские погоны и сделался московским обер-полицмейстером в возрасте сорока одного года; поставил на Зубатова устроил с его помощью торжественное шествие рабочих во главе с великим князем Сергеем Александровичем к памятнику Александру Второму, нареченному «освободителем»; возложили венки, провели панихиду; никаких революционных выступлений не было: Трепов ликовал: план Зубатова оказался той панацеей, которая даст империи успокоение, позволит навсегда искоренить крамолу революции бредни социалистов одержимых западной идеей.

Однако же перемещения, на которые столь скор двор (кто первый нашептал на ухо государыне или Самому, тот и победил) больно ранили Трепова, когда он, не справившись с беспорядками в первопрестольной был отлучен от должности с приказом отправиться в действующую армию, на Дальний Восток. А как он мог справиться с чернью, когда войска терпели поражения в Манчжурии, цены в Москве росли ежемесячно власть отмалчивалась, являя народу державную величавость, которая на самом-то деле была проявлением обломовщины, — люди, лишенные общественной идеи не могли предложить ничего нового; удержание, только удержание существующего никаких реформ, ни в коем случае не отступать от привычного: «Не нами положено не нам и менять…»

Спасло чудо в день, когда было объявлено про его отлучение от должности, девятнадцатилетний студент Полторацкий стрелял в Трепова за то, что по его приказу были избиты демонстранты генерал отделался испугом, нажал на связи, появились сообщения в прессе, страдальцы, шуты и убогие нравились государю, тут еще подвалило «красное воскресенье» — вместо дальневосточной окраины Трепов был переведен в Петербург, генерал-губернатором, приказ «патронов не жалеть» сделал его знаменем черносотенцев назначили — спустя три месяца — товарищем министра внутренних дел и «заведывающим полицией» с оставлением в должности генерал— губернатора, в конце октября девятьсот пятого года, когда тучи сгустились над Царским Селом, получил назначение дворцовым комендантом — самый близкий к государю сановник, вхож в кабинет в любое время дня…

Именно он Дмитрий Федорович Трепов, позвонив директору департамента полиции Лопухину, спросил, кого тот может рекомендовать на пост начальника петербургской охраны.

— Полковника Герасимова, — ответил Лопухин. — Он Харьков крепко держит.

Вызвав Герасимова в Петербург, Лопухин посоветовал:

— Не вздумайте отказываться, Александр Васильевич. После «красного воскресенья» Трепов получил неограниченные полномочия от государя, человек он норова крутого, поломаете себе карьеру.

Герасимов тем не менее весь день — накануне визита к петербургскому диктатору — готовил фразу, которая бы мотивировала резонность отказа: «Чтобы бороться с революцией, город надо знать, как свой карман»

В кабинете Трепова, однако, сник и, кляня себя за врожденное рабство по отношению к вышестоящему начальнику, покорно согласился, заметив лишь, что боится не оправдать, подвести, не сдюжить.

— Рачковский поможет, — хмуро произнес Трепов. — Завтра с утра и приступайте с богом.

Герасимов прикрыл на мгновение веки и, стараясь не терять достоинства, произнес:

— Но я должен сдать Харьков преемнику и семью сюда перевести…

— Через две недели вам надлежит быть здесь, — сказал Трепов, — время не ждет.

В тот день когда — ровно через две недели — Герасимов вошел в кабинет Трепова, тот стоял у телефонного аппарата бледный с капельками пота на висках, повторяя:

— Господи, вот ужас-то, вот ужас, ужас, ужас, ужас…

Так Герасимов узнал про то, что в Москве взорван бомбой эсеровских террористов великий князь Сергей Александрович.

Часом позже Трепов бурей ворвался в кабинет директора департамента полиции Лопухина и, не прикрыв дверь, выкрикнул гневно.