Матти Фридман - Кодекс Алеппо Страница 4

Арабские лидеры и дипломаты пришли в ярость. «Моя страна никогда не согласится с подобным решением! – сказал сирийский делегат, прежде чем вместе с другими представителями арабских стран в знак протеста покинуть зал. – Она никогда не возьмет на себя такую ответственность. Пусть за последствия отвечают другие, но не мы!» Вскоре духовные лица из Аль-Азхара, мусульманского университета в Каире, выступили с призывом ко «всемирному джихаду в защиту арабской Палестины». Сирийское отделение международной религиозно-политической ассоциации «Братья-мусульмане» повторило этот призыв к священной войне, заявив, что подобная борьба – «вопрос жизни или смерти» для арабов, «которых хочет покорить и изгнать самый гнусный, бесчестный, коварный и разрушительный народ на земле».

В Алеппо родители Рафи Саттона выключили радиоприемник. С улиц не доносилось ни звука. Ничто не изменилось. Пока.

В старинной синагоге, где «Корона» хранилась двести тысяч ночей, а эта была последней, все будто бы шло как всегда.

«Корона» прибыла в эту синагогу из мира, в котором воевали мечами и стрелами и который не простирался на запад дальше береговой линии Атлантического океана. И с тех пор, что бы ни происходило за стенами грота, где находилась «Корона», хранители передавали ее из поколения в поколение евреям, жившим в одном и том же месте поселения рассеянного по миру народа, возникшем еще до рождения и ислама, и христианства. Алеппские евреи клялись на «Короне», зажигали свечи в ее обиталище и молились там за недужных. Каждое поколение вносило свою лепту в сочинение историй, окружающих это сокровище, хотя почти никто из тех, кто ему поклонялся, ни разу его не видел. Мораль этих историй была неизменной. Однажды, давным-давно, говорилось в одном из преданий, старейшины вынесли «Корону» из синагоги, и евреев тут же поразила чума, отступившая лишь тогда, когда «Корону» вернули на прежнее место. По другой легенде, «Корону» кто-то утащил, но она чудесным образом возвратилась в свой грот. Старинная притча говорит, что если случится с «Короной» беда, если даже она всего лишь покинет синагогу, то несдобровать всей общине. Конечно, это больше похоже на сказочный вымысел, и сегодня, спустя много лет после описываемых здесь событий, многие так и думают, но в конце концов люди непременно согласятся: вот ведь, все и правда свершилось, как было предсказано.

Вот какая надпись есть в этой книге:Благословен тот, кто ее хранит,и проклят тот, кто ее украдет,и проклят тот, кто ее продаст,и проклят тот, кто ее заложит.Ее нельзя продаватьи нельзя осквернять,и да будет так навеки.

Делегации на Флашинг-Медоуз положили начало событиям, которые привели к войне в Палестине, победе евреев и рождению Государства Израиль. Все это хорошо известно. Но они также породили совершенно иную цепь событий, и о них знают лишь немногие: историю «Короны Алеппо», книги, которую необходимо спасти от многолетнего небрежения, мифологизации и преднамеренного обмана.

2. Алеппо

Назавтра после голосования Алеппо пробуждался с опаской.

Смотритель Ашер Багдади мог по обыкновению начать утро с того, что, выйдя из своей квартирки рядом с синагогой, отправился на базар за лепешками с кунжутом или за горшочком сахлаба, сладкого варева, которое готовится из молока, крахмала из луковиц орхидеи, корицы и молотых грецких орехов. Его дочь Бахийе, рассказавшая мне об этом через много лет, предстает на семейной фотографии сороковых годов маленькой девочкой с пухлыми щечками и недоверчивым взглядом. А в тот день, когда я сидел в ее гостиной, передо мной была непрерывно курящая старуха в широких штанах и резиновых туфлях без задников. И жила она в другой стране, говорила на другом языке и носила другое имя. Уставясь на дешевый плафон, прикрепленный к потолку ее квартиры в городке к югу от Тель-Авива, она описывала хрустальные люстры, которые видела девочкой, когда сопровождала отца во время его обходов главной синагоги. Она вспоминала странные шорохи, загадочные помещения и особенно одно место, где она любила постоять, чтобы ощутить таинственное дуновение холодного ветерка. Хотя роль Бахийе в этой истории совсем невелика, я пришел, чтобы познакомиться с ней, с ее детскими воспоминаниями, услышать ее полузабытый арабский, почувствовать запах сирийских специй в ее холодильнике – словом, взглянуть на осколок еврейского Алеппо, мира, который прекратил существовать для нее, когда ей было одиннадцать лет.

