Петр Константинов - Синий аметист Страница 4

Снаружи было тихо, и только монотонно струился дождь по водосточным трубам.

2

— Оставайтесь у нас и завтра, Анатолий Александрович, — попросила Жейна. — Ведь мы не виделись с тех пор, как уехали из Одессы. Почитай, год скоро…

— Благодарю вас, Евгения, — сказал высокий крупный мужчина, дружески глядя на девушку. — Но, видит бог, я должен спешить…

Он окинул взглядом обеих женщин и добавил:

— Турки неспокойны, да и в России, как видно, зашевелились. Вчера я читал речь Соболева, отпечатанную в «Русской жизни»… Все идет к развязке… Я хочу как можно скорее добраться до Константинополя и через три-четыре дня покинуть пределы Турции.

Анатолий Александрович Рабухин, богатый помещик из Херсонской области, был лет тридцати-тридцати пяти, с каштановыми волосами и миловидным, свежим лицом. Он был знаком с семьей Христо Джумалиева по Одессе. Находясь проездом в Болгарии по пути в Константинополь, решил повидаться. С Христо его связывали сердечные, дружеские воспоминания о тех днях, когда болгарин держал в Одессе контору по продаже шерсти.

По сути, торговля почти не интересовала Христо Джумалиева. Меньше всего внимания он уделял именно ей. Находясь в Одессе, целыми днями проводил в библиотеке Славянского просветительского общества или устраивал сходки, на которых присутствовали «горячие» молодые болгары, покинувшие пределы Османской империи. Он давал им приют, кормил и подолгу разговаривал с ними. Бывало, они спорили ночи напролет. Джумалиев живо интересовался и содержанием небольших брошюрок, которые давали ему русские студенты. С ними он случайно познакомился в читальне Общества. В этих брошюрах говорилось о необходимости полного уничтожения старого мира, о мировом пожаре, который сметет с лица земли все гнилое, и к жизни возродится новое человечество.

Эти вольнодумные слова разжигали воображение Христо, но порой его охватывал страх. Он чувствовал, что мир действительно нужно изменить, но глубоко в душе боялся пожара, в котором неминуемо сгорит и все прекрасное, созданное человеческими руками.

Самой ревностной слушательницей долгих размышлений Христо Джумалиева была его дочь Жейна. Пятнадцатилетняя девушка по-своему воспринимала слова отца, переживая за судьбу нигилистов и беспокоясь об участи далекой родины, которую они оставили.

Именно в читальнях Одессы и встретил Христо Анатолия Рабухина. Богатый, образованный и материально независимый, при этом досконально изучивший идеи народничества, Рабухин после долгих колебаний и мучительных сомнений посвятил себя идее славянства в России.

Сам обладавший непокорным духом, он отлично понимал волнения Христо, незаметно вовлекая его в агитационную работу в пользу движения за освобождение славян. В прошлом году, когда отзвук болгарского восстания эхом пронесся над Россией, и идея освободительной войны завоевывала все больше приверженцев в обществе, Христо Джумалиев неожиданно заболел тифом и в конце второй недели скончался. Для семьи его смерть была тяжелым, непоправимым ударом. Кроме того, ее экономическое положение пошатнулось. Старший брат не изъявил желания продолжить торговые сделки Христо в Одессе. Как видно, у него вообще не было никаких желаний. Он лишь бегло просмотрел счета, оставшиеся после брата, распорядился отправить товар, который по договору должен быть отправлен, и написал снохе письмо, советуя все продать и возвращаться в Пловдив.

Наталия охотно приняла предложение деверя, тем более, что здоровье Жейны было слабым: ее часто мучили головная боль и острый кашель, и врачи рекомендовали ей жить на юге.

С помощью Рабухина и других приятелей Христо — русских и болгар — за два месяца счета были приведены в порядок, и в конце августа прошлого года мать и дочь Джумалиевы отбыли по морю из России в Болгарию. Их провожали Рабухин и его жена.

А на следующий год, в начале марта, Рабухин написал, что будет проездом в Пловдиве. И вот вчера он прислал нарочного с сообщением, что прибыл в Пловдив, но только сегодня явился к ним возбужденный, исполненный разных предчувствий о событиях, о которых сейчас говорил.

— Вы еще вчера прибыли в Пловдив, — покачала головой Наталия, заворачивая в бумагу какой-то подарок, — а дали знать о себе лишь сейчас. Останьтесь хоть до завтра…

— Благодарю вас за приглашение, — Рабухин умолительно прижал руки к груди. — Но поймите меня, поезда ходят нерегулярно. А время неумолимо бежит… Мне нужно торопиться…

— Не смею вас задерживать, — сказала Наталия, — но знайте, что вы причиняете нам боль, ведь с вами связаны наши воспоминания о жизни в Одессе. Здесь же горе наше кажется еще сильнее. К тому же, после того, что произошло в прошлом году, в стране творится нечто ужасное…

Рабухин ответил не сразу, но потом, окинув взглядом женщин, медленно вымолвил:

— Все-таки, я думаю, что скоро нам удастся свидеться снова… при других обстоятельствах… более радостных, смею вас заверить.