Бахийе и дюжина ее сестер и братьев каждое утро вставали с расстеленных на полу матрасов и ели хлеб с финиковым медом или вареньем, которые мать делала из абрикосов, томящихся на крыше под стеклом. Потом они скатывались вниз по лестнице и разбегались по переулкам города. Однако в то утро все пошло иначе.

Неподалеку от синагоги по одной из улиц Старого города шел Мурад Фахам, шел обычным своим путем на базар, когда повстречал знакомого, и тот его предостерег. Фахаму, торговцу сырами, вот-вот должно было стукнуть сорок. Как и большинство евреев Алеппо, он еще ничего не знал о том, что произошло на Флашинг-Медоуз или в Палестине, где в то утро уже вспыхнула война. Рассказ Мурада Фахама об этих событиях можно найти в его воспоминаниях, которые были записаны на пленку тридцать лет спустя.

– Куда это ты направился? – спросил его знакомый.

– На базар, – ответил Фахам.

– Передай евреям, чтоб поскорей закрывали лавки, – сказал знакомый. А потом прошептал в самое ухо: – Сегодня евреи получили страну, и эти люди готовы сотворить с нами такое, чего Господь не желает. Скажи всем, пусть закрывают лавки.

Фахам так и поступил и уже по дороге домой встретил знакомого торговца-мусульманина.

– Мурад, ты чего тут разгуливаешь? Беги скорей домой, – сказал ему торговец и взялся его проводить. В этот момент на них налетела толпа школьников, выкрикивающих лозунги против резолюции о разделении Палестины. Это были всего лишь дети, но в то утро Фахам впервые почувствовал страх.

– Умоляю, иди скорей домой и носа на улицу не высовывай! – сказал торговец. – Вот-вот случится что-то очень скверное.

В квартале Джамилия, за пределами Старого города, Рафи Саттон уже не спал и был начеку, хотя ночью не выспался, допоздна засидевшись у радиоприемника.

В те дни, в конце 1947 года Рафи был предводителем подростков своей округи, которую можно было за час пересечь из конца в конец: от магазина Мазреба (там еврейские парни постарше покупали длинные, на французский манер, бутерброды, чтобы произвести впечатление на своих подружек), по тенистым бульварам, где конные экипажи постепенно уступали место автомобилям, мимо кинотеатра «Рокси», мимо публичного дома, через мешанину средневековых улочек Старого города и бурлящих жизнью арабских базарчиков, где сам воздух пропитан вековыми ароматами пряностей, к главной синагоге, где хранилась сокрытая от взоров книга. Если бы он поехал на трамвае – реликвии французского колониального правления, закончившегося всего год назад, – поездка была бы много короче; к тому же Рафи ездил зайцем: вскакивал в переднюю дверь желтого в голубую полоску вагона, потом, опережая кондуктора, собиравшего плату за проезд, продвигался в хвост. Прежде чем кондуктор до него добирался, он хватался за поручни задней двери и, согнув колени, спрыгивал на ходу. Приземлившись, мальчишка растворялся среди грузовиков и всхрапывающих лошадей.

Жизнь во время Второй мировой войны, еще до того, как все стало меняться к худшему, вспоминалась Рафи как нечто расплывчатое, освещенное факелами бойскаутских церемониалов – l’éclaireur toujours prêt![4], с поднятием флага, уроками Торы и французского языка. Еду выдавали по карточкам, и Рафи посылали в очередь за бурым сахаром-сырцом, от которого в чае плавала противная пена. Они с приятелями развлекались болтовней про нацистских шпионов, которые устанавливают на крышах домов антенны и азбукой Морзе передают Гитлеру секретную информацию. Рассказывая мне все это, Рафи, казалось, думал, что именно подобные развлечения предопределили карьеру, которую он себе выбрал, когда тот привычный мир его изгнал и он стал смотреть на него глазами противника, агента Моссада.

А в те годы его мир вращался вокруг исполненного величия приемника «Зенит», который занимал почетное место в их квартире на верхнем этаже дома в квартале Джамилия, где жили в основном семьи побогаче его родителей. Этот приемник в деревянном полированном корпусе появился в доме после поездки его матери к богатым братьям, бейрутским ювелирам. Они купили себе более современную модель, а ей отдали старую, и она увезла ее на поезде в Алеппо. Так, несмотря на долгую болезнь старого отца и финансовые невзгоды, семейство Рафи стало обладателем радиоприемника, предмета роскоши, который по вечерам привлекал в их гостиную родственников и друзей – слушать военные сводки. «Зенит» сообщал взрослым о победах Германии и об удивительном поражении Франции, родины солдат и полицейских, которых Саттон привык видеть на улицах своего города, длинных бутербродов и языка, знанием которого местные евреи гордились и говорили на нем лучше, чем на родном арабском.