Послышался цокот копыт. Подали коляску, которая должна была отвезти гостя на вокзал. Рабухин поднялся.

Жейна протянула ему небольшой пакет, обернутый тонкой пергаментной бумагой.

— Это Марье Александровне, — сказала она. — И помните, пожалуйста, что в Болгарии есть люди, которые вас не забыли.

Рабухин провел рукой по пакету.

— Благодарю вас, Евгения. И мы часто вас вспоминаем. Я непременно расскажу Марье Александровне, что вы выросли и стали очаровательной барышней.

Он вновь улыбнулся и, пожимая Наталии руку, добавил:

— Жизнь изменится, вот увидите. Нужно только быть в добром здравии… А теперь спокойной ночи и до свидания…

Откланявшись, он поспешил к лестнице, ведущей на первый этаж. Именно в эту минуту дверь внизу отворилась и послышался голос Луки, говоривший кому-то:

— Милости просим… Вот сюда, по лестнице… Они наверху…

Наталия прислушалась и сказала:

— Наверное, это торговец из Браилы. Его определили к нам на постой.

— Он ваш знакомый? — спросил Рабухин, не двигаясь с места, чтобы гость мог спокойно подняться по узкой лестнице.

— Да нет, совсем даже незнакомый, — ответила Наталия, — просто деверь попросил его приютить… Насколько мне известно, они знакомы с его дядей.

Свесившись через перила, она спросила:

— В чем дело, Лука?

— Гость прибыл… Вот, веду его, — ответил сторож, поднимаясь по лестнице.

Остановившись наверху, Грозев сдержанно поздоровался со всеми.

— Прошу меня простить, — обернулся он учтиво к хозяйке, — что побеспокоил вас в столь поздний час и в этот дождь, но у меня не было никакой возможности приехать раньше…

Рабухин молча и сосредоточенно рассматривал гостя. Когда Грозев повернулся к нему, он слегка поклонился, протягивая руку:

— Мне кажется, мы с вами где-то встречались… Может быть, в Бухаресте, не припоминаете?…

Губы его тронула едва заметная усмешка.

Лицо Грозева оставалось все таким же спокойным. Он ответил на приветствие Рабухина энергичным и сердечным рукопожатием, глядя тому прямо в глаза.

— Как же, как же, помню… — ответил он. — Но прошло немало времени с тех пор, запамятовал ваше имя, прошу меня извинить…

— Рабухин. Анатолий Александрович Рабухин.

Он улыбнулся и добавил:

— Встречаемся на лестнице. Это нам обоим должно принести счастье. — И он вновь испытующе посмотрел на гостя.

— Будем надеяться, — улыбнулся в ответ Грозев, не отрывая взгляда от Рабухина.

Русский поклонился и направился вниз по лестнице. Наталия Джумалиева указала Грозеву на открытую дверь и любезным тоном произнесла:

Добро пожаловать… Это ваша комната. Я провожу гостя и вернусь, подождите меня…

— Прошу вас, не беспокойтесь, — спокойно ответил Грозев и пошел к определенной ему комнате.

Когда, проводив Рабухина, мать и дочь поднялись наверх, они увидели, что Грозев рассматривает портрет Христо Джумалиева, выполненный лет десять назад в Одессе. Гость был еще в пальто. Услышав шаги, молодой человек обернулся. Лицо его освещала большая лампа, стоявшая на столе.

У него была резко очерченная нижняя челюсть и тонкие губы. Глаза светлые. Над левой бровью — шрам, придававший его красивому лицу суровое выражение. Он явно выглядел старше своих лет. Воля, решимость читались в его глазах.

— Пожалуйста, располагайтесь… Можете снять пальто, — предложила гостю Наталия.

Грозев любезно кивнул в ответ. Он снял пальто и остался в костюме отличного покроя, на галстуке блестела небольшая серебряная булавка. Затем уселся за стол и заговорил о незначительных, будничных вещах, время от времени взглядывая на Наталию. Руки его спокойно лежали на коленях.

Под влиянием мадам Забориной, давней приятельницы их семьи в Одессе, Жейна имела привычку рассматривать руки собеседника, которого видела впервые, пытаясь отгадать характер незнакомца. По мнению мадам Забориной, руки олицетворяли характер человека. «Все другое человек может скрыть, — любила повторять она, — но руки всегда его выдадут».